В дневнике писателя за 1873 г. Достоевский отмечал, что «…нашим крупным талантам суждено надолго остаться для Европы совсем неизвестными; и даже так, что чем крупнее и своеобразнее талант, тем он будет неузнаваемее» [2. С.69]. Думается, что таким «неузнаваемым», «неизвестным» и не до конца понятым остаётся для зарубежных писателей и сам Достоевский, который в «Зимних заметках о летних впечатлениях» указал одну из причин непонимания: «…Человеческая душа не tabularasa, не вощичок, из которого можно слепить общечеловечка…» [3. Т.5. С.61]. Таинственная русская душа всегда волновала представителей культуры Запада, которые стремились постичь её тайные метафизические глубины, исследуя произведения крупнейших русских писателей. Пожалуй, самой спорной и мистической остаётся для них до настоящего времени личность Достоевского. Между тем как «русские люди, – убеждён Достоевский, – понимают Диккенса почти так же, как и англичане, благодаря их «всемирной отзывчивости». «Есть ли такое понимание чужих национальностей особый дар русских перед европейцами?» – для Достоевского это риторический вопрос, в то время как «европейцу, какой бы он ни был национальности, всегда легче выучиться другому европейскому языку и вникнуть в душу всякой другой европейской национальности, чем научиться русскому языку и понять русскую суть» [2. С.69], тем более, что «Европа в высших представителях своей мысли отвергает Христа…» [2. С.103].

Достоевский неуклонно и последовательно отстаивал русскую точку зрения, предупреждал об опасности влияния Запада: «оплевывание» и «осмеяние» христианства в конечном итоге приводит к извращению смысла христианских понятий, размыванию границ добра и зла, разрушению духовно-нравственной основы, сконцентрированной в новозаветных заповедях.

В «Зимних заметках о летних впечатлениях» Достоевский приводит пример подобного искажения, рассматривая категории Свободы, Равенства, Братства с гуманистической и православной точек зрения. Если для православного человека Братство есть «самостоятельное, совершенно сознательное и никем не принуждённое самопожертвование себя в пользу всех…» [3. Т.5. С.79], то в природе гуманистического западного сознания это «начало личное, усиленное самосохранением, … самоопределением в собственном Я...» [3. Т.5. С.79].

Интересно, что с Достоевским оказалась солидарна одна из представительниц западноевропейского модернизма В. Вульф, которая в статье «Русская точка зрения» пишет: «Английский эквивалент слова «брат» – «дружище» – совершенно иное слово, в нём есть что-то насмешливое, непередаваемый оттенок юмора» [1. С.283]. Английская писательница с удивительной для западноевропейского человека прозорливостью приходит к выводу о том, что «именно общее страдание – а не общее счастье <…> – создаёт чувство братства» [1. С.283]. «… именно душа, – по глубочайшему убеждению Вульф, – одно из главных действующих лиц русской литературы <…>. Быть может, именно поэтому от англичанина и требуется такое большое усилие, чтобы перечесть «Братьев Карамазовых» или «Идиота» [1. С.285]. Романы Достоевского она определяет как «бурлящие водовороты, водные смерчи, свистящие, шипящие, засасывающие нас. Душа – вот то вещество, из которого они целиком и полностью состоят» [1. С.285]. Западному человеку «душа чужда, даже антипатична», однако объяснить понятие «русская душа» английская писательница не в состоянии. В. Вульф констатирует лишь то, что душа «остаётся основным предметом внимания» [1. С.285].

Непонимание «русской души» является одной из важнейших особенностей критических исследований гуманистического западного и советского литературоведения. Достаточно распространённый подход к творчеству Достоевского отражен в статье С. Моэма «"Братья Карамазовы" Достоевского» (1854), в основе которой акцент на «разладе между писателем-человеком и творцом», разладе, ставшем знаковым для мировоззрения эпохи декаданса. С. Моэм разделяет Достоевского-человека и Достоевского-писателя, считая подобный конфликт «уделом всякой творческой личности». В связи с этим автор статьи увлекается перечислением пороков Достоевского, которые соотносит с пороками его героев. «Братьев Карамазовых С. Моэм называет «нереалистическим произведением», отмечая, что Достоевский «не отличался особой наблюдательностью, к тому же не стремился к правдоподобию» [1. С.273].

Употреблённый С. Моэмом в качестве характеристики творческого метода писателя термин «правдоподобие» как литературоведческое понятие возникает в античной ораторской прозе IVв. до н. э., а впоследствии переходит в западноевропейскую литературу в значении «похожее на правду». В ораторской речи так называли особый тип аргументации, когда за неимением достоверных свидетельств о реальности события оратор признавал, что событие могло иметь место, если оно похоже на то, что случается в жизни. Применительно к литературе этот приём («эйкос») обозначал реконструкцию вероятного события при помощи приёмов словесной выразительности и получение нужной автору оценки действующих лиц (читателями или слушателями) при помощи логических приёмов (технэ).

Используемый С. Моэмом термин «правдоподобие» («эйкос»), имеющий античную этимологию и семантику, при характеристике творчества христианского (православного) писателя способствует неверному восприятию его художественного мира, искажению его духовно-нравственной концепции, переводит христианские категории в антропоцентрическую гуманистическую систему мышления и шкалу ценностей, при этом в корне изменяя их смысл.

Так, например, сравнивая Достоевского с Джейн Остин и Флобером, С. Моэм отдаёт предпочтение последним, поскольку их герои «правдоподобны», они «списывались из жизни, а затем благодаря авторскому мастерству и таланту становились значительнее, чем в жизни» [1. С.273]. Герои же Достоевского, в трактовке английского автора, «это сгустки растерзанного и болезненного сознания» [1. С.273], олицетворяющие различные страсти, гордыню, чувственность, ненависть, а их поступки «безумно нелепы». Сам Достоевский для С. Моэма является «посредственным художником слова».

Ещё одно философско-ветхозаветное направление западноевропейской литературы представлено исследованиями С. Цвейга о Достоевском, особенности которого проявляются в анализе трактовки Бога в произведениях русского писателя. Отмечая, что, «commonsense, здравому смыслу англичанина, американца, практического человека» «бесцельно пытаться постигнуть» [4. С.113] героев Достоевского, С. Цвейг в изучении творчества русского писателя сам остаётся в рамках западных стереотипов.

Его видение Бога у Достоевского как «искры, сверкающей между электрическими полюсами извечных архиконтрастов», не «как существа, а как состояния напряжения, как процесса сгорания чувств, как огня, как пламени, пожирающего всех людей и заставляющего их кипеть в экстазе», колеблется между античным анимизмом и философским пантеизмом. В утверждении С. Цвейга о том, что Бог Достоевского «есть "бич, изгоняющий" героев из самих себя, из теплого тела – в беспредельность, вызывающий все эксцессы слова и действия, бросающий их в горящий терновник пороков» [4. Т.4. С.166], что это Бог, «не знающий удовлетворения», «не утомляющийся никакой мыслью, не удовлетворяющийся никакой преданностью» [4. Т.4. С.166], преобладает ветхозаветное восприятие Иеговы, карающего свой «жестоковыйный народ».

Таким образом, даже в приведённых немногочисленных примерах можно увидеть основные принципиальные расхождения русской и западной точек зрения, на которые в своё время указал Достоевский, и суть которых он раскрывает в своих художественных произведениях и литературно-публицистических трудах.

2005

 

Литература

 

1.Английские писатели о литературе. – М., 1981.

2.Достоевский Ф.М. Дневник писателя. Избранные страницы / Ф.М. Достоевский. – М., 1989.

3.Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений. В 30 тт. / Ф.М. Достоевский. – Т.5. – Л., 1973.

Цвейг С. Собрание сочинений. В 10 тт. / С. Цвейг. – Т.4. – М., 1992.