Владимир Личутин: «Счастья не ищут на стороне...».

«Родом я из Поморья, окраины России, застуженной и бесцвет­ной для глаза постороннего и души равнодушной», - так начинает В. Личутин очерк «Помни род свой, и песню, и слово...» («Литератур­ная учёба», 1978, № 1). В жизни писателя, как и в жизни В.Белова и В.Шукшина, был период, когда он, потомок вольных новгородцев, землепашцев по материнской и поморов по отцовской линиям («моя родовая фамилия уходит в такие глубокие века, что ещё Ломо­носов приглашал Якова Личутина из Мезени кормщиком в первую русскую экспедицию Чичагова»), стыдился своего происхождения, и малая родина казалась «затрапезной и невзрачной».

За этим показательным признанием ВЛичутина стоит политика государственного космополитизма, национального нигилизма, дискриминации сельского жителя, России и её народа, что и оказа­ло влияние на сознание будущего художника. Но настал момент, когда родовая память проснулась в нём, поразился он воле и силе характера своих предков, очеловечивших суровый край, создавших высокую культуру, поразился богатству родного языка, поверил в свой народ, землю, чужая боль стала его болью... Появились книги...

В 70-е годы некоторые критики, пытаясь определить истоки творчества писателя, называли в числе его учителей АЧапыгина. Следующее высказывание Личутина не только опровергает эту вер­сию, но и помогает понять своеобразие его мировоззрения, его от­ношение к народу: «Чапыгин не столько плотью, сколько духом как- то рано и исподволь отлучился от родного крестьянского мира <...> Как случилось, что Чапыгин позволил своему сердцу ожесточиться, и потому душа его, смятённая и взвихренная, улавливала лишь тяго­стные картины северной природы, вернее, она стремилась всюду отыскать тягость и дикость, ибо была как бы усыплена и построена особым образом на особый лад? Чапыгин словно бы не разглядел в человеке духовного назначения, с коим он поднялся из чрева мате- ри-земли <...> Вера в народ - то, чего не хватало Чапыгину в его на­чальных исканиях. Как бы там ни говорили, но есть для нас одна об­щая вера, вера в народ» (Личутин В. Душа неизъяснимая. - «Литера­турная учёба», 1980, № 5).

Эта вера - результат осмысления русской истории и культуры, результат познания своей «малой» Родины - Поморья. Русский Се­вер, освоенный вольными новгородцами, не знал ни монголо-та­тарского ига, ни крепостного права. Поморье - край самобытней- шей архитектуры, живописи, словесного творчества, край, трудо­вой и бытовой уклад которого восхищали многочисленных палом­ников XIX и XX веков. Так, академик Бер писал: «Я был поражён прочностью, с коей мезенские промышленники следуют правилам, введённым обычаем. Эти правила используются точнее, чем писа­ные законы во всех государствах. Меня удивила всеобщая безопас­ность и неприкосновенность собственности при совершенном от­сутствии полиции и правительства» (Цит. по: Личутин В. Дивись-го­ра. - М., 1986).

Здесь, «на краю земли», в «провинции», и происходят события в повестях и романах ВЛичутина (исключением являются «Домаш­ний философ», «Любостай»), Г.Белая, говоря об обращении прозы 60-х годов к вопросам исторической памяти, приводит типичный взгляд на «глубинку»: «Жизнь провинции - это унылый звук коло­тушки, огромные засовы на дверях и окнах, тоскливо поскрипы­вающие половицы и аскетический кодекс домостроевской эти­ки». В подтверждение сказанного исследователь приводит две фразы из рассказов Ю.Казакова, не только произвольно трактуя их, но и придавая одной символическое значение: «...Устойчивое, традиционное, исторически неизменное ассоциируется только с косным, вязким» (Белая Г. Художественный мир современной про­зы. - М., 1983).

Всем своим творчеством ВЛичутин разрушает этот «левый» сте­реотип и, что особенно важно, уже с первых произведений избега­ет вульгарно-социологических схем в изображении человека и ис­тории, схем, которые выпирают из многих книг советской класси­ки, таких, как «Хорошо», «Владимир Ильич Ленин» В.Маяковского, «Разгром» А.Фадеева, «Железный поток» А.Серафимовича, «Хожде­ние по мукам» А.Толстого и т. д.

В отличие от многих предшественников и современников Личу­тин придаёт особое значение вечному, метафизическому началу в человеке. Правда, критики, как правило, не замечают данную осо­бенность, тем более когда речь идёт о дореволюционной России («Долгий отдых», «Скитальцы»), и в традиционном духе заклинают: «...В глухой поморской деревне, где вроде бы и эмоции-то человече­ские только с едой и погодой могут быть связаны...» (Машовец Н. Общность цели. - М., 1979).

В дилогии Личутин показал амбивалентность личности сель­ского буржуа Петра Чикина (хищническое отношение к человеку уживается в нём с нежной любовью к лошадям, вера в Бога с неве­рием, расчётливость с неподвластной разуму любовью к Павле Шумовой, с похоти начавшейся, своенравие, нетерпимость, злоба с мягкостью, терпением, лаской...), но критики увидели в нём лишь «мироеда». В «Поморской хронике» писатель изобразил разные типы бесов от власти, критики же единогласно записали в глав­ные «фармазоны» Михаила Креня, учитывая его происхождение. В «Долгом отдыхе» ВЛичутин создал ангельской чистоты образ рус­ской женщины Тины Богошковой, но он, естественно, выпал из поля зрения исследователей, более увлечённых социально-поли­тическими проблемами и «странными женщинами», «гражданами убегающими»...

ВЛичутин не умещается в привычные критические схемы и в другом. Уже в первой своей повести «Белая горница» (1972) писа­тель обратился к событиям накануне коллективизации. Ал. Михай­лов так объяснил данный шаг начинающего автора: «Думаю, что не­малую роль в этом сыграла явная тяга к необычным, драматическим и экзотическим (разрядка моя. -Ю.П.) ситуациям, к столкно­вениям, к крутым характерам. Возможно, по первости у Личутина недоставало уверенности, умения, наконец, отваги, чтобы извлечь такие человеческие характеры из современной действительности, из привычной среды» (Михайлов Ал. Поморские сюжеты. - «Лите­ратурное обозрение», 1974, № 4). Реакция исследователя, как и вы­шесказанное, свидетельствует, в первую очередь, о следующем: Ли­чутин начал с того, к чему многие писатели шли довольно долго, прокладывая путь от современности к далёкому и близкому про­шлому.

Выход романа «Долгий отдых» (1974), события в котором про­исходят в первой трети XIX века, как и последующие публикации («Вдова Нюра», «Фармазон», «Скитальцы»), показал, что обращение к истории - это не тяга к экзотичности и не боязнь современности, а потребность, естество Личутина-художника. История для него не только осмысление настоящего через прошлое, не только ретро­спектива, необходимая для перспективы, но и возможность воссоз­дать утраченные или почти утраченные этические и эстетические идеалы патриархального крестьянства.

По устоявшейся традиции из русского крестьянства «левые» де­лают козла отпущения, видят в нём главного виновника неудавше­гося социального эксперимента. Дескать, и сознание деревенского жителя было добуржуазным, недемократическим, и интересы даль­ше околицы не простирались и т.д. и т.п. Всем своим творчеством ВЛичутин, как и В.Белов, С.Залыгин, Б.Можаев, В.Распутин, ВЛихо- носов и другие «правые», опровергает подобные взгляды, реабили­тирует крестьянство, его веру, культуру, духовно-нравственные цен­ности, быт, мягко говоря, не уступавшие ценностям «класса-водите- ля». Реабилитирует в том числе и через реалистическое изображе­ние раскрестьянивания деревни.

Интерес к человеку, стоящему у власти, обозначился с первых произведений ВЛичутина и не ослабевает до сих пор. Сумароков в «Долгом отдыхе» и «Скитальцах», Аким Селиверстов, Афанасий Ми- щуков, Мартын Петенбург, Иван Тяпуев в «Поморской хронике» - вот только некоторые герои, позволяющие рассмотреть данную проблему многопланово, на широком историческом фоне (с пер­вой трети XIX века до 70-х годов XX столетия). Но я остановлюсь только на типе «бесов», «фармазонов», которые восприняли ок­тябрьскую революцию как собственную победу.

«Наше время пришло» - так оценивает происходящее в стране герой «Поморской хроники» председатель коммуны Мишуков. Он, как и «фармазон» Иван Тяпуев, будучи выходцем из деревни, по сути, крестьянином-христианином не является. С детства эти герои осознают себя (и данное ощущение сохранится на протя­жении всей жизни) внутренними эмигрантами, «малым народом». Крестьянский мир воспринимается ими не только как чужой, но и враждебный, подлежащий уничтожению. Поэтому несправедливо отождествлять этих якобы крестьян с крестьянской вселенной, что уже стало правилом хорошего тона у «левых». Конечно, не ре­волюция породила «малый народ», существовал он задолго и до неё (взять хотя бы Балашкина, Серого, Кузьму Красова из бунин- ской «Деревни»), существовал, естественно, не только в среде кре­стьянства... Но лишь после известных событий «челкаши» различ­ных мастей пришли к власти, и «корчевать», «прижать» сельского жителя стало для них не просто установкой, идущей сверху, но и потребностью души, сущностью характера, формой самоутверж­дения.

Мишуков, Тяпуев, Гриша Чирок, Куклин («Поморская хроника» ВЛичутина), Козонков, Сапронов, Кузёмкин («Плотницкие расска­зы», «Кануны» В.Белова), безымянный уполномоченный и председа­тель сельсовета Сорокин («Драчуны» МАлексеева) - вот далеко не полный перечень «бесов» от власти, широко представленных в со­временной прозе. Живую жизнь, её проблемы и противоречия, лад и красоту названные персонажи, в отличие от Ильи Ланина и Мар­тына Петенбурга (ВЛичутин «Поморская хроника»), выхолащива­ют, приводят в «порядок» с помощью параграфов, процентов, кли­чек, с помощью насилия, что, естественно, вызывает протест. Пред­седатель сельсовета Михаил Сорокин («Драчуны»), удивлённый «пропастью кулаков», найденных уполномоченным, выступает про­тив такого подхода к судьбам людей, подхода, выглядевшего на бу­маге довольно безобидно - крестики, птички, чёрточки: «Речь ведь идёт не о деревьях, на которых лесники делают зарубки - вот это списать, а это оставить». Олеша Смолин отказывается подписывать акт при раскулачивании Федулёнка (В.Белов «Плотницкие расска­зы»), Илья Ланин, защищая человеческое достоинство, а в конечном счёте жизнь Коны Петенбурга и попа Захария, борется с беззакони­ем, не осознавая, что беззаконие это возведено в закон (ВЛичутин «Поморская хроника»).

Для ВЛичутина, как и В.Белова, художника наиболее близкого ему по мировосприятию, важен не только сам факт сопротивления народа подобным «бесам» (что не вписывается в различные кон­цепции «левых», а потому ими не замечается), но и реальное напол­нение, направленность этого протеста. Главное здесь то, что пред­ставители традиционно-христианской нравственности, в отличие от «малого народа», «пролетарских гуманистов», не могут разре­шить себе право крови по совести.

ВЛичутин в самом начале своего творчества высказал неудовле­творённость тем, что нынешний молодой писатель даже в своей «главной» книге пока мало размышляет о вечном. Вечные вопросы в разное время встают перед многими героями прозы художника: Донатом Богошковым и Тайком («Скитальцы»), Нюрой Питеркой («Вдова Нюра») и Александрой («Иона и Александра»), Иваном Тя- пуевым и Михаилом Кренем («Фармазон»), Геласием и Феофаном Солнцевым («Последний колдун»), Баныкиным и Фисой («Домаш­ний философ»), И то, какой ответ находит каждый из них, во мно­гом определяет их веру, их жизненный путь.

Из всех «размышляющих» героев В Личутина, пожалуй, наиболее пострадал от критиков Тимофей Ланин - представитель современ­ной интеллигенции в повестях «Душа горит», «Крылатая Серафима» и в романе «Фармазон». Он был причислен к ряду «забуксовавших мечтателей», пассивных наблюдателей жизни, предпочитающих «лучше уйти, чем бороться» (Бондаренко В. Время обязывает. - «Ли­тературная газета», 1981, № 40), послушно идущих вослед за «почти классическим носителем идеи безыдейности вампиловским Зило- вым» (Михайлов А. Умеренные новаторы или трезвые реалисты? - «Литературная газета», 1982, № 8).

Можно найти фактические неточности в этих оценках, но глав­ное не в них. Причина, вызвавшая сколь резкую, столь и необъек­тивную критику, - рефлексия героя. На рубеже 80-х годов многие, как и сейчас, жаждали действия, поступка, поэтому предпочтение отдавали не Михаилу Пряслину («Дом» ФАбрамова), не Тимофею Ланину, а Гехам-мазам, которые, надеялся В.Бондаренко, будут «опо­рой в строительстве» (Бондаренко В. Время обязывает. - «Литера­турная газета», 1981, № 40).

Выход из сложившейся ситуации вроде бы простой - дело нуж­но делать. Такой совет дают Ланину некоторые герои, так считает и критик В.Этов: «А меж тем ответ сам в руки просится. Не размышляй о счастливом - стань им: не рефлексируй - действуй» (Этов В. Чем жив человек - «Литературное обозрение», 1982, № 12). Но рефлек­сия, если перефразировать Ю.Бондарева, это подготовка к дейст­вию и, думаю, сама - внутреннее действие. Именно так, как подго­товку к действию я рассматриваю идейно-нравственные искания Тимофея Ланина в романе «Фармазон».

Как любовь к женщине для героя неразрывно связана с любо­вью братской, всеобщей, так и поиск собственного пути неотде­лим для него от судеб мира, личные проблемы - от проблем обще­человеческих.

Лишь в начале романа, когда Ланин попадает в критическую си­туацию (лодка с людьми осталась без управления в штормящем мо­ре), мы не видим его душевных терзаний. В отличие от других, Ти­мофей не только спокоен, но и, кажется, даже доволен таким поло­жением дел. Он устранился от общих переживаний и подаёт голос лишь в тех случаях, когда нужно усовестить, примирить озлоблен­ных людей.

Стоило вернуться Ланину в деревню, и вновь нет ему покоя. Не оправдались надежды на новую работу - душевного обновления не произошло. Но затем рефлексия героя совершает качественный скачок. От впервые появившегося сомнения - «Не во мне ли про­клятый червь?» - до необходимого вывода - «излечи себя». А как ле­чить, чем? Как преодолеть душевную раздвоенность?

У части героев современной прозы подобные вопросы не воз­никают вообще. Их жизнь, деятельность лишены традиционных ду- ховно-нравственных ориентиров; решение вечных вопросов, оза­ряющих истинным смыслом жизнь каждого человека, герои откла­дывают на потом, на «старость», когда только и придёт «прозрение: что есть зло и добро». Они, уверенные в своей непогрешимости, го­товы «лечить» кого угодно, только не себя (хотя начинать им необ­ходимо именно с этого), и методы выбирают своеобразные.

Доходит до применения физической силы (может, от убеждения «добро должно быть с кулаками»?). Так, герой романа Е.Евтушенко «Ягодные места» недоумевает: «А как не бить в морду, если она мор­да». На возможность накладок в такой ситуации справедливо указал О.Волков: «...Где критерий столь своеобразной оценки личности? А ну как ошибётся герой в определении «морды»?» (Волков О. Ягод­ные места: вокруг да около. - «Наш современник, 1983, № 12).

Но чаще силовое давление на «неугодных» принимает формы более изощрённые. В этом преуспели Пушкарёв и Ковригин АПро- ханова («Место действия», «Время полдень»), Семираев С.Есина («Имитатор») и многие другие герои современной прозы.

Тимофей Л анин живёт в иной системе нравственных координат, и средством борьбы со злом в себе и мире видится ему доброта. При этом излечение мира, по мнению героя, должно происходить боль­ше из себя, через себя. Да, постоянная работа над собой необходи­ма, но не стоит уповать в борьбе со злом только на самоизлечение, самоусовершенствование. К этому близок порой Тимофей Ланин: «Проникни, лишь накрой пластырем доброты - и всё образуется в тебе, и всё излечится в мире. Только каждый должен, каждый изле­чить себя...». Одновременно самоизлечение всех и мира не про­изойдёт и произойти не может, в первую очередь, потому, что не «всё зло в нас самих».

И осознаёт, скорее даже догадывается, Тимофей Ланин, что в борьбе с людьми, для которых зло стало жизненной философией, нормой жизни, мало противопоставлять им только одну доброту. Поэтому он понимает «как бы месть» Мартына Петенбурга, сам яв­ляется первым идейным противником в спорах с главным «фарма­зоном» Иваном Тяпуевым. Конечно, можно пожелать Ланину быть более активным, последовательным в борьбе с тем же Тяпуевым, в борьбе со злом в себе и мире. Правда, было бы удивительно, если бы с ним так быстро произошли подобные метаморфозы. Хотя и добр по своей натуре Тимофей Ильич, но доброта не стала нормой его поведения. Именно это отличает Ланина от подвижников «Помор­ской хроники», но в то же время он не стоит в одном ряду с «несо­стоявшимися» молодыми героями из дилогии писателя.

Современному сельскому жителю, современной деревне посвя­щена большая часть произведений ВЛичутина. В критике одной из проблем дилогии, состоящей из «Обработно - время свадеб» и «По­следнего колдуна», называется проблема молодёжи - «молодёжь в город сбегает» (Н.Подзорова). Какая же сторона или стороны дере­венского уклада не удовлетворяют молодых людей, покинувших родное гнездо?

И сын председателя, и Степан, и Милка оставили Кучему, видимо, не столько из-за трудностей крестьянской жизни, сколько из-за то­го, что их влекут довольно смутные идеалы иной жизни- «краси­вой, весёлой».

Сказались государственная политика, издержки школьного, се­мейного воспитания, самовоспитания и, конечно, пропагандируе­мый кино, литературой, средствами массовой информации роман- тически-туманный образ жизни, где труженику-земледельцу отво­дились самые последние роли или места вообще не находилось.

Эти ошибки в политике, воспитании больно ударили по психо­логии как деревенского, так и городского жителя. Радюшин гово­рит по этому поводу: «А колхозник - это как ругань, матерщина, даже хуже матерщины. Если в городе обкостить кого хошь обид­но, назови деревней или колхозником, тут тебе сразу оплеух на­кладут...».

Неудивительно, что в городе у Степана, как и у других героев по­вести, не произошло приобщения к истинным ценностям. Парень живёт бездумной, безответственной, лёгкой жизнью. Лёгкость обо­рачивается разочарованием, неудовлетворенностью. Ситуация не меняется на родине, в деревне. Вернувшись домой, женившись, ге­рой, несмотря на желание и попытки, так и не смог начать новую жизнь, не нашёл согласия ни с людьми, ни с природой, ни с самим собой.

«Обработно - время свадеб», первая часть дилогии, прочитан­ная как законченное произведение, даёт основание предполагать, что любовь Степана и Любы состоялась, но уже начало «Последне­го колдуна» заставляет усомниться в этом. На протяжении всего по­вествования герой не может разобраться в своих чувствах. Време­нами возникает нежность, но носит она лишь сиюминутный харак­тер. Резкие перепады в чувствах свидетельствуют не о сложности, противоречивости натуры героя, а о духовной, душевной незрело­сти. Жизненное кредо молодого человека можно определить так грешить и каяться, грешить и каяться...

Возразят: но ведь изменяет герой только с Милкой, это старая и, может, единственная любовь даёт о себе знать.