Артем Сергеев, Екатерина Глушик

2006 г.

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА

А: Айзатуллин, Аксаков, Алданов...

Б: Бажанов, Базарный, Базили...

В: Васильев, Введенский, Вернадский...

Г: Гавриил, Галактионова, Ганин, Гапон...

Д: Давыдов, Дан, Данилевский, Дебольский...

Е, Ё: Елизарова, Ермолов, Ермушин...

Ж: Жид, Жуков, Журавель...

З: Зазубрин, Зензинов, Земсков...

И: Иванов, Иванов-Разумник, Иванюк, Ильин...

К: Карамзин, Кара-Мурза, Караулов...

Л: Лев Диакон, Левицкий, Ленин...

М: Мавродин, Майорова, Макаров...

Н: Нагорный Карабах..., Назимова, Несмелов, Нестор...

О: Оболенский, Овсянников, Ортега-и-Гассет, Оруэлл...

П: Павлов, Панова, Пахомкина...

Р: Радек, Рассел, Рассоха...

С: Савельев, Савинков, Сахаров, Север...

Т: Тарасов, Тарнава, Тартаковский, Татищев...

У: Уваров, Усманов, Успенский, Устрялов, Уткин...

Ф: Федоров, Фейхтвангер, Финкер, Флоренский...

Х: Хилльгрубер, Хлобустов, Хрущев...

Ц: Царегородцев, Церетели, Цеткин, Цундел...

Ч: Чемберлен, Чернов, Чижов...

Ш, Щ: Шамбаров, Шаповлов, Швед...

Э: Энгельс...

Ю: Юнгер, Юсупов...

Я: Яковлев, Якуб, Яременко...

Родственные проекты:

ХРОНОС

ФОРУМ

ИЗМЫ

ДО 1917 ГОДА

РУССКОЕ ПОЛЕ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ПОНЯТИЯ И КАТЕГОРИИ

Артем Сергеев, Екатерина Глушик

Беседы о Сталине

И.В. Сталин. Портрет работы Петра Толкачева.

Cемейное воспитание

Артём Фёдорович — человек редкой истинной интеллигентности, такта. Настоящий мужчина: с понятиями о чести по отношению к женщинам, родине и готовности всегда служить ей и защищать её от врагов, как уже делал и во время войны, и готов сейчас: от врагов государства. Хорошее воспитание чувствуется во всех действиях и поступках Артёма Фёдоровича. Интересно узнать, в чём заключалось воспитание в семье Сталина.

+ + +

 Корр.: Какие разговоры велись в кругу семьи? При вас, детях, обсуждались происходящие в стране и мире события?

А.С.: Разговоры при нас велись в пределах допустимого и нашего понимания, а что мы не понимали, нам разъяснялось на соответствующем возрастном уровне. Никогда не было, чтобы нас гнали: «Выйдите!» Иногда мы сами понимали, что уже не время или просто надо выйти нам из-за стола. Но многие вполне серьёзные разговоры велись при нас. Иногда Сталин рассказывал мне о моём отце, с которым они дружили, говорил, что отец был настоящий сознательный большевик, никогда не колебался, не сомневался, был бесстрашный и очень стойкий, он глубоко и стратегически мыслил, понимал вопросы политики. Даже будучи в большом отрыве от страны, оказавшись в Австралии, не имея иногда прямой связи, принимал абсолютно правильные решения, которые не расходились с мнением Ленина здесь. Хотя слова «гордиться» в таких разговорах у нас не было в ходу, но, например, когда Сталин подарил мне книгу, подписал её: «Дружку моему Томику с пожеланиями ему вырасти сознательным, стойким и бесстрашным большевиком». Устно добавил: «Таким был твой отец, ты должен быть таким же». Вообще Томом меня дома звали потому, что моего отца, когда он был в Австралии, звали «большой Том».

Корр.: Каким было отношение Сталина к друзьям и детям погибших друзей?

 А.С.: Да возьмите Патоличева. Отец Патоличева был командиром кавалерийской бригады Первой конной армии. Выдающимся командиром. Он погиб в бою. А сын был секретарь обкома, министр. Значит, он не забыл о Патоличеве.

 Корр.: Как Сергей Яковлевич Аллилуев относился к Сталину? Изменились ли их отношения после смерти Надежды Сергеевны?

А.С.: Отношения у них были очень хорошие, дружеские. Сталин относился к нему с большим уважением. И начались их отношения именно как друзей-единомышленников. С Сергеем Яковлевичем они были почти одногодками. Последние годы с начала тридцатых годов Сергей Яковлевич жил на даче в Зубалово. Сталин туда приезжал, навещал его. Когда они встречались, чувствовалось взаимное уважение и старая настоящая дружба. И даже, может быть, горе-смерть Надежды Сергеевны- их ещё больше сплотило. Чувствовалось уважительное человеческое взаимоотношение и родственные отношения — нормальные, очень светлые. И всякие разговоры, что кто-то кого-то в чем-то подозревал или упрекал... Никогда я этого не видел, не слышал и не чувствовал. Мы до последнего времени, до начала 40-х годов, встречались с Сергеем Яковлевичем. У меня есть его письма, в частности, о том, что происходило с близкими ему и мне людьми, и даже фактически письмо-прощание Сергея Яковлевича, написанное им мне незадолго перед его смертью весной 1945 года. Он, видимо, чувствовал что-то и прощался со мной. А когда в первых числах ноября 1938 года (1 или 3 числа, запамятовал) умер брат Надежды Сергеевны Павел Сергеевич, в это время Сергей Яковлевич был в Сочи. Он приехал. Мы с матерью были на похоронах. И он сказал моей матери при мне, я это слышал: «Лиза, Павлуша кому-то помешал».

Корр.: Когда вы впервые услышали домыслы, что Сталин жену убрал?

А.С.: Когда появились передельщики–перестройщики–демократы об этом стали много говорить. Тогда, после смерти Надежды Сергеевны, такие слухи тоже прошли. Но были короткими и быстро заглохли. Ну, а тогда ходили разговоры, что Сталин женился на дочери Кагановича. Но та была девочкой, в школе училась, потом замуж вышла. Так что ничего и близко не было.

 Корр.: Может быть, стиль Сталина в одежде — френч, сапоги — это дань непростому времени?

 А.С.: Эта форма — полувоенная, такой стиль у него сохранился с довоенной поры. Сапоги — это кавказская привычка: на ногах чувяки или сапоги. Фуражку или шапку-ушанку носил. Дома ходил в холщовых брюках домашних, курточке полотняной, ее иногда снимал и оставался в рубашке хлопчатобумажной, похожей на солдатскую. В гражданском костюме я его никогда не видел. На отдыхе он в полотняном костюме ходил: тужурка застёгивающаяся, иногда он её расстёгивал, внизу — белая рубашка. Трудно было увидеть его в чём-то новом. Один раз, это было ещё при Надежде Сергеевне, Сталин пришёл домой, а там висит новая шинель. Увидев её, он спросил: «А где моя шинель?» Отвечают, мол, той уже нету. Тут он сразу вспылил: «За казённые деньги и счёт можно каждую неделю шинели менять, а я бы в той ещё год ходил, а потом спросили бы, нужна ли мне новая?» Выговор сделал серьёзный. Он очень рачительно относился к средствам, которые шли на обеспечение его и его семьи, внимательно следил, чтобы не было никаких перерасходов и никчемных трат. Это привычка тех людей, которые считали партию и государство своим детищем. Когда мой отец, к примеру, ездил за рубеж, а это было нередко, мама рассказывала, с каким восторгом он говорил, сколько привёз обратно валюты, не потратив.

 Корр.: Хотя выдавали, наверное, под завязку?

А.С.: Думаю, знали: кто лишней копейки не потратит, тому больше можно дать, все равно привезет. После гибели отца не успели сдать оставшиеся у него то ли 50, то ли 150 долларов. И когда в Америку на лечение (у него были проблемы с кровью) поехал профессор Тутышкин — это первый нарком здравоохранения советской Украины, коммунист, друг отца, они знакомы были ещё по 1905 году, — мать ему эти доллары отдала. Это были 1920-е годы. И я помню, как обрадовались, что есть эти деньги. Мать не собиралась тратить их на себя.

 Корр.: Надежда Сергеевна — молодая женщина, поневоле была всегда на виду. Как она одевалась?

 А.С.: Очень скромно, очень элегантно: как правило, темно-синий шерстяной жакет, темно-синяя юбка немного ниже колен и белая блузка, чёрные туфли-лодочки. Никаких украшений, никакой парфюмерии, косметики. На ней эта скромная одежда прекрасно смотрелась. Она мне казалась самой красивой женщиной, какая только есть, и одетое на ней казалось лучшим из всего, что может быть. Слово «модный» не было у нас в обиходе. Мне казалось — очень хорошо именно так одеваться: ничего лишнего, всё элегантно. Она всегда была очень собрана, подобрана, аккуратна.

Сталин тоже был очень аккуратный человек. И не дай Бог он что-то просыплет — тут же сам и подберёт. Она очень чёткой в делах была. Для детей был определённый, порядок, режим: и в еде, и в поведении, и в работе. Соблюдался чёткий распорядок: во сколько нужно встать, когда что делать. Надежда Сергеевна требовала этого и следила за исполнением. Правда, в их доме соблюдать совершенно неукоснительно всё не всегда удавалось, потому что если Сталин приходил немного раньше обычного домой, то для детей режим тут же нарушался, и начиналось общение с ним: какие-то вопросы, очень интересные разговоры, и не поучения, а рассказы о чём-то, обогащавшие память, кругозор. С его стороны при этом не проявлялось никакого нравоучительства, назойливости, морализаторства, чувства превосходства и снисходительности: дескать, вы — несмышленыши. Он умел разговаривать на равных. Так казалось. Конечно, равными с ним мы, дети, быть не могли. Но мы были уверены, что это общение именно так-на равных- строится.

Не всё детям удаётся. Иногда делают что-то, что делать впредь не следует. Не было в этих случаях никаких наказаний с его стороны, а следовали разъяснения: если делать так, то получится вот так, а если сделать вот так, иначе, то и будет иначе. «А как вы думаете, — спрашивал, — что было бы лучше?» И шла таким образом беседа. Эта беседа давала намного больше, чем какая бы то ни была строгость в воспитании. Строгость не чувствовалась, а чувствовалась необходимость делать так, как он советовал или разъяснял. Отсюда у нас к нему было очень глубокое уважение, была наша внутренняя потребность в правильном поведении, и это было нашим убеждением — без понукания, повышения голоса или наказаний.

Надежда Сергеевна была внешне немножко строже, казалось, требовала больше четкости. Если надо было что-то делать, то Сталин разъяснял, советовал, как лучше, а от нее следовали четкие и короткие указания. И, может быть, менее приятные в восприятии детей. Собственно говоря, воспитывал он на своём примере, тем, что всегда работал: в любой день, в любое время. О нашей учёбе он частенько спрашивал: что мы проходим по тому или иному предмету, истории, например, какие вопросы изучаем по обществоведению. И чисто математические короткие задачи задавал. При этом проверял не только цифровые данные, но логику понимания, какова логика разъяснения.

Со Светланой не было проблем. Она училась очень хорошо. Была прилежной. Василию же отец порой жестко выговаривал. Конечно, какие-то проступки вызывали более серьёзные нарекания. Однажды сидели на даче за обеденным столом, Василий бросил кусочек хлеба в окно. Отец вспылил: «Вася! То ты делаешь?! Ты знаешь, сколько в этом хлебе труда, пота и даже крови? Хлеб уважать нужно. Не всем хлеба хватает. И мы над этим работаем». Вася ответил: «Папа, я больше не буду, я нечаянно». На что Сталин ответил: «За нечаянно тоже бьют. Хлеб — всему голова. Его надо беречь и уважать».

 Вот как-то на дне рождения кого-то, уже без Надежды Сергеевны, сидели за столом родственники Аллилуевы, Вася, Светлана и я. Сталин разливал вино по бокалам, налил понемножку вина и нам с Василием, Светлане, её вино разбавил водой из графинчика. Кто-то из женщин говорит: «Разве можно детям? Это же яд» А Сталин говорит: «Ядом змея убивает, а врач ядом лечит. Дело в том, кто, где и зачем. Хлебом тоже можно подавиться, а молоком упиться». И добавил: «Мораль нам, безусловно, нужна. Но моралистов у нас не любят».

Корр.: А какие вина предпочитал Сталин?

А.С.: Говорят, что у него были какие-то любимые. Но их нельзя назвать любимыми как таковыми. Сталин очень хорошо знал лечебные свойства вин. Он лекарствами почти не пользовался. И в зависимости от того, что нужно лечить, пользовался грузинскими винами. А о пристрастиях не знаю. На застольях за вином он разговаривал, и вина были элементом разговора. Не было цели ни напиваться, ни упиваться. Водка была, когда были в гостях её любители. А за семейным столом — нет. Да и креплёных, портвейна у них за столом не было.

Вообще многие интересные разговоры проходили как бы между делом. Вот как-то заговорили о Репине. Пришло сообщение в 1930 году, что он умер. Мы с Василием спросили об этом художнике. Сталин нам рассказал о нём. Узнав, что тот жил за границей, мы поинтересовались, почему. И Сталин разъяснил. И у меня это записано. А почему у меня записано было? Потому что я всегда рассказывал матери о наших разговорах. А она мне: «Запиши». В частности, этот разговор 1930-го года о Репине. «Так произошло, — сказал Сталин — Репин там жил. А граница прошла, и он остался на той части, которая отошла к Финляндии. В период гражданской войны он был уже немолодой человек, и ему нелегко было изменить свой образ жизни: тут он жил, привычное место работы, потом так и осталось. Гражданская война окончилась к 1922 году. А Репин был уже старым, ему трудно было переехать. Наверное, он очень хотел приехать, разговоры об этом были. Но не получилось».

Корр.: Став подростками, вы, наверное, хотелось одеваться помоднее. Кто покупал вам одежду и по чьему выбору?

А.С.: Мне одежду покупала мать, а у Сталина руководил этим Власик и домоправительница: до 1938 года Каролина Васильевна, после Александра Николаевна. Или этим занимался Ефимов из охраны. Если Василию нужна была одежда, он просил не у отца, а у Власика или Ефимова. Но никогда никакого излишества в одежде не было совершенно. Костюм появился у него, когда он был уже довольно взрослым.

Вася вообще никогда не был франтом. Носил темно-синие брюки — галифе неширокие, сапоги, гимнастёрку, кепку или фуражку летом и кубанку зимой. Ушанок он не носил. В гражданском костюме он тоже ходил. Но чаще — в форме. У него не было так называемого гардероба. Был военный костюм, ничего лишнего не было из одежды — всё в ограниченном количестве.

 Как я уже говорил, был замечательный портной Абрам Исаевич Легнер — полковник НКВД. Высочайшего класса портной и интересный человек. Когда Василия посадили и он находился в тюрьме, Легнер у себя в мастерской держал весь комплект одежды для него. Так же, между прочим, как держал готовый комплект для Сталина. Он открывал шкаф, мне показывал, говорил: «У Хозяина же второго комплекта одежды нету. А вдруг за гвоздь зацепится? А вдруг какой-нибудь гусь из-за границы приедет, надо будет с ним встретиться, так чтобы вид был всё-таки». Для Василия он держал весь комплект: от ботинок до шапки. Говорил: «Васька-то придёт из тюрьмы ободранный. Куда придёт? Ко мне. День-другой шить всё равно надо. А в чем ходить будет, пока сделаю?» И все годы держал для Василия комплект одежды. Надо полагать, что Василий именно в этот комплект и оделся, потому что был по выходе из тюрьмы был прилично одет.

 Корр.: Когда вы жили в семье Сталина, воспитывались вместе с Василием, чувствовали ли вы разницу, что это — их родной сын, а вы — нет? Слаще его кормили, лучший кусок подкладывали?

А.С.: Ко мне, наоборот, относились немного мягче. Это чувствовалось. И если кусок слаще, как вы говорите, кому подкладывали, то это мне. Василий мне иногда говорил: «Ой ты, сиротинушка». А когда умерла Надежда Сергеевна, он плакал: «Теперь мы оба стали сиротинушками». И как-то сказал: «А если ещё кто-то из родителей умрёт, что с нами будет?» У нас по одному родителю осталось. И когда Вася пришёл из заключения, то сразу пришёл к моей маме Елизавете Львовне. Она его очень любила, безусловно.

 Корр.: Василий мог в дом, в кремлёвскую квартиру приглашать школьных товарищей?

А.С.: Да, приводил, приходили из школы, из класса. Раньше это было чаще. Под конец — реже. Условия изменились. Более жёсткие требования были у охраны. И не напрасно. То, что врагов тогда было много, можно, собственно, подтвердить сегодняшним днём. Враги, разрушители государства, не с неба упали. Они воспитались внутри государства, их кто-то, и сегодняшних, такими воспитал. По каким-то причинам они служили другим странам. Потому что они были алчны до денег, за которые продавались и продавали державу. Это не ново и бывало в истории. Василий с пониманием относился к этим требованиям охраны и сам, так сказать, проявлял бдительность. Как-то на даче в Зубалово 22 сентября — это день рождения Надежды Сергеевны, её самой тогда уже не было — он говорит: «Пойдём карасей наловим». Мы пошли в деревню Сареево. Там пруд. Мы с лодки наловили карасей. Пришли на дачу. Василий сказал: «Отцу отошлём. Он карасей любит». Я спросил: «А ты поедешь к отцу, сам отвезёшь рыбу?» «Нет, — говорит, — отец меня не вызывал». Взял ведро с крышкой, положил туда пойманную рыбу, крышку на ведре опломбировал. На меня посмотрел и сказал: «Это порядок. Осторожность не помешает».

 Корр.: Василий понимал, что он не просто мальчик, а сын руководителя государства?

 А.С.: Да, он понимал, чувствовал свою ответственность, поэтому очень больно реагировал, когда на него жаловались в школе, к примеру. Но в силу своего характера, в силу натуры, не мог стать более прилежным в учёбе. Были предметы, которые он любил, там он сидел, изучал столько, сколько нужно. Но были предметы, которые он не любил, и его воли не хватало сидеть прилежно, зубрить. Это надо прямо сказать.

Корр.: Служащие могли пожаловаться Сталину, что вы или Вася себя плохо вели? Или боялись это делать?

А.С.: Нет, не боялись и частенько на Василия жаловались. И опять-таки потом отец Васе разъяснял, почему так делать нельзя, говорил, как делать нужно, и всё было очень убедительно. А когда у Василия с занятиями плоховато было, то он получал выговор довольно жёсткий от отца.

 Корр.: Дедушка принимал участие в воспитании внука?

 А.С.: Конечно, воспитывал. И не жаловался отцу, а сам выговаривал и делал замечания. Вася стал рано баловаться курением, и Сергей Яковлевич был недоволен, ругал его.

 Корр.: Какова была система наказания? В семье не рукоприкладствовали? Лишали сладкого, в угол ставили?

А.С.: Не-ет! Этого никогда не было. Большое наказание — ощущение недовольства тем, что делается. Слишком высоко было уважение к Сталину, его авторитет в доме. И самым большим наказанием было понимание нами его недовольства.

Корр.: А система поощрения была? Хвалили за что-то?

А.С.: Да, Сталин хвалил, когда Василий хорошо нарисовал что-то, починил, физически выполнил работу. Меня тоже хвалил. Любой труд поощрялся. Даже в спорте поощрялся труд и усилия. Но хвалил не громко, броско, пафосно, а просто чувствовалось, что он этим доволен. И это было достаточное поощрение. Это и было поощрение — он одобряет.

 Корр.: Устраивались ли дома какие-то детские праздники? Может, ёлку ставили, Дед Мороз приходил?

А.С.: Мы с Василием встречали у себя в школе не раз Новый год, маскарад устраивали. Не помню, чтобы в его апартаментах ставили ёлку. Может, в служебном корпусе у служащих. Дед Мороз к нам домой не приходил. Праздники дома как таковые не устраивались. Только дни рождения отмечались, и очень скромно. Ну, и там мы спектакль ставили, сценки разыгрывали.

 Корр.: На ваши вкусы, пристрастия влиял Сталин?

 А.С.: В театр на ту или иную постановку посылал, о чём я уже говорил. Книги давал те или иные читать, «Разгром» Фадеева, например. Говорил, что надо уметь переживать не только успехи, победы, но и неуспехи и поражения. Надо уметь выстоять в борьбе, уметь одолеть препятствия, без которых в жизни не обойтись.

Корр.: Став отцом, вы брали что-то, что вам нравилось в системе воспитания в семье Сталина?

А.С.: Не повышать голос, не проявлять раздражения, не срываться — этому я научился у Сталина. По себе знал, что это лучше действует, лучше воспринимается. Очень твёрдо, определённо высказывать и показывать, что ты одобряешь и требуешь, а что не одобряешь.

Корр.: Ссылался ли он в воспитании на себя: «Я в твои годы...» Приводил в пример своё детство?

А.С.: Нет. От него слово «я» никогда не звучало, тем более в качестве примера. Он по-другому этот вопрос ставил: надо многое уметь переживать, жизнь — сложная штука.

 Корр.: Чувствовали ли вы, воспитываясь в семье руководителя государства, что идёт борьба, трудное и важное строительство государства? Или воспитывались в беззаботной обстановке, ограждёнными от сложностей?

 А.С.: Знали и чувствовали, что жизнь идёт в серьёзной борьбе. Всё, что делается — очень серьёзно, непросто. Это и по обстановке дома ощущалось, и по настроениям взрослых, читали об этом в газетах, слушали сообщения по радио. И к этой борьбе мы были готовы, неслучайно у многих руководителей государства дети стали военными, воевали, гибли.

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании всегда ставьте ссылку