Россия буквально разваливалась в руках Б. Ельцина. Какой бы вопрос ни ставился на повестку дня, дискуссия по нему сразу же вскрывала глубокий раскол в обществе, непримиримость противостоящих позиций. Президент растерял весь запас доверия и: не мог выступать в качестве влиятельной политической фигуры, “отца нации”. В начале 1998 г. его рейтинг оценивался журналистами как “никакой”. К февралю 1998 г. в Федеральном собрании было, наконец, закончено трехлетнее составление Земельного кодекса России. Главным в его содержании было то, что он оставлял землю в России в собственности государства. За это высказалось большинство депутатов Государственной думы и Совета Федерации, опиравшихся на волю своих избирателей. Губернатор Краснодарского края Николай Кондратенко при обсуждении кодекса торжественно заявил: “Казачество Кубани кровью записало, что никогда не допустит купли-продажи земли”. В Алтайском крае, где находится 5% всех сельхозугодий страны, опрос крестьян показал, что 80% категорически выступают против превращения земли в рыночный товар. То же самое повторилось в Башкирии. Аграрная партия России целиком выступала за утверждение Земельного кодекса в представленном виде. Аргументы защитников кодекса сводились к тому, что земля станет предметом спекуляций, а не объектом сельскохозяйственной деятельности, что, пользуясь нынешним нищенским положением крестьянства, земли будут за бесценок скуплены, а сельское население либо согнано, либо превращено в батраков.
Настаивали на введении земель в свободный оборот, разрешении купли-продажи земель только представители верхушки государственной власти (некоторые губернаторы во главе с саратовским губернатором Аяцковым), партии, называвшие себя “демократическими”, пресса, контролируемая олигархами и “новыми русскими”, т.е. не более 10% общества, люди, более всех выигравшие от реформ 90-х годов. Сторонники введения свободной купли-продажи сельхозземель исходили из общетеоретической предпосылки, что собственность в частных руках начинает работать более эффективно, нежели при государственном или коллективном владельце. Но Россия уже имела печальный опыт приватизации промышленности, в результате которой оказалась разрушенной вся экономика страны, поэтому сопротивление большинства против купли-продажи нарастало. Председатель Совета Федерации орловский губернатор Егор Строев даже сказал: “Все переделы земли в России всегда кончались кровью, бунтом, революцией”.
Земельный кодекс, уже будучи утвержденным Госдумой и Советом Федерации, пролежал длительное время в папке у президента, который в конце концов 18 февраля 1998 г. наложил на него вето. Из сегодняшнего тупика можно было бы выйти путем вынесения кодекса на повторное голосование в Совете Федерации с целью преодоления президентского “вето”. В этом случае для утверждения требовалось получить 2/3 голосов сенаторов, но это оказалось недостижимым. При повторном голосовании в поддержку кодекса проголосовали 67 человек, против — 70 и воздержались — 15. Разработанный кодекс можно было сдавать в архив. Вопрос о земле снова повис на много лет. Россия как государство утратила единое правовое поле в области аграрного законодательства. Воспользовавшись этим, власти на местах стали принимать свои собственные законы, регулирующие порядок землевладения и землепользования. Почти в половине субъектов Федерации была явочным порядком разрешена купля-продажа земли, но и рынок не получил полномерного развития, потому что покупатели не были уверены, что через какое-то время не будет все-таки принят федеральный закон о земле, который легализует их права. Всегда оставался страх, что местное законодательство должно будет признать верховенство федеральных законов, характер которых никто предсказать не брался. (Эти строки пишутся в 2002 году, когда уже по настоянию правительства М. Касьянова Госдума в новом составе приняла усеченный “Земельный кодекс”, который разрешал покупку-продажу земли частным лицам, включая иностранцев, если речь шла о земле, на которой расположены промышленные, строительные, торговые или иные производственные предприятия. Судьба основного земельного фонда страны — ее пахотных земель и сельхозугодий, лесов и др. — так и осталась нерешенной. Осталось неясным, кто будет решать этот вопрос: народ в ходе референдума, парламент либо местные власти).
17 февраля 1998 г. Б. Ельцин выступил с ежегодным посланием перед Федеральным собранием. Его бывшие соратники, участвовавшие в разработке этого послания, назвали документ “самым нереалистическим” (“Эпоха Ельцина”. Цит. соч., стр. 735).
Если говорить человеческим языком, послание представляло собой камуфлирующий документ, скрывавший подлинное положение в стране. В нем говорилось о начавшемся росте производства, о том, что в России обуздана инфляция, о том, что мы избежали финансового кризиса, захватившего мировые рынки, и т.д. Недостатки также были отмечены (бюджетный кризис, уязвимость наших финансовых институтов, недостаточно эффективная работа правительства), но все-таки доминировали фанфарные звуки, в то время как до финансовой катастрофы оставалось всего шесть месяцев. В правительстве и в администрации президента преобладали наигранные мажорные настроения и горячее желание как можно выигрышнее подать себя общественности, хотя в действительности для этого не было никаких оснований. Можно говорить о сознательном обмане законодателей и народа. В немалой степени это объяснялось политическими амбициями премьер-министра Виктора Черномырдина, который, чувствуя закат звезды Б. Ельцина, стал, не особенно скрываясь, примерять к себе корону первого лица. Значительно участились его появления на телеэкранах, были сняты фильмы о его родном селе в Оренбуржье, во время поездок в США его активность выходила за рамки, диктуемые форматом комиссии Гор—Черномырдин. У него были на то весомые аргументы. Он уже более пяти лет был премьером страны, чувствовал подпорку за спиной в лице топливно-энергетического комплекса, умел ладить и с “белыми”, и с “красными”, и если иной раз грубил Государственной думе, то мог быстро принять смиренную позу кающегося грешника. Его давно считали “тяжеловесом” в политике.
Б. Ельцин почувствовал опасность для себя лично. Достаточно было очередной продолжительной госпитализации, и власть могла ускользнуть из его рук, а к власти он относился, как к самоцели. Вот его собственные слова о власти: “Большая политика — это прежде всего удел сильных, волевых людей. В конце концов, без воли к власти нет, и не может быть, руководителя государства. Власть держит человека, захватывает его целиком. Это не проявление какого-то инстинкта, лишь со стороны кажется, что власть — сладкая вещь, на самом деле уже после нескольких лет правления уже многие из нас, я уверен, испытывают полное эмоциональное опустошение. Нет, дело не в инстинкте. Захватывают борьба с обстоятельствами, политическая логика и тактика, захватывает огромная напряженная работа, требующая от человека всех физических и духовных сил...
Да, моменты такой самоотдачи дано пережить не каждому человеку.
Этим и притягивает власть” (Б. Ельцин. “Президентский марафон”. М., 2000, стр. 127).
Легко увидеть, что власть интересовала его сама по себе, его интересовал сам процесс ее осуществления. Здесь даже нет намека на то, что власть — это инструмент благоустройства государства и улучшения жизни народа.
26 февраля 1998 г. было устроено расширенное заседание правительства с участием президента страны, губернаторов, парламентариев. Собрание проходило в большом зале в присутствии множества телекамер. Напоминало знакомые до боли сессии Верховного Совета по утверждению бюджета и плана развития народного хозяйства СССР на предстоящий год. Доклад Черномырдина был похож на амбарную книгу, в которой перечислялись все беды российской экономики, но поданы они были аккуратно, заглаженно, чтобы не эпатировать ни сидящих в зале, ни телеаудиторию. Это было парадное шоу для публики. В докладе не было ни глубокого анализа причин бедственного положения страны, никакой вразумительной программы действий. Зато Черномырдин упрекал своих коллег в том, что в правительстве “много болтовни о разных идеях, но мало практических дел”, что “гладко пишут на бумаге, да забыли про овраги”, что цели и задачи носят декларативный характер, что много самолюбия и пр. Иными словами, была развешана обычная дымовая завеса достижений и критики недостатков. Телезрители не заметили, как Б. Ельцин, отказавшийся от доклада и ограничившийся кратким вступительным словом, сразу же покинул заседание. Знающие его характер поняли зловещий характер этого сигнала. Ему не нравилась парадная инсценировка, затеянная Черномырдиным. В это время в президентской администрации думали над списком кандидатов на пост премьер-министра.
Почти месяц размышлял Б. Ельцин над содержанием очередной рокировки кадров, но теперь его мысли все чаще сводились к тому, кто станет его преемником. В мемуарах он немало места уделяет своим раздумьям по поводу судьбы Черномырдина, которого решил убрать. “Черномырдин не сможет удержать страну после моего ухода в 2000 г. Для этого нужен человек более сильный и молодой” (Б. Ельцин. “Президентский марафон”, стр. 113-114).
“Виктор Степанович много раз спасал, выручал меня. Но предаваться жалости сейчас... не имею морального права. Передать власть в другие руки я обязан. В чьи? Пока еще не знаю. Думаю”. “Я видел, что Черномырдин выборы (2000 года) не выиграет, сказываются политический опыт вечных компромиссов, шаблоны осторожного управления, усталость людей от привычных лиц в политике”. “Сейчас всем нужна некая новая фигура. Не лоббирующая интересы одних в противовес другим. Не пришедшая из какого-то лагеря. Не примелькавшаяся в московских эшелонах власти. Чистая фигура” (Там же, стр. 122).
Б. Ельцин искал такого кандидата, который стал бы “техническим премьером”, способным продвигать вперед политику реформ, и при этом не представлял политической конкуренции самому президенту. Выбор пал на министра топлива и энергетики Сергея Владимировича Кириенко, имя которого к тому времени было совсем не известно в России. Это был молодой, 36-летний провинциальный бизнесмен из Нижнего Новгорода, которого привез в Москву и всячески проталкивал наверх Борис Немцов. Они были этническими родственниками, придерживались одних и тех же позиций по социально-экономическим вопросам, были связаны деловыми узами. С. Кириенко отличается способностью быстро и без запинки, связно и логично говорить на любую тему. Это качество помогло ему после окончания в 1984 г. Горьковского института инженеров водного транспорта быстро освободиться от обязанностей мастера на судостроительном заводе “Красное Сормово” и перейти на штатную комсомольскую работу. Краснобайство вскоре выдвинуло Кириенко на пост секретаря Горьковского обкома ВЛКСМ, на котором его застали события августа 1991 г. Как человек неглупый и предприимчивый, он пошел тропой многих своих коллег из партаппарата и создал сначала АО “Концерн АМК”, затем стал председателем правления нижегородского социального коммерческого банка “Гарантия”, а потом перешел в местную нефтяную компанию “НОРСИ-ОЙЛ” и уже оттуда был в мае 1997 г. перетащен в Москву на должность первого заместителя министра топлива и энергетики. С. Кириенко сделал, таким образом, самую “бешеную” карьеру в истории России: за десять месяцев — с мая 1997 г. по март 1998 г. — он совершил взлет с поста шефа мелкой по масштабам России провинциальной нефтяной компании до премьер-министра Российской Федерации. Неожиданность его возникновения на политическом небосклоне государства и личные особенности дали основание острякам назвать феномен С. Кириенко “киндерсюрпризом”. Более сердитые политические оппоненты стали называть время С. Кириенко и других молодых реформаторов периодом “педократии”.
Вспомнили, что первое правительство “завлабов” во главе с Е. Гайдаром называли “кабинетом мальчиков в розовых штанишках”. Сказывалось неотразимое воздействие на Б. Ельцина словесного напора молодых, пробивных “реформаторов”. Он и про С. Кириенко писал: “В разговоре с Сергеем меня поразил стиль его мышления — ровный, жесткий, абсолютно последовательный. Очень цепкий и работоспособный ум. Внимательные глаза за круглыми стеклами очков. Предельная корректность, отсутствие эмоций. Выдержанность во всем. Есть в нем что-то от аспиранта-отличника...” (Б. Ельцин. “Президентский марафон”, стр. 121). Б. Ельцина не поразила совершенная невозмутимость кандидата в премьеры перед лицом трудностей страны, этакая механическая готовность лезть в любую воду, не спрашивая броду. Из слов президента видно, что он даже не пытался вникнуть в сущность взглядов на российскую проблематику претендента на должность второго лица в государстве. Для него важнее всего было удивить и ошарашить всех своих оппонентов — от олигархов до коммунистов — неожиданностью своего решения.
Честно говоря, это было уже авантюрное фокусничество с однозначной целью самосохранения.
23 марта 1998 г. страна была оглушена сообщением, что все правительство во главе с Черномырдиным отправлено в отставку. Вместе с Виктором Степановичем уходили и вице-премьеры А. Чубайс и А. Куликов, которые погрязли в склоках и выяснениях отношений между собой. Поскольку Б. Ельцин сохранял от всех в тайне свое решение до последнего момента, а законы собственного государства знал плохо, то получился юридический конфуз. С. Кириенко — в соответствии с Законом о правительстве — не мог даже формально занять пост и. о. премьер-министра, потому что не был вице-премьером. Пришлось срочно, задним числом, писать новый указ о назначении С. Кириенко первым вице-премьером, а уже через несколько часов очередным указом назначать его исполняющим обязанности премьера. Документы на утверждение этой кандидатуры были направлены в Государственную Думу.
В день, когда рухнуло российское правительство, журналисты опросили перед телекамерами сотни людей разных профессий, возрастов и социальной принадлежности, и все они отвечали одними и теми же словами: “шок”, “потрясение”, “кошмар”. Прикусили языки и западные эксперты, обычно быстрые на реакцию. Даже сами пострадавшие члены кабинета не могли прийти в себя от травматического шока. Большинство из них узнало о своем выводе за штат из сообщений по радио и телевидению. Лишь два человека — Черномырдин и Чубайс были предупреждены за несколько часов. В этих случаях даже не упоминали об элементарных нарушениях президентом положений трудового законодательства. Государство и его граждане были застигнуты врасплох.
Объяснения, которые давались властью общественности, поражали своей поверхностностью и отсутствием логики. С одной стороны, президент говорил о политической озабоченности перспективой выборов в Думу 1999 г. и президентских выборов 2000 г. и в то же время упрекал ушедшее правительство за увлечение политическими приоритетами в ущерб экономическим и социальным. Б. Ельцин в одном выступлении акцентировал внимание на необходимости “рывка в экономике”, “крена в сторону социальных приоритетов”, а в другом с такой же убежденностью заверял аудиторию, что смены курса реформ не будет. Ему вторил только что назначенный и. о. премьера. Одним словом, не удалось даже пристойно закамуфлировать “рокировку”, проведенную лишь ради удержания власти.
Государственная дума целый месяц не решалась утвердить нового премьера. Дважды его кандидатура не получала необходимого количества голосов, и лишь в третий раз, 24 апреля, не желая ставить себя под угрозу роспуска, Дума 251 голосом одобрила кандидатуру С. Кириенко. Все это время в стране практически не было правительства. Б. Ельцин попросил нового премьера представить ему по две-три кандидатуры на каждый министерский пост. Пошла мелкооптовая и розничная торговля интересами, голосами. Материальный ущерб от затянувшегося безвластия оценивался в миллиард долларов, так как резко упала собираемость налогов, ускорился отток капиталов из России, где под вопросом находилась политическая стабильность государства.
В Думе левая оппозиция приняла решение возбудить процедуру принудительного отстранения Б. Ельцина от поста президента в соответствии с положениями Конституции. С этой инициативой выступили генерал Лев Рохлин и Виктор Илюхин. Была создана комиссия, которая начала сбор необходимых материалов для осуждения президента.
Теперь уже и так называемая респектабельная пресса повернулась тыльной стороной к Б. Ельцину, которого она изо всех сии поддерживала добрый десяток лет. Стало модным издеваться над ним, намекать на физическую и психическую немощь. Изживший себя политически, духовно и даже физически, президент перестал рассматриваться как гарант интересов нового класса российской буржуазии.
Борис Березовский, еще вчера входивший в близкое окружение Б. Ельцина и являвшийся официально советником главы кремлевской администрации, теперь открыто заявлял, что все российские предприниматели должны поддерживать безусловно экс-премьера Виктора Черномырдина не только как кандидата на пост президента на будущих выборах, но и как человека, способного сплотить вокруг себя “демократические и реформаторские силы России”.
Конституционный суд, всегда вздрагивавший при президентском окрике, принял в начале апреля 1998 г. сенсационное решение: он обязал Б. Ельцина подписать вопреки его ясно выраженному нежеланию принятый Федеральным собранием “Закон о реституции”, который ограничивал возвращение в Германию культурных и художественных ценностей, которые были вывезены оттуда в СССР после 1945 г. И хотя Б. Ельцин надавал обещаний своему другу Гельмуту Колю, ему пришлось подчиниться Конституции РФ и поставить свою подпись над ненавистным законом.
Заседание Священного Синода Русской Православной Церкви в эти же дни приняло решение, в соответствии с которым иерархи Церкви не примут участия в церемонии погребения “екатеринбургских останков” (якобы имевших отношение к расстрелянной царской семье), чего очень добивались Б. Ельцин и его государственная комиссия, возглавлявшаяся Б. Немцовым. Может быть, этим актом президент хотел замолить свой грех уничтожения исторического памятника — дома купца Ипатьева, в подвалах которого в июле 1918 г. приняли мученическую смерть члены императорской семьи и сопровождавшие их лица.
Никто в России не захотел рискнуть своей репутацией, чтобы выступить в защиту президента. Один Клинтон позвонил по телефону, обеспокоенный тем, что в Москве может быть создано правительство, враждебно настроенное по отношению к США, и поддержал своего российского коллегу: “Держись, Борис, мы скоро — в мае — встретимся на совещании “восьмерки” в Бирмингеме и там обговорим, что и как”.
Но все, что происходило в публичной политике весной 1998 г., было не более чем “цветочками”, а ягодки тем временем вызревали на других грядках. Общественность была мало осведомлена о надвигающейся катастрофе, а в Кремле и Белом доме обязаны были видеть, куда катится страна, и предотвратить грозную опасность.
Особенностью всех молодых “реформаторских” команд было нежелание и неумение заниматься текущей повседневной управленческой работой. Они постоянно тяготели к “макроэкономическим” схемам, концептуальным подходам, которые когда-то должны были дать — теоретически рассуждая — положительные результаты. Все свои провалы они объясняли стандартно: “нам не дали достаточно времени, чтобы осуществить задуманное”. По такому же пути пошло и свежеиспеченное правительство С. Кириенко. Оно тоже занялось разработкой стратегического пути развития России и не заметило, что под ногами уже горит земля, хотя не видеть этого было нельзя. Начиная с 1995 г. российское правительство, а вслед за ним и местные власти в субъектах Федерации стали садиться на наркотическую иглу займов. Обвальное падение производства в стране в результате приватизационного процесса, громадные расходы на чеченскую войну (не предусмотренные в бюджетах), неучтенные колоссальные суммы, которые тратило правительство на организацию избирательных кампаний — президентских, парламентских, губернаторских, необходимость содержания огромного бюрократического аппарата и т.д. требовали постоянного притока средств. Бюджеты верстались с громадными дефицитами. Бюджетные дыры имели устойчивую тенденцию к расширению в течение каждого года. На их латание шли частично иностранные займы, деньги, которые выручали за размещение на европейских фондовых рынках наших государственных облигаций, но их не хватало, и пришлось обратиться к внутренним заимствованиям. Министерство финансов выпустило специальные государственные ценные бумаги, получившие название ГКО (государственные краткосрочные облигации) и ОФЗ (облигации федерального займа). Эти бумаги размещались в основном среди частных банков, которые успела в известной мере укрепиться, накопить солидные активы, в том числе и за счет частных вкладчиков из нарождавшегося среднего класса.
Российское правительство побуждало банкиров приобретать эти ГКО-ОФЗ, соблазняя их высокой доходностью своих ценных бумаг. Уровень доходности к тому же определялся самим правительством в зависимости от спроса и предложения. Но не только высокая доходность возбуждала аппетит банков. Те, кто проявлял готовность сотрудничать с правительством путем покупки ГКО-ОФЗ, могли получить преимущества в борьбе за обслуживание государственного бюджета, на аукционе по приватизации госимущества и т.д.
Более половины всех созданных в России в демократическое время коммерческих банков были втянуты правительством в эту финансовую пирамиду. Игра в ГКО-ОФЗ для банков на первых порах казалась крайне выгодной. Даже в бюджет 1998 г. была заложена доходность этих бумаг на уровне 15-18%, но в действительности она превышала эти показатели в несколько раз и достигала 80%, а в критические моменты и 140%. Какой же финансист откажется участвовать в операции, которая удваивает капитал в год без всяких усилий, без мучительного производственного риска, без хлопот и треволнений? Тем более, что курс рубля был относительно стабилизирован в так называемом валютном коридоре, составлявшем примерно шесть рублей за один доллар. Госзнаковские печатные станки начали выдавать на-гора один за другим выпуски ГКО-ОФЗ, а правительство получать под них живые денежки. Это занятие оказалось крайне увлекательным, и с помощью своих клиентов и агентов в эту рулетку стали играть иностранные банки и финансовые корпорации. Уже в 1996 г. в их руках находилось 16% всех выпущенных ценных бумаг, а к началу 1998 г. доля иностранцев возросла до 28%. Тем самым российское правительство незаметно для себя перешагнуло рубеж национальной безопасности в экономике, отдав в руки зарубежных инвесторов почти третью часть своих ликвидных ценных бумаг, т.е. более 20 млрд. долларов.
Обычные ссылки наших радикал-реформаторов на то, что, дескать, Россия как часть общемировой экономической системы стала жертвой финансового кризиса, разразившегося в 1997 г. в странах Юго-Восточной Азии, не выдерживают критики. Наша экономика никакими нитями не была связана с корнями того кризиса. На первых порах даже громогласно трубили о том, что тот — азиатский — кризис выгоден России, потому что иностранные капиталы сбежали оттуда частично в Россию. Вся беда состояла в том, что мы принимали за иностранных инвесторов международных игроков на финансовой бирже, людей, которые не вкладывали капитал в реальный сектор экономики, а играли на курсах ценных бумаг. Какая бы кризисная ситуация ни сложилась в экономике страны, но промышленное производство не может в одночасье, на птичий манер, сорваться и улететь из страны, а спекулянт-финансист только тем и занимается, что скупает и сбрасывает ценные бумаги чужой страны в зависимости от поступающей к нему разведывательной информации или от его собственной оценки ситуации в стране.
Латая бюджетные дыры, правительство систематически отщипывало средства от сумм, предусмотренных на социальные программы. В норму вошла система задержки выплаты заработной платы. Во многих отраслях люди не получали зарплату по году, периодически перестали выплачивать пенсии. Все это вело к растущему накалу внутриполитической напряженности. Безграничное терпение стало давать трещины. С весны 1998 г. взбунтовались шахтеры. Б. Ельцин пишет об этом так: “...К сезонному обострению в шахтерских регионах прежнее правительство как-то уже приспособилось. Обычно председатель правительства весной собирал у себя губернаторов, руководителей отрасли, профсоюзных шахтерских лидеров. Правительство выделяло шахтерам кредиты, списывало их долги, и с грехом пополам каждый раз удавалось шахтерский кризис смягчить. В этот раз только что назначенный и утвержденный Думой Кириенко упустил надвигающуюся опасность” (Б. Ельцин. “Президентский марафон”, стр. 206).
На самом деле кризис угольной промышленности имел куда более серьезные причины. Проведенная приватизация многих шахт имела самым первым результатом резкое повышение цены на уголь. Между производителями топлива и конечными потребителями выстроилась длинная цепочка фирм-посредников, каждая из которых “наваривала” свой куш, не выходя из московских офисов. В результате традиционные покупатели угля — в частности, почти все сельские районы — оказались неплатежеспособными. Рынок потребителей съежился, началось затоваривание, за которым последовало закрытие шахт и увольнение горняков. Для обывателей рассказывалась вечная байка о том, что шахты старые, оборудование морально изношенное, а уголь неконкурентный. Удивляло только то, что Россия продолжала активно торговать углем с зарубежными странами.
Шахтеры — народ организованный, когда-то, в 1990-1991 гг., их этому учили комиссары от “демократии”, активно задействовавшие этот отряд рабочего класса для расшатывания социальных устоев прежнего коммунистического строя. Тогда шахтеров убеждали, что, как только шахты перейдут в руки реальных собственников, резко повысятся зарплаты, улучшатся условия труда. Теперь на собственном опыте они убедились, что все эти штучки были нужны “демократам” только для завоевания власти. Тогда они вспомнили о прежнем противостоянии власти и отправили в Москву десант, который занял Горбатый мост, что стоит на виду у Белого дома, и стал постоянно действующим забастовочным пикетом. Шахтеры стучали касками по асфальту, объявляли голодовку. Они превратились в политический фактор в Москве. К ним приезжали депутаты Думы, представители политических партий и движений. Простые москвичи приносили шахтерам в их палатки горячую пищу, одежду. К. ним нередко приезжали артисты, устраивавшие маленькие концерты. Правительство делало вид, что ничего не замечает, “большая” пресса старательно замалчивала протестую акцию. Но власть не учла, что за спиной этого символического пикета стояла огромная озлобленная масса горняков по всей стране. Их экономические требования быстро трансформировались в политические лозунги “Правительство в отставку! Долой Ельцина!”.
Ответственный за социальную политику вице-премьер Олег Сысуев мотался по регионам с чемоданами денег и полномочиями подписывать любые соглашения с шахтерскими коллективами, лишь бы предотвратить начавшуюся “рельсовую” войну, когда доведенные до отчаяния рабочие перекрывали своими телами железнодорожные магистрали. Однажды он впопыхах даже подписал документ, в котором черным по белому было написано, что правительство согласно с тем, что Ельцин должен уйти в отставку.
2 июня в Кремле изрядно озабоченный президент встретился с одиннадцатью крупнейшими банкирами-олигархами России. Обсуждалось экономическое положение страны. Ключевым был один вопрос: где взять деньги? Президент был настроен примиренчески: “Страна у нас на всех одна, не следует раскачивать лодку, в которой все сидим вместе”. Потом участники встречи признали, что речь шла о преодолении раскола в “российской элите”. Банкиры-кредиторы пообещали потерпеть и не требовать немедленной расплаты по долгам ГКО-ОФЗ, правительство обещало сделать жизнь своих кредиторов комфортной. Было решено создать при правительстве некий экономический совет, в который должны были войти все представители крупнейших банков и компаний. Александр Смоленский (СБС-АГРО банк) назвал этот орган своеобразным экономическим Политбюро.
Банкиры, тем не менее, дали понять президенту и премьеру, что внутренних ресурсов России не хватит для преодоления финансовых трудностей, и настойчиво требовали возвращения А. Чубайса в состав правительства, назначения его на пост специального представителя президента по связям с международными финансовыми организациями.
Теперь, когда прошли годы после этой встречи, видно, что получение крупных иностранных заимствований было не средством выправления кризисной ситуации в России, а лишь дополнительной возможностью уворовать живые долларовые поступления в преддверии катастрофы, повесив новые займы на шею государства, а стало быть, простых налогоплательщиков.
А. Чубайс, получивший соответствующие полномочия, буквально утром следующего дня вылетел в Вашингтон, наговорил, как обычно, “сорок бочек арестантов” про угрозу неминуемого коммунистического реванша, если не дадут денег, получил шесть миллиардов долларов в качестве чрезвычайного стабилизационного кредита. Этот кредит пришел в июле и бесследно исчез в считанные недели. Все участники рынка (те самые олигархи, что заседали в Кремле) сбрасывали имевшиеся у них ценные бумаги, а вырученные доллары немедленно переводили за границу.
Сама катастрофа, в ее видимом для простого гражданина России измерении, началась 13 августа, когда Центральный банк объявил о своем намерении сократить продажу валюты банкам, где долларовые суммы исчезали, как в черной дыре. Это привело к тому, что в обменных пунктах повесили объявления: “Валюты нет!”. В тот же день состоялись переговоры по телесвязи между заместителями министров стран “семерки”. Никто не мог предложить никакой панацеи, все говорили только о девальвации рубля.
Сам президент в эти дни отдыхал на Валдае. 14 августа он прибыл с рабочим визитом в Новгород и там сделал заявление, “обессмертившее” его роль в финансовом кризисе. Он заявил следующее: “Девальвации не будет, это я заявляю четко и твердо. И я тут не просто фантазирую, это все просчитано, каждые сутки проводится работа и контроль ситуации в этой сфере. Без контроля работа в этой сфере не пойдет... Сейчас идет новая волна мирового финансового кризиса, и нам надо снова поднапрячься, чтобы достойно встретить ее. Мы свои резервы подсчитали и готовы эту волну встретить”. “Ни в коем случае из-за ситуации на финансовых рынках не прерву отпуск. Ведь как только я это сделаю, начнутся разговоры о том, что там заваруха, там катастрофа, дело валится” (Цит. по кн.: “Россия-2000. Современная политическая история”. М., 2000, стр. 435).
То, что президент, выступая с таким заявлением, по-черному обманывал граждан России, не вызывает сомнений, потому что он сам был достаточно информирован о реальном положении дел и даже пытался как-то выправить ситуацию. Крайне маловероятно, что мысль выступить с таким заявлением пришла ему в голову спонтанно, между рыбалкой и лежанием в гамаке. Он вообще не любил и не понимал финансовую проблематику, полагаясь во всем на “молодых вундеркиндов” из правительства. Судя по всему, именно они — А. Чубайс, С. Кириенко со товарищи оказали на Ельцина сильный нажим по каналам засекреченной связи и убедили его в интересах предотвращения паники среди населения выступить с таким заявлением. Для них самих было ясно, что удержать сорвавшуюся лавину уже нельзя, но надо было еще выиграть несколько дней для решения собственных проблем. Спасти Россию было уже нельзя, но оставались сутки для спасения личных средств или даже приумножения их. В такие моменты рушится благополучие десятков миллионов, но создается состояние для нескольких тысяч. Вот этим и занялись люди, подставившие в очередной раз недалекого шефа.
Все последующие события являются типовыми для любой страны, попавшей в финансовую катастрофу. Золотовалютные запасы сокращались на 2-2,5 млрд. долларов в неделю. С межбанковского рынка валютный кризис выплеснулся на улицу. Население осознало реальную угрозу резкого обесценивания рубля и потери своих банковских вкладов. Резко возрос отток денег из банков и вместе с ним ажиотажный спрос на валюту. Люди торопились укрыться в долларовой зелени, но большая часть обменных пунктов была закрыта, а в оставшихся курс, доллара рос не по часам, а по минутам. Фиктивные государственные ценные бумаги ГКО-ОФЗ перешагнули в своей доходности 120%, но они были никому не нужны. Предприниматели и банкиры давно потеряли доверие к правительству. 15 и 16 августа Россия официально обратилась за помощью к странам “семерки”, но получила вежливый отказ.
В воскресенье 16 августа С. Кириенко доложил президенту о безнадежности всех попыток удержать ситуацию под контролем и предложил признать публично неплатежеспособность России. Подавленный и растерянный Ельцин предоставил правительству и Центробанку свободу действий.
В черный понедельник страна узнала, что она разорена, стала банкротом и не имеет возможности исполнять свои долговые обязательства. Правительство заявило, что отныне курс рубля по отношению к доллару будет определяться Центральным банком по итогам каждого очередного дня. С валютным коридором пришлось распроститься.
Все расплодившиеся “ценные” бумаги ГКО-ОФЗ подлежали переоформлению в новые “ценные” бумаги с гораздо более длительным сроком погашения. Объявлялся мораторий сроком на 90 дней на выплаты по всем финансовым кредитам, подученным от нерезидентов России (т.е. от иностранцев).
Все банки прекратили выдачу денег со срочных счетов своим частным клиентам, т.е. фактически признали свой крах.
В Москве, как и по всей стране, резко подскочили цены на промышленные и продовольственные товары. Всю ночь с 17 на 18 августа магазины проводили переучет своих товаров, готовили новые ценники, которые в последующие дни менялись по нескольку раз за рабочую смену. Попытки административными мерами предотвратить лавинообразный рост цен ничего не дали. Когда вице-премьер правительства Борис Федоров, кичащийся своей крутизной, предупредил торговцев, что налоговая инспекция будет строго наказывать за повышение цены, то один из менеджеров крупного магазина бытовой техники отпарировал: “Плевать мы хотели на вашего Федорова. Вы что хотите, чтобы мы разорились через неделю?”
Чтобы успокоить рядовых граждан, державших вклады в банках, председатель Центробанка Сергей Дубинин заявил 20 августа, что правительство готово дать гарантии частных вкладов. Для этого клиенты частных коммерческих банков должны будут переоформить свои документы и перевести вклады в Сбербанк, основным акционером которого является как раз Центробанк. Теоретически так и произошло, но пока суд да дело, пока каждый клиент занимался переоформлением, курс рубля стремительно катился вниз, и к моменту получения своего вклада в Сбербанке у него в руках оказывалась в лучшем случае одна треть первоначального вклада.
23 августа 1998 г. Б. Ельцин отправил весь состав правительства в отставку. Исполнение обязанностей премьер-министра было возложено на В. Черномырдина, которого всего пять месяцев тому назад, с жесткими негативными оценками его деятельности, отправили в отставку. Члены вышедшего в отставку правительства пока, впредь до формирования нового состава кабинета, оставались на своих местах.
Через два дня по предложению группы депутатов-аграриев Государственная дума приняла постановление, которым рекомендовала президенту России Борису Ельцину добровольно подать в отставку. За это предложение проголосовали 245 депутатов, “против” — всего 32. Остальные из 450 депутатов предпочли не явиться на голосование. Больше половины членов парламента были за отставку президента, но Ельцин не был еще готов к этому. Он не успел подобрать подходящего преемника, который гарантировал бы ему личную неприкосновенность и благополучие, да и психологически он отбрасывал мысль о том, чтобы уступить под давлением. Это уж черта характера, а горбатого, как известно, исправит только...
Б. Ельцин стал упорно цепляться теперь за кандидатуру В. Черномырдина. Уже отставленный от власти С. Кириенко советовал рассмотреть кандидатуру Егора Строева, Председателя Совета Федерации, но Ельцин сразу отверг это предложение. У него каждый день начиналась крапивница, когда он вспоминал, что Строев был членом Политбюро ЦК КПСС, человеком старой закалки. Называли Лужкова, московского мэра, но его Ельцин втайне побаивался как возможного конкурента, хотя и ценил хозяйственные таланты Юрия Михайловича. Горько было признаваться, что он наговорил лишнего при отставке Черномырдина с поста премьера в марте 1998 г., но ничего лучшего под руками не было. Он с надеждой смотрел, как идут консультации Черномырдина с руководителями парламентских фракций и лидерами партий. Виктор Степанович не скупился на обещания, на встречах с лидерами левой оппозиции клялся, что в новом правительстве не будет ни Чубайсов, ни Немцовых, ни Гайдаров, обещал, что получит согласие президента на включение в состав будущего правительства людей из компартии, был даже готов принять требование оппозиции об утверждении Думой кандидатов на должности вице-премьеров и т.д. Ельцин в своих воспоминаниях намекает на то, что руководители “Газпрома” имели особые рычаги влияния на верхушку компартии, т.е. подкармливали ее. Дело вроде бы двигалось к взаимному согласию. Президент должен был дать гарантию, что он не будет разгонять Думу до 2000 года, а правительство своей добровольной отставкой не станет провоцировать очередной политический кризис. Однако, если отвлечься от кулуарных игрищ вокруг кандидатуры Черномырдина, нетрудно увидеть, что ведь именно он и его правительство были виновны в том, что страна пришла к позорному дефолту. Катастрофа не была результатом деятельности правительства Кириенко, хотя он ничего не сделал для ее предотвращения, это был итог всей экономической политики предшествующих лет. Голосовать за возвращение Черномырдина в кресло премьера означало для любой партии полную потерю лица в глазах своих сторонников.
Поэтому когда 31 августа Государственной думе пришлось голосовать по внесенному президентом предложению утвердить в качестве премьер-министра В. Черномырдина, “за” было подано всего 94 голоса, в то время как “против” были 251 депутат, т.е. значительно больше половины всего состава нижней палаты.
В эти дни Черномырдин, перед которым замаячила снова “звезда пленительного счастья” — шанс прорваться на высший пост в государстве, развил невероятную активность. Ему удалось, обрабатывая группами и поштучно губернаторов, заручиться поддержкой Совета Федерации. Он посулами и авансами старался растопить ледяное неприятие его кандидатуры Государственной думой и старательно убеждал президента не искать другой кандидатуры на пост премьера.
2 сентября в Государственной думе был обнародован документ, разработанный известным кинорежиссером Станиславом Говорухиным, который назвал его “Обращением к народу”. Он дышал решительностью и непримиримостью: “Мы заявляем, — что ни во второй, ни в третий раз не утвердим Черномырдина. Мы готовы к роспуску Думы. Готовы к тому, что нас станут обливать грязью, пугать танками. Мы готовы разделить с многострадальным народом все невзгоды, которые упали сегодня на головы тружеников, — бескормицу, голод, тьму кромешную в замерзающих городах — все, что уготовили в эту зиму стране Ельцин и Черномырдин”. Это обращение было поддержано 222 депутатами, не хватило всего четырех голосов, чтобы получить большинство. Но, тем не менее, Дума приняла обращение к гражданину Черномырдину, в котором попросила его добровольно отказаться от предлагаемого ему поста премьера. Но он проигнорировал призыв думцев.
7 сентября состоялось повторное голосование по кандидатуре Черномырдина в Государственной думе. На этот раз результат был еще более огорчительным для соискателя. Против него высказались уже 273 депутата, хотя за счет мобилизации всех малодушных и уклонистов число сторонников Черномырдина возросло до 138. Становилось предельно ясно, что никакой нажим, никакие административные или финансовые ресурсы не смогут переломить ситуацию. Страна уже три недели жила без правительства, что крайне негативно сказывалось на экономической и политической ситуации в ней. Регионы — субъекты Федерации, потрясенные финансовой катастрофой и политическим кризисом в Москве, стали искать спасения в автаркии, принимали меры по ограничению перетока товаров и денег в другие регионы, что грозило разорвать Россию на клочки. Но каждый спасался, как умел, в условиях административной прострации федеральной власти.
Президент понимал, что Дума пойдет до конца в неприятии кандидатуры Черномырдина и что он не решится на разгон Думы, не останется один на один с бедой. Ближайшие советники президента — руководитель администрации С. Ястржембский, секретарь Совета безопасности А. Кокошин — настойчиво лоббировали кандидатуру Ю. Лужкова на пост премьера, но Ельцин жестко отбрил их, сказав: “Сегодня кандидат в премьеры должен быть объединяющей, примиряющей фигурой. Лужков же рвется к власти со своим грубым напором, не брезгуя никаким скандалом. Кроме того, если Лужков станет премьером, неужели он удержится от попыток захвата власти до выборов 2000 года? Конечно, нет. Это может окончательно дестабилизировать обстановку в стране. Спасибо, я выслушал ваши мнения”. Расставшись со своими помощниками, он уже через несколько минут позвонил Валентину Юмашеву и бросил ему только два слова: “Уговаривайте Примакова!” (Б. Ельцин. “Президентский марафон”, стр. 228).
Читатель без труда может убедиться, что Ельцина и в этот драматический для страны момент больше всего заботила мысль о том, чтобы не потерять власть. К кандидатуре Примакова обратиться его заставила безвыходная ситуация. Евгений Максимович Примаков был приемлем для подавляющего спектра политических сил России. Он был как безразмерный носок, подходящий к любой ноге. Ельцин знал его долгие годы как надежного профессионала на постах начальника Службы внешней разведки и Министерства иностранных дел, В личности Примакова причудливым гибридным способом сочетались черты коммуниста и демократа, русского и представителя национальных меньшинств, патриота и умеренного западника, академическая солидность с журналистской легковесностью. Но при всем этом он был здравомыслящим, осторожным политиком, значительно превосходящим по своему потенциалу и умению работать с людьми молодых верхоглядов из радикальных демократов.
Когда Е. Примакову предложили пост премьер-министра, он в отличие от своего незадачливого предшественника, начал с решительного отказа, сославшись на свой слабый опыт в руководстве экономикой. Примаков попытался заинтересовать администрацию президента кандидатурой Юрия Дмитриевича Маслюкова, который в советское время руководил Госпланом и работал при Ельцине вице-премьером правительства, но безуспешно. Ю. Маслюков, член руководства КПРФ, был неприемлем для президента именно как коммунист.
В своих мемуарах “Годы в большой политике” Е. Примаков так описывает события тех дней: “10 и 11 сентября меня вызывал по этому поводу Ельцин. Я отказался самым категорическим образом, не оставляя никаких “резервов”. Были и телефонные звонки. Они тоже не дали результата.
Мне сообщили, что 12-го в 10 утра Ельцин ждет в Кремле в своем кабинете. Был абсолютно уверен, что предстоит обсуждение общего положения дел, но опять последовало настойчивое предложение согласиться принять пост премьера. Я опять категорически отказался. Не помог сдвинуть с места и разговор Президента сразу с Черномырдиным, Маслюковым и мною. Черномырдин сказал, что готов не настаивать на третьем раунде выдвижения своей кандидатуры только в том случае, если будет внесена моя кандидатура. Юрий Дмитриевич Маслюков, которому после моего повторяемого не раз отказа тоже предложили пост премьера, заявил, что готов только к одному решению — работать первым заместителем в правительстве, возглавляемом мною. На этом обсуждение в кабинете закончилось.
Вышел в коридор и направился к выходу, хотел скорее возвратиться на Смоленскую площадь. Ко мне подошли Валентин Борисович Юмашев — в ту пору руководитель администрации президента, Татьяна Борисовна Дьяченко и Владимир Николаевич Шевченко — мой старый хороший товарищ, возглавлявший президентский протокол. Говорил Володя, говорил крайне эмоционально.
— Как вы можете думать только о себе! Разве вам не понятно, перед чем мы стоим? 17 августа взорвало экономику, правительства нет. Дума будет распущена. Президент может в любой момент физически не выдержать. Разве не видите, что мы на грани полной дестабилизации?
— Как ты мог согласиться? — позже спросила меня сквозь слезы жена.
— Только потому, что на какое-то время отошел на задний план разум и победили чувства.
Конечно, я не знал тогда, в каких условиях мне придется работать в правительстве, иначе даже “чувства” бы не захлестнули” (Е. М. Примаков. “Годы в большой политике”. М., 1999, стр. 427-428).
Государственная дума подавляющим большинством голосов утвердила кандидатуру Е. Примакова. Первым вице-премьером стал коммунист Юрий Маслюков. Несмотря на давление олигархов, которые уговаривали Ельцина не снимать Сергея Дубинина с поста председателя Центрального банка, президент не смог противостоять напору общественного мнения России, видевшего в Дубинине пособника олигархов и одного из главных виновников катастрофы 17 августа. Его заменил осмотрительнейший, опытный финансист с советских времен Виктор Геращенко.
Началась незаметная, мучительно трудная работа по разгребанию завалов, оставленных “молодыми реформаторами”. Ни на какие внешние займы рассчитывать не приходилось. Рейтинг России как платежеспособного должника был опущен ниже некуда. Внешняя торговля, в особенности импорт, резко сократилась, потому что купленные за доллары за рубежом товары не находили спроса по новым, взлетевшим в два-три раза рублевым ценам. Население почувствовало резкое падение своего жизненного уровня, так как цены росли постоянно при неизменном размере и без того жалких российских зарплат, пенсий. Все скудные сбережения, хранившиеся в банках, обесценились вполовину, а потом и в три раза. Проклятия и стоны раздавались отовсюду. А вот как оценивал сам Ельцин итоги этой катастрофы:
“И если на мой период в истории России выпало так много кризисов — не моя вина. Кризисная эпоха между двумя стабильными промежутками. Только бы поскорее выйти к этой стабильности.
Но последний кризис был не похож на прежние. Он удалил по едва-едва родившемуся классу, по собственникам, по бизнесменам, по людям дела, по профессионалам, и это больнее всего. Ведь ради них, ради того, чтобы появилась у них какал-то уверенность, чтобы дети учились в хорошем вузе, чтобы можно было съездить за границу, чтобы появился хотя бы первоначальный достаток, чтобы можно было начать строить дом или переехать в новую квартиру, купить хорошую мебель, машину, все и затевается. Именно эти люди — моя главная опора. Если им стало плохо, если они от нас отвернутся — это гораздо более глубокий кризис. Гораздо” (Б. Ельцин. “Президентский марафон”, стр. 232-233).
Опять в “момент истины” он вздыхает не о разоренной стране, обвалившейся экономике и судьбе обреченного на вымирание народа, а только о потере политической поддержки со стороны части “новых русских”, которые теперь отвернутся от него, откажут в своей поддержке.
Взяв в руки руководство правительством, Е. Примаков в отличие от разрекламированных “профессионалов по управлению экономикой” из числа радикал-демократов стал спокойно выправлять ситуацию. Пришлось пойти на неизбежную инфляцию, чтобы восстановить систему расчетов, ограничениями успокоили валютный рынок. Началось постепенное замещение иностранных импортных товаров отечественной продукцией, ставшей вполне конкурентоспособной. Как говорится, “не было бы счастья, да несчастье помогло”. Свободнее задышал бюджет, поскольку временно были прекращены платежи по долгам иностранным кредиторам. Правительству удалось частично погасить задолженности по зарплате и пенсиям. А вскоре подоспело и некоторое повышение цен на нефть на мировом рынке. Правительство, которое наладило нормальные отношения с Государственной думой, смогло в короткое время разработать вполне приличный бюджет на 1999 г., который не встретил оппозиции в парламенте. Все это способствовало началу экономического роста. Страна стала оживать. Зародилось доверие между российским обществом и российским правительством.
Но на этом история финансовой катастрофы не кончается. Совет Федерации (сенат) создал специальную Временную комиссию по расследованию причин, обстоятельств и последствий решений Правительства РФ от 17 августа, приведших к дефолту. Во главе ее была поставлена Валентина Николаевна Пивненко, которая в качестве представителя Законодательного собрания Республики Карелия входила в состав Совета Федерации с 1996 года. Эта решительная, мужественная женщина была обязана своей карьерой только себе: она долгие годы руководила профсоюзным движением в своей республике. В Совете Федерации Пивненко занимала пост заместителя председателя Комитета по бюджету, налоговой политике, финансовому, валютному и таможенному регулированию, банковской деятельности, так что новичком в финансовых делах ее не назовешь. Комиссия под ее руководством провела шесть официальных заседаний, в ходе которых заслушала ряд должностных лиц, имевших непосредственное отношение к событиям 17 августа 1998 г. Среди них был и бывший председатель Центрального банка Сергей Дубинин, укрытый в “Газпроме” на должности заместителя председателя правления. Вызванные господа Сергей Кириенко, Анатолий Чубайс и Егор Гайдар, несмотря на свою постоянно декларируемую приверженность демократии, отказались явиться на заседания комиссии и дать свои показания. Ясно, что они действовали так, заручившись поддержкой президента страны.
Комиссия получила письменные свидетельства на поставленные вопросы от Министерства финансов, Федеральной комиссии по рынку ценных бумаг, Счетной палаты, Генеральной прокуратуры, Службы внешней разведки. Уклонился от предоставления информации только Центральный банк, при всех руководителях упорно отстаивающий свои претензии на “экстерриториальность”.
В заключении комиссии, которое было опубликовано в “Парламентской газете” от 23 марта 1999 г. и с тех пор старательно замалчивается всеми средствами массовой информации и игнорируется всеми государственными правоохранительными структурами, говорилось, что решения от 17 августа принимались лично С. Кириенко и С. Дубининым при участии тогдашнего министра финансов М. Задорнова, первого заместителя председателя Центробанка С. Алексашенко, а также посторонних лиц — А. Чубайса и Е. Гайдара, не занимавших тогда должностей в государственных структурах, приглашенных лично Сергеем Кириенко в качестве экспертов. Эти шесть человек приняли решение келейно, без какой-либо экспертизы, не согласовали его ни в каких правительственных структурах, как того требует “Закон о правительстве”, т.е. они превысили служебные полномочия и тем самым должны нести персональную ответственность за последствия своих действий.
С. Кириенко и С. Дубинин, нарушив требования национальной безопасности, позволили частному эксперту, А. Чубайсу, вести консультации с руководителями иностранных финансовых организаций, которые имели свои интересы на российском финансовом рынке. В ходе этих консультаций им была передана информация конфиденциального характера, сознательно скрывавшаяся от российских участников рынка, представительных органов государственной общественности. При этом не было принято мер, исключающих использование этой информации нерезидентами в своих коммерческих целях, в ущерб национальным интересам России. Проекты государственных решений, таящие огромные негативные последствия для участников рынка, келейно обсуждались с представителями иностранных финансовых институтов, а российские инвесторы, представительные органы государственной власти, субъекты Российской Федерации дезинформировались руководителями правительства и Центрального банка.
Шесть вышеупомянутых “реформаторов” повинны в нарушении Гражданского законодательства, ибо статьи 310 и 817 Гражданского кодекса не допускают одностороннего отказа от выполнения добровольно принятых на себя договорных обязательств, а по их вине в результате дефолта Российское государство в одностороннем порядке расторгло договоры с большим числом юридических и физических лиц.
Оценивая последствия тех решений, которые были приняты 17 августа, комиссия отмечает в качестве наиболее значимых следующие:
- катастрофическое снижение доверия к России, к российским коммерческим банкам, резкое удорожание кредитов для России, усиление оттока капиталов, рост требований и претензий к российским банкам;
- в результате решений 17 августа оказалась разрушенной вся банковская система страны. Многие структурообразующие банки стали неплатежеспособными. По некоторым оценкам, до половины коммерческих банков разорились. Общая величина финансовых потерь коммерческих банков оценивалась в 100-150 млрд. рублей;
- сократился внутренний валовый продукт. Общие потери ВВП вследствие дефолта оценивались комиссией в 300 млрд. рублей;
- из-за разорения промышленного сектора, банковских структур, повышения цены за кредит и т.д. консолидированный бюджет недополучит 50 млрд. рублей;
- реальные доходы населения России только за один месяц — сентябрь 1998 г. — сократились на 31,1% и продолжали падать.
Комиссия подытожила первую часть своего доклада жестким выводом: “По масштабу нанесенного ущерба и глубине негативных последствий для населения России, государства и экономического развития страны решения от 17 августа следует рассматривать как тягчайшее преступление против общества и государства”.
Главнейшей причиной, приведшей страну к финансовой катастрофе, по заключению комиссии стала финансовая пирамида ГКО-ОФЗ. Было выпущено облигаций в общей сложности на 436 млрд. рублей, и доходов от новых выпусков не хватало на покрытие платежей по предыдущим. Поскольку эта порочная практика проводилась в жизнь в течение последних четырех лет (с 1994 г.), то игра в ГКО является либо признаком глубокой некомпетентности ответственных правительственных чиновников самого высокого ранга, либо аферных устремлений организаторов этой пирамиды с целью личной наживы. Комиссия резонно констатировала, что в течение всего предыдущего четырехлетнего периода для экономики России был характерен либо “нулевой”, либо отрицательный показатель, при котором любое размещение государственных обязательств не имело надежных и безболезненных для будущих расходов; бюджета источников их обслуживания. Даже самый начинающий школяр в экономике в таких условиях усомнится в целесообразности использования государственных заимствований для финансирования дефицита бюджета. На подобные “решения” способны только временщики, живущие по принципу “после нас — хоть потоп”, но в руках таких людей находилась в те годы судьба России.
Комиссия Совета Федерации однозначно квалифицировала действия правительственных должностных лиц, и в частности бывших министров финансов А. Чубайса, А. Лившица и М. Задорнова, как профессионально некомпетентные, безответственные и халатные.
В заключении комиссии говорилось, что Центральный банк России сам превратился в игрока на рынке ГКО-ОФЗ, вместо того чтобы блюсти стабильность национальной денежной единицы. Получая громадные доходы от ГКО-ОФЗ (только в 1997 г. Центробанк получил от спекулятивных операций 5,5 млрд. рублей дохода), руководство банка тратило их на создание всевозможных поощрительных фондов для своих сотрудников, на содержание которых и без того шли непомерные суммы (только в 1998 г. на это ушло 9,7 млрд. рублей). Именно по этой причине Центробанк всячески отбивался от всякого контроля со стороны законодательной масти.
Была отмечена и роль Международного валютного фонда, политика и рекомендации которого лежали в основе действий российских должностных лиц. МВФ, выступая от лица иностранных инвесторов, постоянно отслеживал экономическую политику российского правительства. Без его, по крайней мере, молчаливого согласия был бы невозможен стремительный рост государственной задолженности по принципу финансовой пирамиды. Руководители МВФ были заранее проинформированы о дефолте, но не выразили ни малейшей обеспокоенности насчет последствий этого шага для экономики России, а также иностранных инвесторов. Они даже не обратили внимания на то, что Россия тем самым нарушает условия займов, которые ранее были предоставлены ей Международным валютным фондом.
Нельзя сказать, что государственные структуры страны не видели опасности, которая заключалась в пирамиде ГКО-ОФЗ. Еще в феврале 1998 г. Государственная дума приняла в первом чтении закон, в котором предлагалось незамедлительно провести реструктуризацию внутреннего долга (в том числе ГКО-ОФЗ), превратив все краткосрочные обязательства в облигации со сроком погашения в десять лет при 4% годовых в реальном исчислении (с поправкой на инфляцию). Это было абсолютно разумное решение, но правительство в лице Бориса Немцова, Михаила Задорнова, Сергея Дубинина и Сергея Алексашенко заблокировало прохождение этого законопроекта, мотивируя свою позицию тем, что, дескать, нет нужды реструктуризировать долг, поскольку государство способно своевременно обслуживать все свои обязательства по займам. Снова задумаешься о том, что руководило этими людьми: личная заинтересованность или полная профнепригодность. С точки зрения интересов государства и то и другое является преступлением. По ходу дела комиссия отмечала, что высокопоставленные государственные лица, в частности, А. Чубайс, А. Кох, С. Алексашенко, сами азартно зарабатывали деньги на спекулятивных операциях с государственными ценными бумагами.
Комиссия рекомендовала “продолжить расследование обстоятельств принятия решений от 17 августа силами правоохранительных органов в целях выявления возможных фактов использования информации о готовящихся решениях в коммерческих интересах и в ущерб интересам государства, передачи конфиденциальной информации представителям иностранных и российских финансовых организаций, в также уточнения реальных мотивов принятия решений от 17 августа, активного участия в их подготовке А. Б. Чубайса и Е. Т. Гайдара, приглашенных в качестве “экспертов”. Сам текст заключения Временной комиссии направлялся в Генеральную прокуратуру РФ.
Временная комиссия предлагала Совету Федерации обратиться к президенту России с рекомендацией запретить лицам, участвовавшим в подготовке решений от 17 августа, занимать какие-либо должности на государственной службе или в организациях, в которых имеется доля государственной собственности.
Само заключение появилось в свет лишь в марте 1999 г., когда жгучая боль от финансового обвала стала утихать. Президент, крайне озабоченный этим сенатским расследованием, сделал все возможное, чтобы не дать ему дальнейшего хода. Все названные виновники финансового краха к этому времени укрылись в “Газпроме”, в РАО “ЕЭС” и других коммерческих структурах с государственным участием и старались сидеть тихо, не привлекая общественного внимания. Зато были задействованы все рычаги влияния среди законодателей, средств массовой информации, чтобы опустить на это расследование железный занавес молчания. В очередной раз можно убедиться, что хотя в России нет формальной цензуры, но и свободной прессы тоже нет. Доступ граждан к информации определяется классом новых собственников, контролирующих средства массовой информации.
Никаких реальных мер по итогам заключения Временной комиссии не было принято. Сам документ останется окаменевшим памятником суррогатной демократии 90-х годов в России. Как раз в тяжелейшие дни финансовой катастрофы в Москву приехал Билл Клинтон (1-2 сентября 1998 г.). Визит, правда, планировался задолго до дефолта, но в создавшейся ситуации его можно было отложить. Однако Клинтону было крайне важно использовать выгодный момент, чтобы решить свои проблемы. Помнится, у меня сорвалась в одной из телепередач фраза: “Россия сидит голой хвостовой частью на раскаленной плите, а президент занимается не тем, чем надо!” В ходе встреч с Ельциным президент США без труда добился согласия России на создание “совместного” центра по наблюдению за запусками баллистических ракет из сопредельных с Россией стран. Техническое оборудование такого центра, финансирование и определение рабочих программ возлагались на США, мы же представляли территорию и частично персонал. Этот абсолютно невыгодный для России проект вызвал сразу же недовольство со стороны Китая, Индии, Пакистана. Американские аналитики уже давно начали обдумывать мысль о пристегивании России к стратегическим интересам США в противостоянии с Китаем, основным стратегическим соперником Соединенных Штатов в XXI веке.
Следуя давно уже разработанному плану лишить Россию ее ядерного щита, Клинтон поставил вопрос о дезактивации по 50 тонн оружейного плутония с каждой стороны. По публиковавшимся тогда в прессе данным, у США было в наличии 100 тонн такого плутония, а у России 150 тонн этого мощного источника ядерной энергии. Поскольку США имеют подавляющее превосходство в обычных вооружениях, в их задачу всегда входило и входит максимальное снижение уровня ядерных вооружений, чтобы сократить возможность соперничества со стороны России. Б. Ельцин даже и глазом не моргнув подписал такое соглашение.
Мне было любопытно наблюдать, как: Клинтон и его свита проводили глубокую разведку состояния политического истеблишмента России. Президент США устроил прием в резиденции американского посла в Москве, на который были приглашены не только многие члены правительства, но и лидеры политических партий, парламентские деятели, не говоря уже о прозападно настроенных общественных активистах. Мадлен Олбрайт в этот вечер уделила особое внимание беседе с генералом А. Лебедем, поскольку в США имелись опасения, что в России может вспыхнуть военный переворот как реакция на финансовый кризис. Б. Клинтон отказался включить в свою программу поездку в Государственную думу, предпочел вызвать некоторых думцев к себе “на ковер”. Лишь три человека, на мой взгляд, поступили в тот момент мужественно: не поехали в посольский дом, как данники к татарскому хану, хотя и получили приглашения. Это были Егор Строев, Геннадий Селезнев и Юрий Лужков. Остальные угодливо улыбались, прикладываясь к ручке. Саратовский губернатор Дмитрий Аяцков отколол “коленце”, когда, выйдя из дома посла, крикнул собравшимся журналистам: “Я завидую Монике Левински. Клинтон во... какой мужик” — и увидел в ответ округленные от удивления глаза.
Правительство Примакова тем временем постепенно выравнивало государственный корабль, получивший опасный крен после 17 августа. В октябре премьер-министр выступил с программным заявлением по телевидению, сказав, что его цель — “создание нормальных условий жизни для соотечественников”. Таких слов наш народ не слышал восемь предыдущих лет безраздельного господства в правительстве “демократов”. Были приняты чрезвычайные меры по преодолению продовольственного кризиса. Для облегчения подвоза в города овощей и плодов были снижены на 50% железнодорожные тарифы на эти грузы. Сняты любые ограничения на передвижение продовольственных товаров по территории России. Эти ограничения были введены под горячую руку местными властями в первые дни после 17 августа. Россия договорилась с Украиной и Белоруссией о том, что часть своих долгов они заплатят продовольствием. Снижены таможенные пошлины на ввоз некоторых видов продовольствия.
Все расчеты государства с предприятиями впредь стали производиться через федеральное казначейство, тем самым устранялись посредники в виде коммерческих банков. Обнаруженные на складах Таможенного комитета завалы импортного оборудования на общую сумму в 1 млрд. долларов, находившиеся под арестом либо из-за неуплаты пошлин, либо из-за небрежного оформления документов, были разморожены и задействованы в производстве. Жесткими административными мерами взяты под контроль центры производства и оптовые базы алкогольных напитков.
Премьер-министр провел совещание с губернаторами, которым заявил без обиняков: “Правительство не потерпит удельно-княжеского подхода в отношениях регионов с Центром”. Это было началом той политики, которая затем стала называйся “укреплением вертикали власти”. Примаков выступил с предложением принять закон, который позволял бы исполнительной власти снимать со своих должностей тех губернаторов, которые нарушали Конституцию и федеральные законы. В то же время премьер предложил ввести в состав Президиума правительства нескольких влиятельных губернаторов для лучшего понимания нужд регионов и более эффективного взаимодействия. Воссоздали Министерство региональной политики, которое было призвано разрабатывать меры по регулированию отношений между Центром, субъектами Федерации и муниципалитетами. Впервые стало прорисовываться что-то вроде осмысленной региональной политики. В этом процессе по укреплению государственности парадоксальным образом почти никакого участия не принимали специальные представители президента при главах субъектов Федерации, а им, казалось бы, полагалось заботиться об этом в первую голову. Но они были не государственными людьми, а личными соглядатаями Б. Ельцина.
Все губернаторы признали, что заступили за правовую черту, пытаясь смягчить удар финансового кризиса для населения своих регионов, и выразили готовность к сотрудничеству.
Курс нового правительства был стихийно поддержан самыми широкими массами. Показательно, что когда на стадионе “Лужники” на футбольном матче между “Спартаком” и мадридским “Реалом” в конце сентября появился Примаков, то 50 тысяч москвичей встретили его бурными аплодисментами, которые ранее не доставались ни одному правительственному чиновнику. А несколькими днями раньше, когда на этом же стадионе состоялся футбольный матч, посвященный проводам популярного вратаря Рината Дасаева, которому управляющий делами президента П. Бородин зачитал приветствие Б. Ельцина, масса болельщиков сначала замерла, а потом разразилась свистом и улюлюканьем протеста.
Правая печать с первых дней работы нового правительства открыла по нему ураганный огонь. В действиях Примакова не нравилось все. Его обвиняли в излишней закрытости, в том, что он привел с собой из МИДа помощников (Юрия Зубакова и Роберта Маркарьяна), через которых нельзя было “протолкнуть” никакую бумагу. Антиалкогольные меры правительства окрестили кампанией “Бей до дна!”, “Левая водка от левого правительства” и т.д.
Зная болезненную ревность Б. Ельцина к возможным политическим соперникам, пустили слух о том, что Примаков метит в президенты и что его программа носит предвыборный характер. Проходило несколько дней, и в ход пускалась очередная утка о том, что, дескать, скоро в России будет запрещено хождение доллара. Против вице-премьера Ю. Маслюкова стали распространять сплетни, будто он является владельцем 11 автомобилей, хотя ГАИ официально подтвердила, что у него лишь один старенький автомобиль. Газеты и телевидение закатывались в истерике, в то время как на митингах и демонстрациях полностью исчез лозунг “Правительство в отставку!”, бывший самым популярным в предшествующие месяцы и годы. В кампанию травли премьера включился даже Григорий Явлинский, который ранее приписывал себе лавры “открывателя” Примакова как кандидата в премьеры. Он выступил с публичным заявлением, что-де правительство Примакова коррумпировано, а должности в нем покупаются. Никаких фактов и доказательств, разумеется, у него не было. Перед этим заявлением он только что вышел из больницы и, видимо, зараженный “вирусом Жириновского”, решил скандальным заявлением напомнить о том, что он еще не ушел с политической сцены. Из публики ему задали издевательский вопрос: а кому надо вносить деньги за посты в правительстве: Б. Ельцину, Е. Примакову или председателю Центробанка?