К вопросу «наш» или «не наш» Гоголь.

Думается, что сама постановка такого вопроса не совсем корректна: личность Гоголя, как и его душа христианина, принадлежит Вечности и Богу. Что же касается творчества, то оно уже давно стало частью мирового литературного наследия «большого времени» (М. Бахтин). Однако этот вопрос все же встает с завидной регулярностью, а со времени распада СССР он приобретает и национальную, а порой и националистическую окраску.

Направления современного гоголеведения довольно разнообразны и представлены многочисленными, иногда крайне противоположными точками зрения. Коснемся некоторых из них, наиболее ярко раскрывающих, на наш взгляд, суть полемики[1].

Типично гуманистический подход к творчеству Н.В. Гоголя содержит статья Т. Венедиктовой «Из пира в мир, или Заложник грезы (Писательский «анекдот» от В. Ирвинга и Н.В. Гоголя)» (4. С.168-188), которая посвящена сопоставительному анализу новеллы американского романтика XIXв. В. Ирвинга «Рип Ван Винкль» (1819) и гоголевской «Коляски» (1836).

Игнорируя православность Н.В. Гоголя, критик лишает его русскости и, делая «не нашим», находит сходные черты у американского писателя и Н.В. Гоголя там, где их и быть не может, ибо, как справедливо указывал В. Кожинов, «дело идет не о двух вариантах, двух своеобразных проявлениях одной художественной сущности, но о разных сущностях» (7. С.475), т.е. о протестантской (В. Ирвинг) и православной (Н.В. Гоголь) сущности человечной личности. Так, Т. Венедиктова неверно трактует основной конфликт произведений, находя общие черты у американского Рипа и у героя гоголевской «Коляски» «в особой склонности к воображению» (4. С.185). Различия же, «обнаруживаемые в американской и русской трактовке темы», Т. Венедиктова, и с этим нельзя не согласиться, видит в своеобразии культур. Американскую она называет «рыночной моделью», а вот в характеристике русской как «мифолого-эсхатологической» (Успенский Б.А.) (4. С.185-186), автор статьи соединяет два противоречащих друг другу понятия – «мифологический» и «эсхатологический» – и демонстрирует традиционно-гуманистический подход к творчеству Н.В. Гоголя, принятый в советской критике. В связи с этим противопоставление культур, призванных объяснить разность писателей, происходит не на духовно-нравственном, а на лингвостилистическом уровне, что создаёт неверное представление о специфике творчества Н.В. Гоголя.

Так как нравственный критерий не оговаривается Т. Венедиктовой, то это вполне закономерно приводит к расплывчатым и неопределенным выводам, таким, как «воплощение художественной грезы», которое, по мнению исследователя, предполагает (для американского писателя В. Ирвинга) «временное выпадение из активизма практической жизни, отдохновение от неё <…>». В русской литературе (у Гоголя) – это «вещий сон, долженствующий стать явью: он не только предуготовляет, но даже буквально открывает собой <…> доподлинно радикальную перемену в жизни» (4. С.186).

Противопоставляя типы культур и, как результат, эстетику двух писателей, Т. Венедиктова переносит художественный образ сна на творческую активность русского писателя. Усматривая в самом Н.В. Гоголе черты его героя, критик заканчивает статью рассуждениями в духе общеевропейского гуманизма: «Пифагор Пифагорович Черторуцкий – он пускай бы меньше фантазировал и спал, а более ответственно вел хозяйство! Прекрасно и печально то, что это же предписание, предъявленное себе Гоголем, оборачивалось сознательно жертвенной творческой судьбой» (4. С.187). Подобный вывод закономерно вытекает из гуманистических взглядов Т. Венедиктовой, не позволяющих ей видеть в «жертвенной творческой судьбе» русского писателя христианскую (православную) основу самоотверженного служения большой и малой Родине.

Статья Е. Анненковой «Православие в историко-культурной концепции А.С. Хомякова и в творческом сознании Гоголя» наиболее четко расставляет акценты в вопросе, вынесенном в название статьи. Она вскрывает онтологическую связь православной личности, которой, вне всякого сомнения, был Н.В. Гоголь, со всем славянским миром (а это не только Большая Россия, но и милая гоголевскому сердцу Малороссия), личности, которая в тяжелейшие времена (а, скорее, в безвременье) испытания православной веры гуманизмом и атеизмом стремилась сохранить целостность христианского (православного) архетипа.

Е. Анненкова начинает статью с определения болевой точки полемики 40-х гг. XIXв. в России – это «спор сторонников православного и католического вероучений», который становится спором о принципиально различных, полярно противоположных формах мироощущения. «40-е годы, – пишет Е.А. Аненкова, – раскрыли и заострили именно этический потенциал данной полемики» (1. С.90). Особенно беспокоило Н.В. Гоголя духовно-нравственное состояние русского общества, которому стали свойственны, по мнению писателя, «охлаждение душевное, расслабленность и гордость ума» (1. С.91).

Исследуя творчество А.С. Хомякова и Н.В. Гоголя, Е. Анненкова выделяет их общий взгляд на ведущую роль православия и православной церкви в христианстве. А.С. Хомяков считал сам факт отпадения западной церкви «разрушением христианских заповедей», ибо оно «рождено неудовлетворенностью» и «отрицанием», христианство же «исходит из идеи утверждения мира». Отрицание, привнесенное католичеством, нашло максимальное выражение в протестантстве, вся сущность которого в отрицании и заключается. Прослеживая путь христианства, считает Е. Анненкова, А.С. Хомяков «приходит к настойчивому утверждению сохранения православного нравственного закона» (1. С.93). Западным вероисповеданиям, по его мнению, недоступна «полнота человеческого духа». Эту же мысль поддерживал и Н.В. Гоголь, которому оказалась близка «ориентированность А.С. Хомякова на нравственное истолкование понятия веры» (1. С.94), и он сам был «душевно близок ему». В «Выбранных местах из переписки с друзьями» «в подходе к православной церкви Гоголь чрезвычайно близок А.С. Хомякову, а в противопоставлении ее церкви западной по-своему предваряет полемические статьи А.С. Хомякова следующего десятилетия» (1. С.94).

Думается, что стоит согласиться с выводом автора о том, что Н.В. Гоголь, «пройдя тяжкий путь преодоления не только человеческой, но и художнической гордости, становится окончательно и только религиозным живописцем» (1. С.101). Статья Е. Анненковой важна тем, что в ней рассматривается личность и творчество Н.В. Гоголя сквозь призму православной «всемирной отзывчивости», что позволяет снять основной конфликт вопроса «наш» или «не наш» Гоголь, считая его русским писателем мировой величины.

Работы другой группы авторов непосредственно затрагивают вопрос национальной идентификации Гоголя. В частности, Ю. Барабаш в статье «От берега к горизонту» (3. С.135-166) анализирует критическую литературу ХХ в. Украины и зарубежья (Ю. Шерех, Д. Чижевский, Ю. Косач, И. Костецкий и др.), обсуждавшую в оккупированной немцами Украине вопрос национальной принадлежности Н.В. Гоголя. Данный вопрос, по мнению критика, не менее остро стоит и в современных условиях. Однако в настоящее время камнем преткновения становится не украинский, а русский язык Н.В. Гоголя. Ю. Барабаш справедливо полагает, что «методологическая ориентированность в украинском зарубежном гоголеведении, начавшаяся с Чижевского», должна быть актуальна в настоящее время, поскольку направлена «на высвобождение науки от психологического эмигрантского синдрома и идеологического прессинга, на интерпретацию творчества и жизненной судьбы Гоголя не в пределах прокрустова ложа «наш – не наш», а в силовом поле между «берегом» и «горизонтом», то есть как в национальном контексте, так и с позиций универсальных человеческих ценностей» (3. С.156). Заканчивая статью, Ю.Барабаш говорит о положении гоголеведения в современной Украине: «С утверждением в Украине так долго ожидавшейся независимости, с одной стороны, оказалось, что в ней ещё далеко не выветрился имперский дух и, как в гоголевские времена, нет недостатка в тех, кого и ревностное желание успеха и суперлативов склоняет к старому синдрому старшего брата; с другой же, – предпринимаются попытки нового – теперь уже в постколониальном аспекте – осмысления литературного, да и не только литературного, национального наследия, путей его вхождения или причин невхождения в общечеловеческий духовный аспект» (3. С.164-165).

П. Михед в статье «Приватизация Гоголя» (8. С.94-113) освещает проблему, которую затронул Ю. Барабаш – проблему русскоязычности Гоголя. Критик отмечает, что письма Н.В. Гоголя к некоторым друзьям (Богдану Залесскому) написаны по-украински: «В устной речи Н.В. Гоголь часто обращался к украинскому языку, о чем свидетельствуют мемуаристы» (8. С.95). Анализируя различные переводы его произведений на русский язык, П. Михед акцентирует внимание на христианских (православных) ценностях писателя, который был «чуть ли не одиноким приверженцем старых и вечных истин предания» и «пытался внести в литературу и жизнь тот высокий пафос серьезности, который связан со Святым письмом и святоотеческой словесной традицией и их влиянием на мир русского слова» (8. С.111). Верно и следующее замечание критика, касающееся художественного и духовного наследия Н.В. Гоголя, видевшего в писателе «носителя масштабной национальной христианской идеи, которая обрела выразительные черты православия» (8. С.111).

Ответом на поставленные современной гоголевской критикой вопросы, а также разъяснением некоторых спорных моментов в ней являются, на наш взгляд, и работы В. Кожинова, написанные им еще в 1960-е гг., но не утратившие своей актуальности и в настоящее время («О Гоголе», «Разгул широкой жизни. «Мёртвые души» Н.В. Гоголя, 6 глава книги «Победы и беды России»). В. Кожинов, касаясь одного из произведений Н.В. Гоголя, поэмы «Мёртвые души», сквозь него рассматривает всё творчество русского писателя и определяет его роль и место писателя в русской национальной и мировой литературе как представителя православного сознания. Однако критик не избежал острых моментов в полемике, и некоторые его выводы являются спорными.

Выбор В. Кожиновым поэмы «Мёртвые души» не случаен, он считает (этого же мнения придерживается и Е. Анненкова), что именно в момент выхода поэмы «русская культура раскололась на два противостоящих течения – славянофилов и западников, – каждое из них, естественно, стремилось сделать своим знаменем творчество величайшего современного художника» (7. С.177). Поэтому «разноречивые оценки поэмы Гоголя были продиктованы остротой борьбы» (7. С.177), причём борьбы религиозной, которая не только не ослабевает в настоящее время, а, наоборот, усложняется и обостряется. С отделением Украины от России появились желающие объявить Н.В. Гоголя не русским, а украинским национальным писателем или обвинить его в предательстве интересов Малороссии в угоду интересам России. В. Кожинов, как бы предвосхищая основные аспекты современной полемики вокруг Н.В. Гоголя, верно расставляет акценты.

Суть полемики между В.Г. Белинским и К. Аксаковым, которую В. Кожинов видит в «утверждении ренессансной природы искусств Гоголя», остаётся актуальной и для современной критики. «Метод Гоголя, – по мнению В. Кожинова, – родственен ренессансному реализму» (7. С.181). Отсюда и возникает у К. Аксакова сопоставление Н.В. Гоголя с Шекспиром, а у Белинского – Н.В. Гоголя с Сервантесом. Несколько позднее об этом скажет А. Григорьев (1852 г.), сравнивая русского писателя с юмористами Запада. Приводя высказывание А. Григорьева об отличии юмора Н. В. Гоголя от юмора Стерна, Рихтера, Диккенса, Гофмана, В.Кожинов уточняет, что сам он «находит ему [юмору Н.В. Гоголя. – Г.К.] родство лишь в шекспировском ренессансном комизме», поскольку «Гоголь, как и Шекспир, схватывает всё разнообразие жизни, всю её полноту, ценность, «неразложимость» (7. С.182). Однако критик солидарен с В.Г. Белинским в том, что Н.В. Гоголя можно поставить «в один ряд с Сервантесом», у которого «преобладает комическая стихия» (7. С.182) и который в «акте творчества» близок к ренессансному искусству. В этом можно не согласиться с В. Кожиновым, сформировавшим свое представление о смеховой культуре во многом под воздействием теории «карнавала» М. Бахтина. Гораздо более верно было бы не искать сходство, которое, несомненно, присутствует у писателей мирового уровня, а выявить народно-национальную специфику, которая определяет лицо и творческую индивидуальность каждого великого автора, что не позволит «поставить в один ряд» Шекспира, Стервантеса, Рабле и Н.В. Гоголя, ориентируясь на западную карнавальность и раблезианскую смеховую стихию.

Вместе с тем, В. Кожинов оказался прав в главном – в объективной оценке Н.В. Гоголя как русского народного и украинского национального писателя, в творчестве которого вся Русь «явилась» и «отозвалась» (7. С.182).

Полемизируя с Г. Гуковским, видевшим в Н.В. Гоголе и его юморе только «отрицательную силу», имеющую следствием «обвинительный акт», В. Кожинов настаивает на том, что нельзя представлять писателя односторонне, только как отрицателя; это «значит как раз совершать недопустимое – разлагать его творчество и обособлять отдельные мотивы, которые вне целого просто теряют смысл» (7. С.184). Отвечая современной критике и опровергая обвинения в том, что Н.В. Гоголь отрицательно изображает только русский народ, В. Кожинов пишет, что его национальная самокритика представляла собой не «отрицание и сатирическое разложение русской жизни», а объективное раскрытие её «неразумного», «дикого» состояния, при котором «народная субстанция ещё дремлет», ещё «не нашла себе ни осознанно, ни сколько-нибудь определённой формы, хотя вместе с тем вышла из древнего "героического" века…» (7. С.186).

Критик обращает внимание на принципиальное отличие «отрицательной» от «чудной» жизни, которую воссоздаёт (7. С.184) писатель в «Мёртвых душах». Семантика понятия «чудный» у Н.В. Гоголя восходит к народным истокам, и, по мнению В. Кожинова, трактуется как «чудесные, таинственные явления, хранящиеся в копилке народных верований и народных представлений о жизни».

В разделе «Разгул широкой жизни. «Мёртвые души» Н.В. Гоголя» книги «Победы и беды России» (6) В. Кожинов обращает внимание на ещё одно, не менее важное понятие, присутствующее в лексике писателя и утратившее в наше время свой исконный смысл. Это понятие – «пошлый», которое употребляет Н.В. Гоголь в одном из его первоначальных значений – «обыкновенный», тривиальный, ибо он «первый дерзнул ввести изображение пошлого (то есть обыкновенного) в область художества», – цитирует В. Кожинов слова русского мыслителя Ю. Самарина (6. С.80), то есть он показал «обыкновенность обыкновенного человека». Примечательно, что этот дар Н.В. Гоголя был отмечен ещё А.С. Пушкиным.

Думается, данные рассуждения В. Кожинова всё-таки нуждаются в некотором пояснении и уточнении.

В. Даль среди определений понятия «пошлый» приводит следующие: «давний, стародавний, избитый, общеизвестный, неприличный, почитаемый грубым, простым, низким, подлым, вульгарным, тривиальным, зрелый, возмужалый» (5. С.374).

В. Кожинов, рассматривая изменения значения слов «пошлость», «пошлый» в течение XIXв., останавливается на следующих – «низкий», «ничтожный», «надоевший», «избитый», прослеживая этимологию слова «пошлый» как производного от «ходить» и «пошло». Критик возвращается к древним значениям этого слова – «обыкновенный», «простой», – которые, по его мнению, и использовались Н.В. Гоголем. Однако нам представляется, что талант Н.В. Гоголя-стилиста отразил не только эти, но и все семантические оттенки слова «пошлый»: от древних до современных писателю значений, так как каждого персонажа его поэмы можно охарактеризовать одним (или несколькими, а то и всеми) из значений данного понятия по словарю В. Даля.

Истинную, «нашу», природу гоголевского творчества В. Кожинов справедливо усматривает в «плодовитом зерне русской жизни» (6. С.184), им отраженной, жизни, которая неотделима от изображения народа в своей «правдивости, здравости, цельности, святости самого бытия» (6. С.184). «Историчность» Н.В. Гоголя критик связывает с темой наполеонизма. «Гоголевская поэма, – пишет он, – воссоздает как бы естественный <…>, неизбежный крах нового Наполеона…» (Чичикова) (6. С.183), крах, с православной точки зрения, грехов гордыни, алчности, невоздержанности.

Таким образом, «не зло, не "отрицательность", а именно «народная субстанция» проникает «<…> всё творчество Н.В. Гоголя, делая его и национальным украинским, и русским писателем, и писателем, творящим в «большом историческом времени». В состоянии русской «народной субстанции» Н.В. Гоголь сумел уловить черты времени и всесторонне изобразить в своем творчестве его положительные и отрицательные стороны, будучи сам неотъемлемой частью православно-славянского поля этой «народной субстанции».

2009

Литература

 

1.     Анненкова Е. Православие в историко-культурной концепции А.С. Хомякова и в творческом сознании Гоголя / Е. Анненкова // Вопросы литературы. Август. – 1991.

2.     Барабаш Ю. «Наш» или «не наш»? Гоголь в литературном сознании украинского зарубежья / Ю. Барабаш // Вопросы литературы. – Январь-февраль. – 2004.

3.     Барабаш Ю. От берега к горизонту. Гоголь в литературном сознании украинского зарубежья / Ю. Барабаш // Вопросы литературы. – Январь-февраль.– 2005.

4.     Венедиктова Т. Из пира в мир, или Заложник грезы (Писательский «анекдот» от В. Ирвинга и Н.В. Гоголя) / Т. Венедиктова // Вопросы литературы. – Май-июнь. – 2003.

5.     Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка / В. Даль. – М., 1882. – Т.3. – С.374.

6.     Кожинов В. Победы и беды России / В. Кожинов. – М., 2000.

7.     Кожинов В. Размышления о русской литературе / В. Кожинов. – М., 1991.

 8.           Михед П. Приватизация Гоголя? / П. Михед // Вопросы литературы. – Май-июнь. – 2003.