А.Л. Никитин

       Библиотека портала ХРОНОС: всемирная история в интернете

       РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

> ПОРТАЛ RUMMUSEUM.RU > БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА > КНИЖНЫЙ КАТАЛОГ Н >


А.Л. Никитин

1998 г.

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА


БИБЛИОТЕКА
А: Айзатуллин, Аксаков, Алданов...
Б: Бажанов, Базарный, Базили...
В: Васильев, Введенский, Вернадский...
Г: Гавриил, Галактионова, Ганин, Гапон...
Д: Давыдов, Дан, Данилевский, Дебольский...
Е, Ё: Елизарова, Ермолов, Ермушин...
Ж: Жид, Жуков, Журавель...
З: Зазубрин, Зензинов, Земсков...
И: Иванов, Иванов-Разумник, Иванюк, Ильин...
К: Карамзин, Кара-Мурза, Караулов...
Л: Лев Диакон, Левицкий, Ленин...
М: Мавродин, Майорова, Макаров...
Н: Нагорный Карабах..., Назимова, Несмелов, Нестор...
О: Оболенский, Овсянников, Ортега-и-Гассет, Оруэлл...
П: Павлов, Панова, Пахомкина...
Р: Радек, Рассел, Рассоха...
С: Савельев, Савинков, Сахаров, Север...
Т: Тарасов, Тарнава, Тартаковский, Татищев...
У: Уваров, Усманов, Успенский, Устрялов, Уткин...
Ф: Федоров, Фейхтвангер, Финкер, Флоренский...
Х: Хилльгрубер, Хлобустов, Хрущев...
Ц: Царегородцев, Церетели, Цеткин, Цундел...
Ч: Чемберлен, Чернов, Чижов...
Ш, Щ: Шамбаров, Шаповлов, Швед...
Э: Энгельс...
Ю: Юнгер, Юсупов...
Я: Яковлев, Якуб, Яременко...

Родственные проекты:
ХРОНОС
ФОРУМ
ИЗМЫ
ДО 1917 ГОДА
РУССКОЕ ПОЛЕ
ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА
ПОНЯТИЯ И КАТЕГОРИИ

А.Л. Никитин

Слово о полку Игореве

Тексты. События. Люди

“СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ” — ОКНО В ИСЧЕЗНУВШИЙ МИР

Великое произведение литературы “велико” именно тем, что не может быть исчерпано до конца. Казалось бы, о нем сказано все, тайны его открыты, но проходит какое-то время — и оно предстает перед своими читателями в новом свете, повернувшись к ним еще одной своей стороной.

Так происходит сейчас со “Словом о полку Игореве”, чей юбилей будет отмечаться в этом году. Книги, статьи, монографии, заметки, переводы, переложения, посвященные замечательному памятнику литературы, насчитывают более четырех тысяч названий. Казалось бы, за почти двести лет, прошедших после его открытия, сделано почти все. А между тем оказывается, что изучение его только еще начинается. О нем писали историки, лингвисты, археологи, литературоведы, астрономы, историки военной науки, зоологи, ботаники, географы, ориенталисты, почвоведы, палеографы и представители других областей науки. И каждый из них в древнем тексте открывал что-то свое, неожиданное для других. Вот и сейчас всплыл забытый было Боян, напомнив, что не с XII, а с XI века мы можем отсчитывать древность своей светской поэзии. Неожиданно оказалось возможным установить время создания Мусин-Пушкинской копии и со всей определенностью заявить, что издание 1800 года совершенно точно воспроизводит все особенности его написания...

В этой заметке, не содержащей никаких сенсационных открытий, я хочу показать еще одну неожиданную сторону древнерусской поэмы. Об этой стороне писали много, однако главным образом она рассматривалась с точки зрения литературоведа. Речь идет об изображении природы в “Слово о полку Игореве”. Исключением, пожалуй, был только Н.В.Шарлемань, пытавшийся подойти к “Слову...” как натуралист, но его работы большей частью служили только природоведческим комментарием к поэтическому тексту.1 Другой исследователь, Г.В.Сумаруков, недавно предпринял попытку истолковать картины природы в “Слове...” исключительно в плане символическом, исходя из поведенческих характеристик упомянутых в поэме животных.2 В результате получилось, что, несмотря на многочисленные исследования, древнерусская природа, отраженная в поэтических образах, оказалась где-то “за скобками”. И тут вполне закономерно спросить: а можно ли говорить об отражении в “Слове о полку Игореве” реальной природы того времени?

Вопрос этот, как не странно, отнюдь не праздный. Европейская поэзия раннего средневековья не знает пейзажа, как такового. В главнейших произведениях западного эпоса, таких как “Песнь о Роланде”, “Песнь о моем Сиде”, “Песнь о Нибелунгах”, тщетно искать описания природы. Звери, птицы, отдельные явления природы возникают в их тексте исключительно как поэтические метафоры или “общие места”. Самыми общими словами обозначается место действия. Все внимание поэта сосредоточено на героях. То же самое можно видеть в скальдической поэзии, в северных сагах и даже в поэзии трубадуров, где упоминание соловья, розы, зари, солнца, ночи не выходит за рамки обычных аксессуаров сюжета. Вот почему присутствие в “Слове...” широких картин природы, активно действующей в поэме, заставляло многих сомневаться в древности замечательного произведения.

В самом деле, дошедшая до нас древнерусская литература не была исключением — казалось бы, — из общего правила. Похоже, человек тогда не воспринимал еще окружающий мир как нечто, заслуживающее внимания. Фрески на стенах зданий, изобразительное искусство того времени, миниатюры на страницах рукописей, связанные с кругом византийских канонов, представляют этот мир символически, с помощью раз и навсегда определенных приемов, сохранившихся до нашего времени в искусстве иконописи. Условное дерево изображало лес или рощу; “лещадки”, похожие на черепицу, — горы и скалы; извилистая полоса с пробелами — ручей, реку, источник; загнутые гребешки вокруг условно нарисованного суденышка — море...

Предметом искусства того времени был даже не столько сам человек, сколько его поступки, все остальное представлялось раз и навсегда данным, неизменным, а потому само собой разумеющимся. Должны были пройти века, наступить эпоха великих открытий на земле и на небе, чтобы человек осознал свое место в мироздании и научился пристально вглядываться в окружающий мир, сделав его объектом исследования, восхищения и — описания.

“Слово о полку Игореве” решительно выбивалось из такого исторического ряда.

Заинтересованный читатель древнерусской поэмы почти с первых же строк обнаруживал в ней “место действия” — несомненный лесостепной мир, окружавший его героев. “Соколиная” иерархия образов пронзала поэму от начала и до конца: “сокол” оказывался равнозначен княжескому титулу, с вылетевшими из гнезда соколами автор сравнивал “младших” князей, отправившихся в Степь. К выученным охотничьим соколам приравнивал он “вещие”, то есть искусные, “знающие” пальцы Бояна, которыми тот аккомпанировал декламации своих поэм на струнах гуслей. А дальше встают картины степных просторов, ковыля, холмов, героических схваток с противником, — всего того, что позднее у литературоведов стало отождествляться с “эпической поэзией”, как сравнение витязя — с соколом, его врага — с черным вороном, вражеские войска — с грозовыми тучами, лесом (“бором”), со стаей волков, сбегающихся на поле боя...

И тут они оказались не совсем правы.

Да, картины природы, представленные в “Слове...”, могли навести на такие мысли, но только не слишком внимательного читателя. Или — не знакомого с действительной картиной природы в то отдаленное время. Впрочем, последним грешат все историки, не учитывающие в своих реконструкциях закономерности развития биосферы, в первую очередь, проявления ее ритмов. Отсюда — традиционные утверждения о многоводности степных речек и ручьев в XII веке, о болотах и обширных озерах в южнорусских степях, разливы которых образовали пресловутое “море”, где якобы погибли бежавшие воины Игоря...

На самом деле ничего этого не было и не могло быть уже потому, что на X-XIII века приходится засушливая фаза в развитии климата Восточной Европы, отмеченная пересыханием степей, падением уровня грунтовых вод, частыми пожарами и значительным сдвигом к северу южной границы лесостепи.3 Стоит отметить, что именно по этой причине половцы, появившиеся в южнорусских степях в середине XI века, в XII веке все чаще уходят в Подунавье, откочевывают к днепровским плавням и только по осени возвращаются на свои северные стойбища.

Такую картину достаточно хорошо подтверждают дендрохронологические наблюдения.

И вот здесь оказывается, что древнерусский поэт (а если быть точным — поэты, потому что кроме авторского текста в “Слове...” присутствуют еще остатки текста поэм Бояна, поэта XI века) ввел в свое произведение не просто природу, как таковую, но очень точно отразил характерные для нее черты того времени.

Перелистаем страницы этого бессмертного произведения, где образцом для всех поэтов остается описание солнечного затмения: налетевший порыв холодного ветра, сполохи птиц, наступившая тьма, вой волков по оврагам, словно бы накликающих беду на дерзкого князя, бросившего вызов небесному знамению, тревожный клекот кружащихся над степью орлов... Сразу, с первых же шагов автор вводит читателя в богатейший животный мир степи. Такой, пышущей красками цветов, дурманящей запахами, полной птиц и зверей увидели во второй половине XVII века степь русские люди, начавшие тогда ее последовательное освоение.

Такой степь была и за четыре-пять веков до этого, во времена Игоря Святославича, но за одним исключением: она была гораздо суше, быстрее выгорала, почва растрескивалась, рассыпалась под копытами коней. Это высыхание начиналось рано, уже в первой декаде мая, когда происходили описанные в поэме события. В XVII веке, на который приходится максимум увлажненности 1850-1900-летнего ритма А.В.Шнитникова4, картина была диаметрально противоположной. Она зафиксирована в записках Павла Алеппского, сопровождавшего антиохийского патриарха Макария в Москву, и от Молдавии до Коломны путешественникам даже во второй половине лета приходилось перебираться через залитые водой долины рек.5 

Сведения этого ценнейшего исторического источника по климату и географии Восточной Европы 50-х годов XVII века повлияли на историков, которые стали такую же картину реконструировать для эпохи домонгольской Руси, совершая тем самым ошибку и не принимая во внимание свидетельство очевидца, заключенное в тексте “Слова...”.

Исследователи древнерусской поэмы, в том числе и натуралисты, комментируя с фактологической и поэтической точки зрения приметы приближения половцев в день решающего сражения, упустили из виду картину в целом, хотя при ближайшем рассмотрении она плохо согласуется даже с условиями нашего времени. Подчеркивая многолюдство вражеских полков, поэт сообщает, что от их множества “стонет земля, замутилась речная вода и степь окутана клубами поднявшейся пыли”. Все три образа последовательно подчеркивают именно безводье: высохшую, гулко звучащую под копытами землю, вздымающуюся облаками пыль, и пересохшие речки, долго не очищающиеся от поднятой со дна грязи.

В том, что образ этот не случаен, что он не относится к числу поэтических гипербол, убеждает другая часть поэмы, обычно именуемая “панегириком Святославу”. Повествуя о силе и величии киевского князя, поэт рисует такую же картину наступления грозной армии, “притоптавшей” холмы, “возмутившей” реки и озера, “иссушившей” окончательно потоки и болота. Даже в наше время, когда закончился период повышенной влажности, в верховьях рек сведены леса, а сама степь возделывается уже три с лишним века, подобная сухость в начале мая — явление почти невероятное, и это при том, что защитный покров повсеместно исчез.

Наконец, с особой силой картина безводных, иссохших южно-русских степей встает в знаменитом “плаче Ярославны”, когда княгиня обращается к солнцу, вопрошая и упрекая его: “Зачем, Господине, простер ты свои пылающие лучи на воинов моего любимого? Зачем в безводной степи стянул их луки жаждой, тоской перехватил их колчаны?..”

Упрек Ярославны удивлял каждого, кто сопоставлял его с “морем” древнерусской поэмы, “быстрой Каялой”, и с “озером”, в которое поначалу превратилось “море” на страницах Ипатьевской летописи6, где, как видно под влиянием текста “Слова...”, прямо сообщается, что воины Игоря изнемогли без воды, чтобы потом опять превратиться в “море”7.

Решить загадку пытались объявлением данного “озера” соленым, что приводило к поиску соленых озер и из чего выводили “море”, хотя никто и никогда не стал бы разбивать свой лагерь на берегу соленого озера. Можно не сомневаться, что Игорь остановился на ночлег у вполне доброкачественного источника. Вода нужна была не только людям, но и коням, причем в значительно большем количестве. Так что “безводье” может быть объяснено только действительно пустынной ситуацией в степи и захватом половцами этого единственного в округе источника воды.

Свидетельство раннего пересыхания русских степей, содержащееся в “Слове...”, оказывается еще одним, причем неопровержимым аргументом подлинности текста древнерусской поэмы. В самом деле, картина безводной степи в мае должна была быть столь невероятна для сознания людей XVIII века, что их уверенность в обратном с успехом дожила до наших дней, переходя из одного литературоведческого исследования в другое. Представить себе иную картину они просто не могли.

Между тем степная жизнь в XII веке концентрировалась в долинах рек. Автор “Слова...” знал это хорошо. Не случайно, подготовив бегство Игоря, его проводник Овлур “кличет” князя из-за реки: ханская ставка Кончака находилась не на высоком коренном берегу, не на водоразделе, а в пойме, у самой воды, “в лугах”, среди сочных трав и тенистых рощ, населенных всякой живностью.

Все знают, что реки были путями древности. Менее известно, что дорогой была не сама река, а пойма или первая терраса — ровная, лишенная густой растительности, не пересеченная оврагами и балками. И рядом всегда была вода. Вот почему торговые пути древности проходили не по пустым степным или лесным водоразделам, как то отмечено для более позднего времени в период повышенной влажности, который оказался положен в основание исторических реконструкций, а вдоль рек — по пойме летом и по льду реки зимой, когда устанавливался санный путь.

Стоит отметить, что именно в поймах крупных рек со множеством стариц располагались охотничьи угодья русских князей, “деющих ловы” с обученными соколами, которым поэт уподобил пальцы Бояна. В последующих уподоблениях Игоря горностаю, бегущему прыжками к приречным зарослям, “белому гоголю”, бросающемуся в воду, “серому волку”, несущемуся (“потекшему”) под покровом темноты по пойменным лугам Донца, поэт опять оказывается внимательным и тонким наблюдателем окружающего мира, который вспоминает сцены княжеской охоты, посылая сокола “под облако”, откуда он низвергается на гусей и лебедей — главный объект соколиной охоты.

Правда, реестр представителей животного мира степной поймы в поэме далеко не полон. Здесь нет упоминания ни о диких лошадях, ни о сайгаках, ни о кабанах, истинных хозяевах прибрежных зарослей, ни вообще о “парнокопытных”, которых водилось превеликое множество. Нет здесь и дроф, столь характерных для степи. Но достаточно и того, что есть.

Для древнерусского поэта (или — поэтов), в отличие от его европейских собратьев, окружающий мир оказывался столь же важен, как и духовный мир человека. Больше того, в “Слове о полку Игореве” природа выступает на равных правах с другими действующими лицами, она активно враждебна или столь же активно дружественна герою. К стихиям обращает свои просьбы Ярославна, и напрасно видеть в них пережитки “язычества” или заклинательные формулы. Перед нами все та же высокая поэзия, своего рода “сюжетный ход”, который и делает “Слово...” понятным и близким нашему восприятию.

Как это могло произойти? Каким образом уже в XI-XII веках поэт мог почувствовать тенденцию развития поэзии, которая в европейской литературе была реализована только спустя семь веков? Как я уже писал, после всех доказательств подлинности “Слова...” — наличия остатков текста Бояна, датированной лексикографии, описания природной ситуации именно того отрезка времени, — вопрос о возможности позднего создания текста отпадает еще и потому, что подобное мировосприятие возникает не в XVIII, а только к середине XIX века. Но что могло дать такое гигантское опережение русской поэзии в ее развитии по сравнению с поэзией европейской?

Как ни странно — географическое положение между Европой и Азией.

Феномен средневековой Руси удивителен. Им поражаешься тем больше, чем глубже проникаешь в его суть. Европейский культурный мир, формировавшийся в кольце стен тесных средневековых городов, все внимание свое останавливал на человеке. Окружающая город природа как бы не существовала, была “пустой зоной”, к тому же опасной. Не то было в Восточной Европе, на пространствах южнорусских степей и среднерусских лесов, полей, лугов, где города, в отличие от городов Европы, росли не внутри крепостных стен, а вокруг них, формируя свободно раскинувшийся город-посад, заключавший в себе обширные природные пространства: сады, огороды, выгоны и т.п. У древней Руси и составляющих ее княжеств не было четко выраженных границ ни с кем — ни с сопредельными княжествами и государствами, ни со степным кочевым миром.

В свое время довольно настойчиво высказывалось предположение, что тюркский мир отложился в “Слове...” целыми фразами, чередующимися с фразами русского языка, составляя образец так называемой “макаронической” поэзии.8 

Этого не было. Было другое — длительное культурное взаимодействие Востока и Запада на степных пространствах Руси. Тюркские племена, селившиеся на окраинах древнерусских княжеств, кроме всего прочего, принесли в русскую культуру и свою поэзию — поэзию неоглядных земных пространств, поэзию стихий, молодецкой удали, несущихся коней, поединков... Короче — внимательнейшего отношения к Природе в целом и одушевления всех ее стихийных сил. Это и стало действительным результатом “диалога культур”, совместным творчеством народов, из которых каждый отдавал другому все лучшее, что имел, создавая из такого векового сплава общую русскую культуру, развитие и расцвет которой был остановлен внезапным ударом монгольских орд...

Удивительный цветок мировой поэзии, выросший на контакте Востока и Запада, “Слово о полку Игореве” знаменовало не рознь, а братство народов, слагавших и строивших основание грядущей многонациональной России.

Вернуться к оглавлению

Никитин  А.Л. Слово о полку Игореве. Тексты. События. Люди. М., 1998.


 

 

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании всегда ставьте ссылку