Полковник Игнатьев в призвании своём, которое он определял, как военно-дипломатическое востоковедение, не сомневался, в звезду свою путеводную верил. Она вела его навстречу солнцу от Проливов. «Проливы» в умах государственных деятелей России двести лет были именем собственным. Убеждённый ориенталист естественные границы Отечества проводил в «стратегических мечтах» по полуденным берегам Чёрного моря и Каспия, далее, следуя за «своей звездой», - по хребту Копетдаг, разграничивающему владения персидского шаха и туркменских племён. Дальше на восток эта умозрительная линия пролегала по горной системе Гиндукуш, по нагорьям Памир и Тянь Шань, по Алтаю и Саянам, по Яблонову хребту. Конечным рубежом, вплоть до Тихого океана, представлялась водная преграда в виде реки Амур. На причудливо извилистой линии Алтай – Татарский пролив Россия стояла уверенно после плаваний Невельского, после Айгунского и Пекинакого соглашений с Китаем. Но на пространстве от Каспийских берегов до северо-восточных отрогов Тянь Шаня, между этими «естественными границами» и редкими постами казаков в южном Зауралье, простирались необъятные степи и пустыни, откуда могли налететь на сибирские города, словно саранча, орды степняков Старшего жуза. За их спинами таились на огромным «белом пятне» окостеневшие в средневековье ханства и эмираты, живущие войной. Более того, науськиваемые на северного соседа англичанами, озабоченными, как бы русские не проникли через перевалы в Индию и не вскрыли каменные пещеры с несчётными алмазами пламенными суверенной Ост-Индской компании.
Активность Лондона вызывала озабоченность Санкт-Петербурга. Англичане вынуждали Россию не откладывать «на завтра» торговое, дипломатическое и, если вынудит обстановка, военное продвижение на юг. Воинственные властители Афганистана уже находились под влиянием британцев. Редкий русский купец, проникший в города Средней Азии, проигрывал негоцианту из Британии, поддерживаемому всей мощью владычицы морей. Если уж не избежать России общей границы с британскими владениями в Азии, то пусть она будет отодвинута как можно в более низкие широты, на заоблачные водоразделы высочайших горных хребтов мира.
Царь Пётр сделал попытку проникнуть в междуречье Сырдарьи и Амударьи, велев князю Бековичу-Черкасскому малой флотилией подняться вверх по Амударье из Арала. Хивинский хан посчитал эту экспедицию военным вторжением и, как тать презренный, уничтожил половину отряда, вторую пленил и продал в рабство. Погиб и князь. Прошло сто сорок лет; по-прежнему из-за Арала, из-за Голодной степи так же сказочно звучали названия древних городов: Коканд, Хива, Самарканд, Бухара. Сколько в тех ханствах народа – пять миллионов, десять, все сто, как в недвижном Китае? Сколько прирождённых всадников могут выставить ханы в поле? Хорошо ли обучены вчерашние лучники английскими инструкторами артиллерийскому бою? Каковы отношения между простым народом и знатью? Какую армию вторжения смогут прокормить оазисы? Каковы дебиты колодцев на возможных путях движения войск? Можно ли склонить властителей междуречья и их соседей к союзу с Россией дипломатическими средствами, соблазнить беспошлинной торговлей на российских рынках? Это лишь выборочные вопросы из тех десятков, без ответа на которые опасно двигаться в неведомую даль.
Николай Павлович Игнатьев прочитал, кажется, всё, что было написано о Востоке за последние триста лет. И всё из прочитанного запомнил, дав повод востоковедам принять полковника в свой узкий круг, а государю – в свой срок назначить его директором Азиатского департамента Министерства иностранных дел. В России нашлись сочинения на эту тему учёного серба Крижанича, «немцев» Избранда и Олеария, русского Бичурина. Выполняя ответственное поручения Петербургского Двора в Лондоне, Игнатьев познакомился с отчётом отважного Дженкинсона, побывавшего в Бухаре при посредничестве Ивана Грозного. Посланный с миссией в Китай, полковник Игнатьев привёл домой верблюда, гружённого манускриптами, интересными для Императорского географического общества. Но всё в изданной и рукописной литературе было вокруг да около, неконкретно, сильно растянуто во времени, часто фантастично. Для задуманного же проекта требовались сведения о состоянии дел сегодня в Кокандском и Хивинском ханствах, в Бухарском эмирате. Ответило на часть накопившихся вопросов «открытие Бухары» в тридцатых - начале сороковых годов, когда Россией правил Николай I. В 1835 году, вслед за ориенталистом Демезоном, прошедшем из Оренбурга в столицу эмирата и обратно, бездарного и упрямого эмира Наср-Улла-хана посетил политический агент Виткевич с целью освобождения русских пленных. К сожалению, обладая зоркими глазами и владея пером, агент не имел возможности широкого ознакомления со страной, тем более, с соседними ханствами. Больших результатов добился востоковед Ханыков. Шесть лет спустя он оказался в составе политической миссии, приглашённой испуганным эмиром, когда аванпосты англичан опасно приблизились к левому берегу Амударьи. Миссии, названной Бухарской экспедицией, придали научный оттенок. Её участники под начальством горного инженера Бутенёва успели провести научные исследования региона. Наиболее ценным во всех отношениях (и для военной разведки также) оказалось описание Ханыковым владений Наср-Улла-хана. Политический целей не добились, ибо англичане до появления экспедиции в междуречье отошли в глубь Афганистана, вернув эмиру самоуверенность. Решение многих вопросов породило новые.
И вдруг удача! После Крымской войны в петербургской квартире только что вернувшегося из Лондона военного атташе Игнатьева появился молодой бухарец в шёлковом халате. В его дорожной суме оказалась завёрнутая в хлопчатобумажную ткань увесистая рукопись с параллельными текстами на русском языке и фарси. На заглавном листе выведено кириллицей: «Записки о Согдиане Захир-аги, сотника и посла по особым поручениям первого визиря Даниар-бека в Бухаре».
Понятно, «ага» - приставка к имени военного начальника; «сотник» - тому подтверждение. Но вызывает удивление этот великолепный русский язык (убедился Игнатьев, пробежав глазами полстраницы вводного раздела)! Скорее всего, автор рукописи русский, перешедший на службу визирю добровольно или под давлением обстоятельств. Никаких дополнительных сведений вытянуть из бухарца, изъяснявшегося на русском языке с волжским выговором, не удалось. Он выполняет поручение уважаемого аги, да продлит его земные дни Аллах!
Отпустив неразговорчивого бухарца якобы к его каравану, оставленному в Нижнем Новгороде, Игнатьев распорядился проследить за ним. Слежка донесла: посыльный, сменив в отеле Демута халат на европейский костюм, сел на поезд, следовавший в Варшаву. «Упустили?» - «Никак нет, ваше высокоблагородие! Ведём».
Полковник решил не разглашать тайны, пока не ознакомится с записками. На это ушла неделя. Литературные достоинства «Записок», по сути, романа путешествий, соблазняли читателя, как говориться, «проглотить» их за один присест, но полковник не позволил себе такой роскоши. В его руках оказался форменный путеводитель от Форта-Александровского на азиатском берегу Каспийского моря, через Хиву и Бухару, до кишлака Хорог в ущелье Памирского нагорья. Таинственный знаток русского литературного языка, зоркий, думающий Захир-ага будто приглашал адресата рукописи прогуляться этим путём, высадившись с корабля на полуострове Мангышлак. При этом, описывая состояние караванных троп, колодцев, оазисов, укреплений местных властителей и обычные пути передвижения кочевников, давал возможность сделать именно те расчёты, без которого путешественнику и шагу не ступить по неизвестной стране.
Записки знакомили с государствами региона в их историческом развитии от времён Согдианы до середины XIX века, с территориями кочевий и горных племён. Перед читателем разворачивались ландшафты – пустынные и степные, древесные, дикие и преображённые человеком так, что и Творец не узнал бы деяния рук своих. Путались в паутине арыков глиняные кишлаки, и бедные саманные пригороды лепились вокруг роскошных, белых с синим, ичан-кала. Проходили народы и племена вереницами скотоводов (они же безжалостные воины), купцов, дехкан, «людей меча», родовой знати, ремесленников, духовенства, рабов. Мелькали лица поэтов, архитекторов, звездочётов, математиков, врачевателей, затворниц гарема, евнухов. Казалось, автор «Записок» измерил длину всех рек, арыков, высоту дамб и стен цитаделей, полос щёлка, шерстяных и хлопчатобумажных тканей. Взвесил все корзины с фруктами, пшеницей, ячменем, просо, кукурузой и хлопком. Пересчитал подушно туземцев, поголовье верблюдов, карабаиров, ослов, овец и пленников-рабов.
Если доверять Захир-аге, в ханствах Кокандском и Хивинском, в Бухарском эмирате молятся Аллаху около шести миллионов свободных мусульман да полторы сотни тысяч рабов, в их числе христиане. Кочевые туркмены счёту не поддавались. Полковник, знавший Восток не понаслышке, прикинул: оба хана и эмир, объединившись, способны выставить до ста тысяч воинов. Учитывая их устаревшее, в основном, вооружение и боевую выучку времён Тамерлана, для подавления этой силы, коли такая нужда возникнет, понадобится не больше дивизии. Но, скорее всего, можно обойтись меньшими силами, так как чуть ли не ежегодно, по вёснам, три скучающих владетеля ходят друг на друга войнами. Таков ритуал.
Николай Павлович, слывший во властных кругах человеком инициативным, решительным, в избранной триаде действий, приближающих к намеченной цели, военную составляющую отводил на запасные позиции. В авангарде у него была дипломатия, искусство убеждения противной стороны. А этнографию он считал необходимым придатком тому и другому, ибо оно развязывает повязку на глазах у того, кто действует мысленно или физически на чужой территории. Востоковедение – ключ от Азии. Он необходим для успешных действий южнее пятидесятой параллели. Известно: Восток – дело тонкое.
Обычно, войска начинают маршировать тогда, когда в бессилии, исчерпав доводы, откидываются к спинкам кресел дипломаты. Оригинальность метода Игнатьева состояла в том, что он предлагал вводить в действие сразу все силы в различной дозировке составных частей, с различной степенью накала, диктуемых ситуацией. Этот метод и был положен в основу проекта в десять листов, который он готов был отстаивать перед государём Александром Николаевичем, изучив «Записки» Захир-аги и соотнеся их с ранее полученными сведениями по Средней Азии. Проект соответствовал плану недопущения англичан севернее Гиндукуша, Копетдага и Памира.
Проезжая в собственной карете по расчищенным от грязного мартовского снега улицам Петербурга в Зимний дворец, одетый по форме, при орденах, двадцатипятилетний полковник уже весь был на театре «научно-военно-дипломатических действий», как по-доброму посмеивались у него за спиной сотрудники посольства России в Лондоне. Он воочию видел: авангард засыпает партнёров по переговорам словесами, будто шрапнелью, особый отряд учёных дополняет, не теряя времени свой арсенал, вносит поправки в информацию об окружающем; вооружённый арьергард демонстрирует решимость вступить в дело, если переговоры зайдут в тупик.
На секретное совещании в Зимнем, кроме нескольких сановников и молодого графа Игнатьева, инициатора этого сбора, царь пригласил востоковеда Ханыкова и едва вышедшего из юношеского возраста поручика Чокана Валиханова. Сын казахского бека уже прославился этнографической работой «Киргизы» и, как историк и путешественник, природный востоковед, подавал большие надежды российской науке.
Полковник прибыл во дворец к назначенному сроку, но только одно место за большим круглым столом в двусветной зале оказалось незанятым. В дверях сделал общий глубокий поклон в сторону царя, одетого в белый мундир кавалергарда, дымившего папироской из-под пышных усов, переходящих в бакенбарды. Пока пробирался к свободному стулу, отметил про себя преобладание учёных ориенталистов и дипломатов в молодых годах. Среди них находились знаменитые «старцы». В их числе седенький, остроносый князь Горчаков, сменивший в международном ведомстве одряхлевшего Нессельроде. Рядом с министром - умница во всём, за что бы ни взялся, граф Киселёв, деятельный посол во Франции. Вот председатель Государственного Совета и бывший шеф жандармов князь Орлов и посланник в Англии Брунов. Перед каждым приглашённым лежала каллиграфически переписанная копия доклада. Сидящие шелестели страницами, переговаривались. Когда Игнатьев, привычно извинившись, не уточняя, за что, занял своё место, граф Киселёв, уполномоченный председательствовать, начал тихим голосом, отчётливо выговаривая каждое слово:
- Ваше величество, позвольте?.. Ваше величество, господа, каждый из нас имел удовольствие ознакомиться с запиской нашего уважаемого атташе графа Игнатьева… Приглашаю высказаться «pro» и «contra». Затем выработаем рекомендации на утверждение государя императора. Часа в три, если его величество не внесёт изменения в регламент, необходимо уложиться.
…Совещание закончилось в полночь, когда напольные часы, похожие на уменьшенную копию башенных Биг-Бен, пробили двенадцать раз. Сановники и учёные перешли в смежную комнату, куда подали кофе. Флигель-адъютант отнёс дежурным писцам черновик решения. Возвратился примерно через час с чистовиком на подпись императору. Граф Киселёв зачитал текст ещё раз, на каждом абзаце обводя стол глазами и спрашивая: «Правильно?».
Троим из сидевших за столом вскоре предстояло отправиться в далёкий и небезопасный путь во главе отрядов, укомплектованных учёными-натуралистами, военными и торговыми разведчиками, с внушительным вооружённым сопровождением. Ориенталисту Ханыкову предписывалось проникнуть в персидский Хоросан и афганский Герат с преимущественно научными целями. Чокан Чингисович, внешне похожий на Лермонтова в татарском варианте, направлялся к сородичам в Кашгар, за хребты Тянь Шаня, чтобы наладить торговые связи с подданными маньчжурской династии, в основном.
Особое значение придавалось миссии графа Игнатьева – в Хиву и Бухару. Правительство России ставило перед ней политические и экономические задачи: в первую очередь, препятствовать сближению ханства и эмирата с Великобританией, также получить согласие местных владык на открытие постоянных торговых агенств и на отмену двойных пошлин на товары купцов-христиан. Хотя в составе большой экспедиции Игнатьева, кроме дипломатов, военных, чиновников Ориенбургского управления, было немало учёных, им отводилась второстепенная роль - сбор сведений для подтверждения результатов беспримерных изысканий бухарского энциклопедиста. Когда за столом зашёл об этом разговор, Александр Николаевич, разминая в пальцах очередную папироску, спросил:
- Этот ваш писатель, полковник, - царь заглянул в доклад, - Захир-ага… Так и не известно, кто скрывается за этим именем? По всему, образование у него европейское, да и мыслит не по-восточному. Притом, язык изложения наводит на некоторые размышления.
Полковник, как и все за столом, получивший право не вставать при адресных вопросах государя, отвечал, выпрямившись на стуле:
- Кое-что открылось, ваше величество, после того, как я направил вам доклад. Полиция проследила путь посыльного до Варшавы и дальше до усадьбы неких Корчевских на Висле. Там бухарец назвался сыном русского унтер-офицера, из невольников, состоящего на службе у того же Даниар-бека. Он поведал нынешнему владельцу имения, Адаму Трушкевичу, что достопочтенный ага поручил ему завезти по адресу запечатанный пакет. Что и сделал. Возвратился в Петербург тем же путём с другим пакетом и, не мешкая, через Москву проследовал на Нижний Новгород. Задерживать купца не было оснований. Но пан Адам оказался перед нашим агентом разговорчивым. Он не скрывал, что при жизни последних Корчевских состоял у них домашним учителем, доверенным лицом, наконец, соуправителем. Потом хозяева попали в трагическую полосу несчастий: единственный сын и наследник хозяйства, Збигнев, был осуждён на высылку в Сибирь за участие в тайном обществе «Люд польский». Мать осуждённого, пани Христина, получила разрешение отправилась с ним. В дороге, южнее Томска, на карету налетели степняки. Мать погибла, а сына увели в плен. Эта весть убила пана Корчевского, происхождением, говорят, русского. Случилось это, дай Бог памяти, в 1834 году. По истечению определённого законом срока, права на имение заявили дальние родственники Корчевских, но, оказалось, от имения остались одни долги. Словом, Трушкевич выкупил закладные на усадьбу с клочком земли и стал её владельцем. И вдруг сваливается, как снег на голову, бухарец с пакетом, адресованным «панству маетка». В пакете том письмо… Прямо как у Дюма, ваше величество… Письмо от Збигнева Корчевского. Спрашивает, жив ли отец, как обстоят дела дома, кто в нём теперь живёт. Описывает свои невольничьи злоключения по дороге в Бухару, неожиданный поворот в судьбе, к лучшему, службу у визиря. Извещает, что на имущество в Польше не претендует, ибо навсегда решил остаться в эмирате. Теперь он Захир-ага, мусульманин. Единственная просьба – передать с посыльным матушкину диадему, украшенную янтарём, который она очень любила, а в память об отце, если его забрал Бог, - отрубленную четверть серебряного блюдца, вроде талисмана хозяина. Просьбу бывшего своего ученика пан Адам исполнил наполовину: отыскал любимое украшение своей госпожи. Амулет же недоступен. Он положен во гроб пана Игнацы.
Царь усмехнулся:
-Действительно, на мотив «граф Монте-Кристо». Но Захир-ага (он же, выходит, Корчевский) человек серьёзный, судя по его труду. Книгу необходимо издать, поручите сие дело нашим географам.