3. Детские и юношеские годы.

Родился я в большой семье крестьянина-середняка. У родителей был единственным сыном, и поскольку общая наша семья была большая, с трехлетнего возраста больше жил у дедушки и бабушки (родителей матери)[19] в деревне Астафьевской, по прозвищу Шашовы[20], что ниже нашей деревни по тракту в двух верстах.

У дедушки и бабушки семья была небольшая: находилась при них одна дочь, уже взрослая (сестра моей матери), поэтому я для них был не помехой, а только развлечением. У дедушки дом стоял у самого тракта, хотя большой, в четыре избы, и ветхий, но жить в нем зимой и летом было хорошо. Дом был на два хозяйства. В правом, восточном, боку жил дедушка с семьей, а в левом – его дядя (мой крестный)[21] с хозяйкой. Дедушка свою половину дома содержал в порядке, ремонтировал, а его дядя ничего не делал, так что его половина дома выглядела убого. Четыре жителя деревни жили на крепостной – частновладельческой – земле, в том числе и мой дедушка пользовался четвертой частью земли и сенокоса, подаренной ему как примаку и внуку по наследству своим дедушкой,

(л. 9 об.) у которого он с малых лет воспитывался.[22] Дедушка держал хорошую лошадь, две коровы да пару овец. Земля вся была рядом с деревней, которую он обрабатывал своим трудом, но убирать урожай хлеба и сена не хватало своих рабочих рук, приходилось отдавать сжинать часть посевов хлеба за хлеб, а скос травы и уборку сена за одну третью часть сена. В зимнее время, когда я начинал скучать о родителях, то моя тетя (сестра матери) садила меня на санки и тащила домой, а как наступала весна, разливалась река Северная Двина, и водой затопляло весь луг шириной 7-8 километров, я уже опять жил у дедушки и бабушки, так как у них жить в это время было очень красиво и весело: вода подходила под окна к проезжему тракту, затопляя выгороженные из поскотины телятники. У дедушки была небольшая лодка, и я любил целые дни ездить в ней в огороженном телятнике вплоть до полного спада воды. Так я жил весной и летом у дедушки до семилетнего возраста, пока не умер мой отец. Отец умер перед Рождеством в 1910 году, когда я гостил у дедушки. Вспоминаю, утром, когда я еще лежал на печке, приходит бабушка, которая ходила по делам к нам в деревню к матери, и шепотом

(л. 10) говорит (чтобы не разбудить меня) своей дочери (моей тете), что скончался Иван Ильич. Тетя заплакала, я услыхал и разбудился, потом бабушка сказала мне, что умер отец, и поедем завтра хоронить. На что я ответил: «Поеду, я еще никогда не хоранивал». Вечер<ом> того же дня дедушка запряг лошадей, и мы втроем поехали к нам в деревню, а бабушка до утра осталась дома поправлять дела по хозяйству. Дома отец уже лежал в переднем углу в гробу, и я его не признал. Мать плакала, держа на руках полуторагодовалую сестру Наташу. Приехали на похороны все сестры отца с мужьями и родственниками. В избе было полно народу, душно от ладана и свечей. Я сразу же забрался на печку и там уснул. Узнал, что два дня назад отец был здоров, сортировал хлеб у богача Пирогова, носил мешки в склад, потный – напился холодной воды <и> заболел животом, получилось воспаление желудка, не стал принимать пищи. Приходил фельдшер, помочь ничем не мог. Отец помучившись двое суток, умер в возрасте 29 лет. В день похорон был крепкий мороз, поехали хоронить в тулупах. В церковь, куда занесли гроб отца, находилось еще два гроба с умершими, и в церкви было много народа.

(л. 10 об.) Отпевали отца после обедни в правой, Ильинской, церкви священник Харлампий, дьякон Замараев и псаломщик, кум моей матери, Обнорский. Хоронили отца при колокольном звоне в могилу, вырытую на северо-западном углу, недалеко от алтаря Троицкой церкви. Все время нахождения гроба отца в церкви, отпевания и выноса из церкви, вплоть до закрытия крышки гроба над могилой, я был спокоен, думая, что так вести себя и надо, да и не плакал, как мать и другие родственники, когда прощался перед спусканием гроба в могилу. Но когда гроб спустили на веревках в могилу, зазвонили на колокольне во все колокола, священник с дьяконом и псаломщиком пошли в церковь,  гроб стали зарывать землей, тогда лишь я понял, что отца больше мне никогда не видать, и принялся реветь, сколько было мочи, до окончания похорон, и ни мать, ни дедушка с бабушкой не могли меня успокоить до самого приезда домой. Вот и все то, что осталось у меня в памяти об отце. После смерти отца я часто навещал дедушку и бабушку, а весной и летом стал помогать дедушке в работе:

(л. 11) возил на лошади на поле навоз из двора, боронил полосы под яровые и озимые посевы и в лугу в период сенокосной страды <возил> копны сено  к стогам. Иногда бегал купаться в речушку Лудонгу и в кедровый сад дяди Федора (Фермяка)[23] есть ягоды и за кедровыми шишками с орехами. Домой в деревню к Горбачатам прибегал только по просьбе матери. Наша семья состояла из дедушки – отца моего отца, прабабушки (его матери), дяди –  брата отца, трех детей, взрослой сестры отца, да нас троих: меня, матери и сестры. Всего 11 человек. Земли и сенокоса хозяйство имело лишь на восемь человек, остальные трое, в том числе я и сестра, как малолетние, надела еще не имели. Из-за нехватки земли еще при жизни отца было расчищено, выкорче<ва>но из-под пня и раскопано вручную копорулей[24] шесть полос в Согре по 500 квадратных саженей каждая, с которых уже снимали урожай ржи и овса. Все полосы были обмежованы канавами, чтобы полосы были сухие и не зарастали дерном и сорняками. В хозяйстве было две лошади, и ежегодно после ярового сева в Петров пост возили из дома за четыре версты навоз под посев ржи,

(л. 11 об.) съезжая по четыре раза в день. На удобренных навозом новинах урожаи ржи и овса были хорошие, и семья недостатка в хлебе не имела, и даже иногда имелись излишки овса для продажи местным богачам Гусевым по цене 40 копеек за пуд. В семье рабочих рук хватало, держали, кроме двух лошадей, две коровы, пару быков для продажи на мясо, пару телят да до десяти штук овец. Землю удобряли всегда хорошо, и хлеб родился всегда хороший. Семья была трудолюбивая, большой и малый –  каждый знал свое дело, и руководил всеми делами дедушка. Еще при жизни отца семья вместе с двумя хозяйствами соседей обрабатывала на паях из третьей части урожая частновладельческую землю богача Пирогова в деревне Протодьяконовской в количестве 14 десятин. Пахали землю, удобряли навозом, сеяли, жали серпами вручную, молотили вручную урожай, подсушивая снопы в овине, веяли зерно лопатами на ветру, и это все за одну треть урожая зерна, соломы и мякины. Хозяин же получал две трети всего урожая, уплачивая

(л. 12) деньгами лишь за дрова, потраченные для сушки овинов со снопами, да покупая четверть ведра водки работникам на окончание обмолота всего хлеба, и все. Мы, малолетние, тоже без дела не оставались: возили на поле навоз, боронили, возили снопы на гумно и собирали остававшиеся колосья под суслонами, за что хозяин платил по 5 копеек в день, а за сбор колосьев без соломы – по 10 копеек за полный мешок. У этого же богача косили и убирали сено из трети на его ближних луговых пожнях, огораживали стога своей изгородью, а осенью сено из стогов возили на лошадях на берег Северной Двины для погрузки его в баржу, где ставился закупаемый рогатый скот на мясо, отправляемый в г. Архангельск. У Пирогова около дома в селе был построен большой склад для хранения зерна и разных товаров. В одном переднем растворе в воскресные дни продавались разные хозяйственные товары: косы-горбуши, литовки, серпы, топоры, вилы, пилы поперечные, точила, веревки, скобы дверные, гвозди, самовары, чугуны, котлы.

(л. 12 об.)       Торговал этими товарами специальный продавец, а в помощь ему хозяин поставил моего дядю (брата отца), которому платил по 50 копеек за каждый проработанный воскресный день. Наша семья жила скупо. Продукты и одежда были свои. Да и покупать было не на что. Даже чай с сахаром пили очень редко, но как только дядя стал работать в магазине, вечером принесет фунт калачей или фунт пильного сахара, а потом заработал и купил ведерный тульский самовар. Чай стали пить каждое воскресенье.

Через год после смерти отца, когда мне исполнилось восемь лет, дедушка меня и старшую сестренку (дочь дяди) Грашу повел в школу, чтобы сдать на учебу. Хотя мне было еще только восемь лет, а сестренке десять, а ростом я был порядочный, то, чтобы меня приняли в училище, дедушка прибавил мне год, сказав учителю, что мне через десять дней исполнится девять лет. Нас обоих приняли учиться, и учительница посадила за одну парту. Учиться я стал лучше сестренки, но шалил порядочно, и через неделю нас с сестренкой

(л. 13) разъединили, посадив меня с парнем из нашей деревни в угол на заднюю парту. Год проучился хорошо и перешел во второй класс, а сестренку не перевели. Весна и лето у меня проходили не напрасно. Если дома делать было нечего, то подыскивал где-либо лошадь и напрашивался возить навоз или боронить. Иногда убегал из дома чуть свет: то к Шашовым, где меня знали, то на Блешково устраивался возить навоз, за что платили по 5 копеек в день. На заработанные деньги мать покупала из дешевки три аршина ситцу или бракованного сатина и шила мне рубаху. В свободное время и в праздничные дни очень любил ходить удить рыбу, и обязательно с хромым соседом Гришей, и очень редко с плохим уловом. Иногда ходили удить с вечера на солносход, а чтобы его не проспать, я заранее забирался на <в>звоз и зарывался в сено, а то играли у грязной улицы в городки с ребятами.

Во второй год учебы в училище, осенью 1912 года, тетушку Ольгу (сестру матери) дедушка выдал замуж в нашу деревню, и в день свадьбы меня учиться не отпустили, а поручили выводить невесту за стол к жениху.

(л. 13 об.) Когда я на следующий день пришел в училище, учитель сразу же спросил, почему я не был в школе. Я сказал причину, он сказал, что это нехорошо, а через несколько дней вызвал в школу дедушку и дал ему серьезную нотацию. А мне дедушка сказал, что учись прилежнее и слушайся учителя. Весной 1913 года заболел от надсадки с вывозкой из леса шестисаженного бревна для жаравца[25] к колодцу, получил грыжу и быстро умер дядя, а через два месяца после его смерти умерла 90-летняя прабабушка Фекла (мать дедушки). Осенью того же года дедушка выдал замуж тетушку (сестру отца), и в семье осталось восемь человек: один мужчина, две женщины-вдовы да пять ребятишек в возрасте от 3 до 14 лет.

На следующий год при наличии пары лошадей пришлось нанять на полевые работы казака, чтобы обработать свои земли,  не зарастить распашки в Согре и помочь пайщикам обработать и снять урожай на земле богача Пирогова в деревне Протодьяконовская,

(л.14) а к зиме продать одну лошадь и кого-либо из скота в целях экономии корма да и отсутствия работника.

Осенью 1914 года после снятия и обмолота хлеба у Пирогова, в вечер дедушка договорился с ближним соседом об обработке земли у хозяина вместо себя, и хозяин в честь окончания всех работ в благодарность выставил хорошее угощение с закуской. Дедушка, немного охмелевший, пошел домой, поскользнулся на <в>звозе, ударился головой о настил – сотрясение мозга, потерял речь и через день умер в возрасте 57 лет. После смерти хозяина два зятя с дочерьми стали приставать к двум вдовам о выделении им части средств и имущества, оставшегося после смерти их тестя. В целях охраны имущества от грабежа и спокойной жизни оставшихся вдов и сирот мой дедушка обратился за помощью к местным властям. Приехал волостной  старшина и писарь, пригласили в понятые двух соседей, произвели полную опись всего имущества и назначили двух опекунов:

(л. 14 об.) моего дедушку и мужа сестры моей дядины. Деньги, что были, сдали под проценты в кредитное товарищество. Амбар, в котором хранилось зерно, подвал с мукой и другими продуктами закрыли на двойные замки, чтобы посторонний, кроме хозяек, никто в амбары не сходил.

Раз в полугодие старшина и писарь в присутствии опекунов <проверяли> записи в приходно-расходной книге, хранимой опекунами, правильность расхода продуктов, денежных средств, выдаваемых ими хозяйству на необходимые нужды семьи и содержание скота. Опека семьи была снята в 1919 году, когда двоюродному брату Василию исполнилось 20, а мне 16 лет. Еще в 1916 году, когда братану Василию исполнилось 17 лет, и он счел себя взрослым и трудоспособным, то он заявил, что работать на чужую семью не будет, вследствие чего произошел раздел двора. Раздел хозяйства производился в присутствии опекунов и понятых из соседей. Дом и все имущество делили пополам, хотя после смерти отца нас с матерью

(л. 15) и сестрой было трое, а у умершего дяди (брата отца) было пять человек. По разделу нашей семье досталась левая половина старого дома, состояща<я> из ветхой нижней избы с развалившейся печью, маленькими подслеповатыми окнами-четырехлистками,  в которой ни зимой, ни летом жить было нельзя; да верхняя изба (вырубка) без настилов пола, потолка, окон, дверей; половина скотского двора с прирубом, <в>звозом и хлевом для овец; 60 бревен уже погнившего частично леса; амбар в два раствора с погребом и отставная изба-зимовка. Семье дяди по разделу достался правый бок дома с жилой нижней избой, горницей над ней, рубленым  в дворе подвалом, верхней кладовой, половина скотского двора и 40 бревен лесу. Из скота по разделу нам достались корова, теленок двух месяцев и пара овец. Семье дяди – лошадь, корова и три овцы с четырьмя ягнятами. Рабочая и выездная сбруя, телеги, сани и сельскохозяйственный инвентарь, сохи, бороны и домашняя утварь разделены пополам. Земельный и сенокосный наделы поделены по количеству членов семьи в каждом хозяйстве, а распашка земли

(л. 15 об.) в Согре – пополам, то есть по три полосы на хозяйство. В своей половине дома нашей семье жить было негде, в большой отставной избе-зимовке, доставшейся по разделу, в которой мы жили общей семьей, втроем жить было нецелесообразно особенно зимой, в холодное время. И мы по обоюдному согласию отдали <ее> временно жить братану Василию с семьей, а сами перешли жить в их летнюю избу. По договоренности сторон при разделе наша сторона дома, как не пригодная для жилья, подлежала разлому и переносу на новое место, а вторая половина дома, доставшаяся братану, должна быть перестроена на том же месте, где и стояла.

Весной того же 1916 года, когда я заканчивал 4-классное училище министерства народного просвещения и уже проживал с матерью и восьмилетней сестрой отдельной семьей, в пасхальную неделю со мной случилось несчастье. При шалости ребят у качели в своей деревне парень постарше меня подкрался сзади, свалил меня на землю и сломал в локте левую руку. Медицина работала еще плохо, своевременная помощь оказана не была. (л. 16) Когда неграмотные мать и бабушка спохватились и вздумали лечить не в больнице, а у местных старух-костоправов, то время было упущено, и я навек остался полукалекой. Самому мне тогда было около 13 лет, наступала весна, я успешно окончил школу. Надо было пахать и производить весенний сев, но лошади при разделе не досталось, пришлось променять корову на лошадь и для обработки земли и сенокоса нанять работника (казака). Получив увечье, осенью того же года я поехал в Красноборск сдавать экзамены, чтобы там поступить учиться в высшее начальное училище. Сдав экзамены на отлично, за три дня до начала занятий внезапно заболел испанкой, долго дома проболел, и так моя учеба на год прервалась. Перед выездом из Красноборска домой директор высшего начального училища мне сказал, чтобы я не печалился об учебе, так как осенью 1917 года дома, в селе Черевково, откроется свое ВНУ на базе существовавшего двухклассного училища, и что я могу поступить учиться без экзаменов, так как отлично они сданы. Надо отдать ему должное за правдивые слова.