|
|
И.М. Пушкарева |
|
2010 г. |
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА |
БИБЛИОТЕКАА: Айзатуллин, Аксаков, Алданов...Б: Бажанов, Базарный, Базили...В: Васильев, Введенский, Вернадский...Г: Гавриил, Галактионова, Ганин, Гапон...Д: Давыдов, Дан, Данилевский, Дебольский...Е, Ё: Елизарова, Ермолов, Ермушин...Ж: Жид, Жуков, Журавель...З: Зазубрин, Зензинов, Земсков...И: Иванов, Иванов-Разумник, Иванюк, Ильин...К: Карамзин, Кара-Мурза, Караулов...Л: Лев Диакон, Левицкий, Ленин...М: Мавродин, Майорова, Макаров...Н: Нагорный Карабах..., Назимова, Несмелов, Нестор...О: Оболенский, Овсянников, Ортега-и-Гассет, Оруэлл...П: Павлов, Панова, Пахомкина...Р: Радек, Рассел, Рассоха...С: Савельев, Савинков, Сахаров, Север...Т: Тарасов, Тарнава, Тартаковский, Татищев...У: Уваров, Усманов, Успенский, Устрялов, Уткин...Ф: Федоров, Фейхтвангер, Финкер, Флоренский...Х: Хилльгрубер, Хлобустов, Хрущев...Ц: Царегородцев, Церетели, Цеткин, Цундел...Ч: Чемберлен, Чернов, Чижов...Ш, Щ: Шамбаров, Шаповлов, Швед...Э: Энгельс...Ю: Юнгер, Юсупов...Я: Яковлев, Якуб, Яременко...Родственные проекты:ХРОНОСФОРУМИЗМЫДО 1917 ГОДАРУССКОЕ ПОЛЕДОКУМЕНТЫ XX ВЕКАПОНЯТИЯ И КАТЕГОРИИ |
Рабочие – предприниматели – властьв конце XIX – начале ХХ в.: социальные аспекты проблемыМатериалы V Международной научной конференции Кострома, 23–24 сентября 2010 годаЧАСТЬ IРАЗДЕЛ I. РОССИЙСКОЕ ОБЩЕСТВО В ПОИСКАХ ВЫХОДА ИЗ МОДЕРНИЗАЦИОННОГО ТУПИКА: НОВЫЕ ПОДХОДЫ И МЕТОДЫ ИССЛЕДОВАНИЯИ.М. Пушкарева80-летию со дня рожденья Ю.И.Кирьянова посвящается О социальной дифференциации и социальных ожиданиях рабочих России в дореволюционный период.Историография. Источники[1] [2] Российский пролетариат на рубеже XIX–XX вв. насчитывал примерно 10 млн (5,6 млн составляли рабочие крупных предприятий), удельный вес рабочего класса в самодеятельном населении России равнялся примерно 32 %[i]. Он не представлял собой однородного социального целого. Особенности территориального возникновения и развития промышленности обуславливали его различия в национальном, конфессиональном, отраслевом составе. Внутри пролетариата выделялись фабрично-заводские рабочие, рабочие крупных предприятий, психология которых отличалась не только от представителей других классов, но и выделяла их во всей массе рабочих жизненным положением, общими условиями экономического и социального быта. Особое положение в промышленном производстве занимал верхушечный слой – мастера, табельщики и другие приближенные к администрации рабочие, а также – высокооплачиваемые, квалифицированные рабочие. Они отличались от миллионной массы пролетариата, особенно от «собственно пролетарского низшего слоя». Дистанции между различными слоями внутри армии наемного труда зависели от множества факторов, таких как уровень и регулярность получения заработной платы, условия труда, общие условия жизни, перспективы для себя и детей, взаимоотношения с администрацией, устойчивость социального положения и т.д. Аномалии, связанные с самодержавной политической системой, являлись причиной «социальных ожиданий», отличая рабочий класс от других классов российского общества. Социальные различия обуславливали основные параметры в определении облика рабочего класса. Известно, что в советской историографии, начиная 30-х гг. не одно десятилетие, – господствовала своя «классическая» характеристика рабочего класса России. Отступать историкам со своими трактовками от принятых прописных теоретических положений означало вступать в противоречие с идеологической системой. Одним из типичных примеров, каким представлялись отличительные свойства революционного облика рабочего класса России начала ХХ в., является монография 1955 г. известного в свое время историка Ф.Е. Лося. В ней говорилось так: «Рабочий класс под руководством революционной социал-демократии перешел в начале ХХ столетия от борьбы с отдельными капиталистами к развернутой классовой борьбе. Каждый рабочий начал осознавать себя частью всего рабочего класса (подчеркнуто мною И.П.) и своей ежедневной экономической борьбой с отдельными хозяевами и чиновниками вел борьбу против всей буржуазии и самодержавного правительства»[ii]. Представление пролетариата постоянным и неизменным монолитом имело не мало общего с давно известным понятием – «коллективистская демократия» (ее называют еще идентитарной). Суть его в том, что оно исходит из целостности народа (класса, нации), наличия у него единой воли. Это – одна из моделей народовластия, отрицающая автономность личности, которая является в данном случае составной частью целостного организма (народа, класса, нации) и растворяется в нем. Она выражает первичность однородного по своему составу народа, при абсолютности власти большинства над меньшинством, над отдельной личностью [iii]. Политическая характеристика, которую дал рабочему классу Ф.Е. Лось, приведена потому, что во время дискуссии на всесоюзной сессии историков в ноябре 19б7 г. в Одессе, а затем во время критики печати в связи с выходом сборника статей по ее материалам именно трактовки Ф.Е. Лося по поводу облика дореволюционного рабочего класса были признаны вышестоящими инстанциями «отработанным» в исторической науке. В это число вошла и концепция «превращения рабочего класса уже в 1895–1903 гг. из «класса в себе» в «класс для себя», а после II-го cъезда РСДРП (1903 г.) всем классом, «осознавшем» свои задачи и главную из них – революционная борьба за социалистическое, а затем за коммунистическое общество» [iv]. Эти ортодоксальные положения советской историографии в обстановке «холодной войны» в общем-то объяснимы. Они были призваны цементировать идеологическую основу советского общества «в борьбе с буржуазными и реформистскими идеологиями, направленными против марксистско-ленинского учения», на примерах прошлой истории доказывать готовность российского пролетариата с момента возникновения его революционной партии «осуществлять свою историческую миссию»[v]. Американский ученый Г. Блумер назвал рабочее движение (наряду с женским общественным движением) среди других общественных движений аболиционистскими, поскольку они «формируют новое представление человека о своем месте в обществе и с мире в целом»[vi]. Перенося эти рассуждения в историю, можно сказать, что, начиная со второй половины 50 –х гг., обращение к теме социальной дифференциации внутри рабочего класса и рабочего движения в условиях правительственного курса в СССР, отражало появление социально-политического и культурного дрейфа российского общества. Примером этого явилось появление в среде советских историков «нового направления» – так были названы выступления группы ученых на рубеже 60-70-х гг. против одномерной характеристики рабочего класса в ходе вышеупомянутых дискуссий. В этих выступлениях акцент на «социальную дифференциацию» рабочего класса оказался большим, чем просто научные споры. В эту группу входили главным образом сотрудники головного идеологического учреждения – института истории АН СССР, возглавлявшего фронт научных исследований. Темы докладов научной сессии в Одессе и тематика сборника были сформированы таким образом, что они прямо или опосредованно были связаны с экономической и политической дифференциацией пролетариата, собирали в фокусе то, что было наработано в науке по поводу разностороннего облика рабочего класса. В сборнике была статья «о всемирно-исторической роли российского пролетариата», но главным была постановка вопросов, связных с субъективной характеристикой качеств пролетариата, выходившая на тему социальной дифференциации. Дискуссия историков в СССР на рубеже 60-70-х гг. по поводу политического облика рабочего класса в России заинтересовала зарубежных россиеведов. Далеко не все из них свой интерес к Российской империи делали полем борьбы двух идеологий, но и они понимали пока скрытые причины повышенного внимания к изучению облика рабочего класса, поднятой вдруг, казалось «не ко времени» проблемы, связанной с вопросом о закономерности социалистической революции 1917 г. в России. Например, американский историк Р. Зелник указал на то, что российские ученые фактически стараются понять: «как за 60 лет между отменой крепостного права и революцией (имелась в виду революция 1917 г. И.П.) рабочие самой «отсталой» в политическом и экономическом отношении европейской страны из небольшой составной части подневольного крестьянства превратились в революционный пролетариат, обладавший самым сильным в Европе классовым сознанием»?[vii] Зелник заметил, что советские историки, «хотя это и всегда проговаривается в открытую», постепенно отказываются от упрощения важных проблем». Он обратил на то, что, оспаривая жесткий схематизм, они начали изучения истоков социальных различий в российском рабочем классе и воздал должное исследованием этой проблемы до и во время возникшей дискуссии – трудам А.Г. Рашина, А.М. Панкратовой, а также Л.М. Иванова, Ю.И.Кирьянова, В.В. Адамова. В их подходах Зелник отметил «главное» – отсутствие зацикленности на росте уровня пролетаризации рабочих России, а также то, что в центре их работ оказалась очень важная особенность процесса формирования – постоянное, вплоть до 1917 г., активное пополнение промышленной рабочей силы крестьянством, которое не могло не мешать его гомогенности. К слову сказать, отечественная историография имела и более давние традиции в представлении о том, что рабочее сословие было тесно связано с деревней и с землей.. В трудах Ю.Э. Янсона 1874 г, А.В. Погожева и Е.М. Дементьева 1879 -1885 гг., в книгах М.И. Туган-Барановского 1898 г., Б. Авилова 1899 г. [viii] русские рабочие не воспринимались как единый класс, каким он выступал в представлениях западных теоретиков – К. Маркса и других зарубежных авторов с его единственным экономическим показателем, полярно противопоставлявших труд и капитал. Позднее, уже в 20-е гг. ХХ в., А.М.Панкратова, М.К.Рожкова и некоторые другие историки, аккуратно формулируя (в связи с параллельно разрабатываемой концепцией о диктатуре пролетариата!) наличие социальной дифференциации в рабочей среде, заявляли о «двойственном характере рабочего класса на рубежеXIX–XX веков», выделяя такую его особенность, как наличие в нем переходного слоя рабочих – «классических маргиналов». Они указывали на то, что на рубеже XIX–XX вв. довольно значительная часть рабочих в России имела низкий квалификационный и культурный уровень, что их образ жизни в городе («артельные проживания» и др.) консервировал и «подчинялся» общинным началам. Психологический склад этих рабочих находил выражение в некритическом отношении к собственным условиям существования, в «готовности к социальному принижению» и что таким рабочим было свойственно непрофессиональное, халатное отношение к труду и т.д., и т.п. Эти работы указывали и на то, что в рабочей среде всегда наличествовало весьма дифференцированное отношение «к познавательным потребностям», неуменье распорядиться самостоятельно собой и своей жизнью, а также приверженность колебаниям социального настроения («сегодня за царя, завтра на баррикадах против царя»). А.М. Панкратова отмечала, что эта особенность состояния рабочего сословия в России «в эпоху ускоренной индустриализации, экономического процесса модернизации» создавало трудности в формировании единства рабочего класса, как социальной структуры, создавало «сложности в пропаганде, агитации и организации среди рабочих с.-д. партий».[ix] Однако в 30-е гг. в советской историографии началось сращивание с политикой и с идеологией, превращение ее в составную часть идеологической системы, Оно продолжалось не одно десятилетие и рабочему направлению в истории России больше чем другим пришлось столкнуться с «подталкиванием» историков «сверху» к официозу. Л.М. Иванов , как руководитель с 1951 г. одного из подразделений идеологического института истории АН СССР , принявшего после смерти А.М. Панкратовой эстафету по разработке проблем истории рабочих России, не считал, что в сложной обстановке идеологической борьбы нужно отказываться от глубоких научных исследований микроструктуры пролетариата, от экономических различий в различных группах пролетариата. Заслуга Иванова состоит в том, что он, направляя молодых исследователей темы в архивы, старался привлечь внимание к проблеме «дифференциации» в среде рабочих, т.е. к теме, которая к тому времени была фактически забытой. Л.М. Иванов напомнил, что разработки в этом направлении имеются не только у историка – А.М. Панкратовой в 20-е гг., но у экономиста А.Г. Рашина и связаны они с формированием рабочего класса. Еще в книге 40-х гг. Рашин «делил» рабочих, указывая, что к 1917 г. примерно 30% индустриального пролетарита в России сохраняли связь с деревней и примерно 2/3 из них были заняты работой на земле.[x] Л.М. Иванов сосредоточил усилия на выявлении еще большего числа различий при формировании рабочего класса, как бы нащупывая разные «переходные зоны» от «чистого пролетария» к рабочим, связанным с деревней, подчеркивая «дробность» рабочего сословия и в этих зонах. В докладе 1959 г на секции Научного совета по проблеме «Исторические предпосылки Великой Октябрьской социалистической революции» он выделял три стадии развития промышленности и в соответствии с этим указывал на разные типы наемных рабочих. В рассуждениях об экономической пролетаризации и классовом сознании пролетариата анализ Л.М. Иванова был первоначально привязан к «двум» различным полюсам в жесткой линейной схеме: от «сельских жителей – к безземельным промышленным рабочим». Но следующим шагом в его исследованиях было уже обращение к более дробной дифференциации пролетариата с учетом различного стечения факторов в реальной жизни русского крестьянина-рабочего. Им подчеркивалась необходимость исследования не только двух типов рабочих – индустриальных и связанных с землей, но и дифференциации еще на стадии формирования пролетариата по отраслям производства с учетом выделения при этом рабочих крупных промышленных центров и т.д. Развивая тему, Л.М. Иванов предлагал дифференцировать» рабочих и при рассмотрении их экономического положения с учетом таких критериев как продолжительность рабочего дня, физический и социальный элементы заработной платы, влияние ее на уровень сохранения отработочной системы в сельском хозяйстве, с которой были связаны разные группы рабочих. В других работах он обращался к таким параметрам, как постоянный и временный характер труда, и связанные с ним – продолжительность рабочего года на отдельных предприятиях, производственный стаж и квалификация рабочих, промыслы и отход из деревень на заработки, как переходная форма превращения отходников в постоянных рабочих. По его подсчетам к 1890 г. пролетариат в крупной промышленности на 2/5 состоял из потомственных рабочих, неквалифицированные же были «плотно» связаны с деревней и в этом их было основное отличие, кроме региональных и отраслевых особенностей. Словом, в лице Л.М. Иванова и разделявших его взгляды историков, российская наука продвинулась к основному выводу. Он заключался, в том, что в России капитализм не был бы капитализмом, если бы «чистый» пролетариат не был окружен массой чрезвычайно пестрых переходных типов от пролетария к полупролетарию, который наполовину снискивает себе средства жизни в деревне. Что касается психологии большинства рабочих, попавших в большие города, то здесь Иванов расходился с Панкратовой. Он подверг сомнению ее представление о «социальных ожидания» рабочих, связанных с деревней: будто они накануне первой революции продолжали связывать свои надежды на будущее скорее с возвращением в деревню и улучшением условий работы на земле, чем с позитивными переменами на заводах и фабриках. Л.М. Иванов склонялся к тому, что рабочие особенно в крупных городах, напротив стремились окончательно избавиться от своего сельского прошлого и «превратиться в чистых пролетариев» [xi]. Тема «социальных ожиданий» дореволюционного пролетариата России специально не разрабатывалась историками. В зашторенные идеологическими установками времена «ожидания» рабочего класса само собой сводились к революции. Как исследование долгосрочного фактора тема «социальных ожиданий» появилась в 1993 г. в докладе американского ученого Л. Хаймсона на международном коллоквиуме 1993 г. в Петербурге. Он отметил, что проблема «социальных ожиданий» в России с середины XIX в. больше всего касалась «наиболее вовлеченных в модернизацию страны рабочих, чем других слоев общества». Рабочие тогда «сильнее других переживали социальные и психологические последствия динамичного промышленного развития страны». Хаймсон напомнил, что в конце XIX в. в российском обществе наметились первые признаки того процесса, который западные общественные науки называют «revolution of rising expectations» (резкое повышение уровня социальных ожиданий и требований).[xii] Состояние недовольства своим положением у низших слоев в России он определил как «революцию в ожиданиях» и увидел ее в «рабочих конфликтах второй половины XIX в.». Он считал, что «состояние ожидания» наиболее заметно у «наиболее грамотных и урбанизированных слоев пролетариата», «застрельщиков предреволюционных политических забастовок, демонстраций и других форм массового рабочего движения»[xiii]. С другой стороны фактически к той же теме «социальных ожиданий» российского пролетариата подошли другие россиеведы, подчеркивая, что различиям в среде рабочих должны соответствовать и их разные социальные ожидания, зависевшие от уровня социального развития человека. Так, Р. Зелник в статье 1994 г., анализируя на протяжении 1870-1905 гг. трансформацию индивидуального сознания разных социальных групп внутри рабочего класса, специально попытался разобраться в различиях социальных предпочтений рабочих России. Он пришел на первый взгляд к парадоксальному выводу, отметив, что у русских рабочих на рубеже XIX-ХХ в. «развивалось не коллективное, а индивидуальное сознание и Россия в этом смысл не выпадала из общего русла – тенденции к индивидуализации и приватизации».[xiv] В то время, как работы советских авторов подбором фактов, подстроенных под марксистскую схему, доказывали только стремление рабочих к «коллективности», готовность «подчинить личное общественному», сплоченности пролетариев перед революционной схваткой, американская исследовательница М.Д. Стейнберг сделала один очень важный вывод. Она доказывала, что «растущий индивидуализм» не обязательно «устранял тенденцию к объединению», что он мог не противоречить тенденциям развития общего социального сознания, равно как и менталитету класса в целом.[xv] Такой взгляд позволял увидеть индивидуальные различия в «социальных ожиданиях» рабочих, втянутых в коллективные выступления. Логика подсказывает, что индивидуальные ожидания рабочего – не природная данность: они осознавались им в процессе интеракций с другими рабочими, чаще всего в стачках и других совместных выступлениях. Этот процесс, как и групповое (коллективное) повышение уровня «социальных ожиданий» («revolution of rising expectations») можно представить на основе «репертуара» требований рабочих. Они представлены в известном уже историкам новом комплексе источников[xvi]. В 1895-1904 гг. эти «ожидания» открыто проявились у более 1,5 млн. рабочих, в более чем 8 тыс. трудовых конфликтов и сводились в основном к улучшению материального положения. Миллионы рабочих на протяжении этих лет ждали повышения заработной платы, регулирования ее получения, справедливых расценок на производимую продукцию, т.е. пересмотра вознаграждения за труд. Так, например, за 1903 г. составителями Хроники зафиксировано почти 3 тыс. (2869) требований и претензий (жалоб), предъявляемых рабочими во время стачек и волнений и ожидавших от предпринимателей, хозяев, администрации их удовлетворения.[xvii] В их числе 45% претензий и требований были связаны с недовольством в оплате труда, а внутри этого требования была «своя» дифференциация: одни рабочие требовали увеличения заработка на копейки, а другие – на 30% и даже на 50%. Несколько групп рабочих (4,3% требований) боролась за компенсацию потерь в заработке по причине болезни, ожидая государственных законов о страховании. 27% требований отражали надежды людей на изменение в нормировании рабочего дня, так как закон от 2 июня 1897 г. при исполнении его на местах не оправдал в немалом числе случаев ожиданий в рабочей среде. 8% требований было связано с условиями труда и почти 8% – с условиями быта. Причина столько небольшого числа претензий об улучшении условий труда и быта отражала психологический склад массы низших слоев рабочих, некритическое отношение людей к собственным условиям существования – «готовность к социальному принижению», о чем и писала в 20-е гг. А.М. Панкратова. Источники фиксируют рост претензий и требований рабочих, напоминавших о своей личности. Например, требование «вежливого обращения», которое одновременно устанавливало социальную дистанцию равенства: из 9% требований, связанных с взаимоотношениями с администрацией, мастерами, подрядчиками 43% составляли протест против грубого обращения. В эту категорию можно включить и отмену необоснованных штрафов (7% от общей группы требований, связанных с заработной платой), требование политического содержания – сохранение заработной платы за дни стачек (2,6%). Среди полтутора миллионов участников производственных конфликтов были группы «идейных» рабочих, связанных с политическими организациями, ведущими пропаганду и агитацию. Они отличались особой нетерпеливостью в «ожиданиях» и они меняли форму переходом от стачек к демонстрациям. В 1903 г. 8,5% забастовщиков (по тем же материалам Хроники) выдвинули требование демократических свобод, а в 1904 г. в связи с ростом антивоенных настроений – 9,4%. Накануне 1905 г. В.Е. Варзар отнес крупные групповые забастовки к политическим, назвав их «социальными». Если иметь в виду участников таких стачек в 1903 г, то их число составит около 140 тыс. (42% в этот год от общего числа забастовщиков против 22% по данным фабричной инспекции). Количество же «нетерпеливо ожидавших» участников таких стачек за все десятилетие с 1895 по 1904 г. превысило полмиллиона (585 тыс. или 45% от общего числа).[xviii] В этой группе с переходом от экономической борьбы к политической возможна дифференциация между групповыми, коллективными, общегородскими профессиональными, всеобщими стачками. Представленный в Хронике материал содержит исходные данные и по такой малоизученной для пролетарского движения проблеме, как этноконфессиональная дифференциация: например, выясняется, что причинами некоторых стачек была вражда между православными рабочими и евреями, между православными и мусульманами. Эти стачки отличались от «интернациональных» выступлений рабочих, которые сплачивали пролетариев различных национальностей с пробудившимся «классовым самосознанием». На упомянутой выше научной сессии в Одессе 1967 г. Ю.И. Кирьянов поставил задачу увязать экономическую и политическую характеристику различных слоев рабочего класса и с этой стороны «увидеть» различия в рабочем класса. Вырвавшись из биполярного континуума «крестьянин-рабочий», он высказал то, о чем историки давно думали, но «ходили вокруг да около». В предисловии в названном выше сборнике об облике российского пролетариата была фраза, содержание которой было раскрыто в статье Ю.И. Кирьянова, вызвавшей особенное неприятие критиков-ортодоксов, посчитавших его поставку вопроса крамольной. Взяв на себя роль защитников марксистско-ленинской методологии, они увидели в развитии исторической мысли отвержение принципа партийности, поползновение на существование «единства советского народа». В предисловии сборника было сказано, что фактически в историографии «социальный портрет пролетариата подменяется схемой, лишенной черт конкретной действительности»[xix]. В статье же говорилось о том , что «согласно этой схеме, в литературе преувеличиваются уровень сознательности и организованности пролетариата, однозначно трактуются такие понятия, как, например, «революционность…»[xx]. Приведя большой фактический материал о факторах влиявших на формирование пролетариата, Ю.И. Кирьянов на первый план выдвинул вопрос о необходимости политической дифференциации уровня сознательности рабочего класса. Со ссылкой на авторитеты известных политиков им было сказано, что рабочий класс любой капиталистической страны состоит «как бы из трех основных частей, имеющих различия в психологии, идеологии, организованности, поведении и т.п.» и тем самым им названы критерии дифференциации. Ю.И. Кирьянов указывал на страницы в работах В.И. Ленина, где говорилось о том же, правда не привел в данном случае ни одной цитаты из них. Возможно потому, что Ленин подкреплял свою точку зрения, ссылаясь на К. Каутского. Ю.И. Кирьянов сослался не на «теоретика ортодоксального марксизма», а на статью «революционного марксиста» В.В. Воровского «Социал-демократия и рабочая масса», в которой тот указывал на трехмерную структуру пролетариата, предложенную …Каутским. Последний «расчленял» рабочих «на три группы в соответствии с уровнем их сознания: 1) совершенно сознательные в классовом отношении; 2) «борющиеся», то есть вступающие в стихийные классовые противостояния, не вполне понимая их суть; 3) несознательные «массы»»[xxi]. Заметим, что, предлагая такое же «расчленение», Ленин не включал в первую профессионалов, лидеров партии социал-демократов. Он ограничивался дифференцированием только «массы рабочих» и называл три их слоя так: 1) «рабочие-передовики»; 2) постоянно рождавший «передовиков» широкий слой «средних рабочих», «жадно стремящихся к социализму» и отличавшийся от передового слоя только тем, что не давал «себе полного отчета в сложных теоретических и практических вопросах»; 3) «масса нижних слоев». Ленин констатировал «тягу» третьего слоя к знанию «несмотря на отупляющую каторжную работу на предприятии».[xxii]. Характеристика Ленина в этой работе дополнялась в других признанием недостаточной зрелости русского пролетариата в политическом отношении и того факта, что передовой и сознательный в этом отношении слой рабочих в стране был очень «узок»[xxiii]. Для политиков начала ХХ в. деление огромной массы рабочих России всего лишь на три части было условным и имело чисто практические цели, связанные с их профессиональной революционной деятельностью. «Как анатом с научной целью расчленяет единое тело, так и социологу в целях анализа приходится давать группировки более резкие, чем они существуют на деле»[xxiv], – писал тогда Воровский. Для историков – Ю.И. Кирьянова и других его сторонников в этом вопросе – этот историографический факт был подтверждением, что в советских изданиях присутствует односторонняя характеристика рабочего класса России, «скорее социологического, чем конкретно-исторического порядка». Несмотря на официальную критику не сразу, но в работах уже начала 80-х гг. проблема социальной дифференциации рабочего класса дореволюционной России получила дальнейшее развитие. Трудности исследования состояли в том, эти всем было ясно, что «три части» не являются самостоятельными обособленными группами и границы между ними особенно во время подъема рабочего движения весьма условны, но для продолжения исследования проблемы нужна была хорошая информационная база источников и их разработка. Отголоском прежних концепций было усиление внимания исследователей прежде всего к передовой части пролетариата. Начали отрабатываться критерии этой группы, на первое место выдвигались ее связи с с.-д. рабочей партией. Это отражали и главы первого тома трехтомника «Рабочий класс в СССР». В качестве главной определяющей черты, характерной для «рабочих передовиков» отмечалось их «враждебное отношение к предпринимателям, властям, царю, осознание ими классовых интересов в борьбе не только за насущные нужды и освобождение от гнета самодержавия, но и за полное избавление от гнета капитала, за социализм».[xxv] Подбором конкретного материала подчеркивалось, что там, где был значителен в численном отношении состав рабочих-передовиков, протесты возникали не только по экономическим поводам (неправильность расценок и т.д.), но и политическим, касавшимся общности интересов рабочего класса, его борьбы с самодержавным строем за демократические права, за представительство рабочих в учреждениях, где решались государственные проблемы и т.д. Рабочие-передовики представлялись в сплоченных группах как организаторы стачек и других выступлений. Указывалось на их тягу к знакомству с социалистической, марксистской литературой, на связи их с комитетами и кружками революционной рабочей партии, на их участие в работе с теми, кто мог примкнуть к рабочему движению и т. д. Критериями передового слоя рабочих (учитывались представители разных национальностей, связанных в том числе с национальными с.-д. рабочими партиями) были энергия, «выдержанная революционность», преданностью делу борьбы рабочего класса. Тщательно, буквально поименно собирались факты о вхождении передовых рабочих в состав местных с.-д. организаций, но даже взятые вместе эти сведения указывали на то, что, действительно, слой «сознательных» рабочих, входивших в состав «актива» революционной партии, был тончайшим[xxvi]. В.В. Ложкиным было установлено, что рабочие, участвовавшие в организационной и агитационно-пропагандистской работе в 1894-1898 гг. в небольших нелегальных партийных организациях РСДРП (без Бунда, латышских, литовских, польских и др. национальных партий), составляли лишь 26%, а за 20 лет – с 1883 г. по 1903 г. через с.-д. организации в качестве их участников прошло немногим более 2,8 тыс. рабочих[xxvii]. Сейчас обращаясь к материалам Хроники, необходимо подчеркнуть, что в дореволюционный период в рабочей среде действовали комитеты и группы не менее 16-ти только социал-демократических и социалистических партий, не считая рабочих профессиональных или общественных организаций, находившихся под влиянием либеральной демократии[xxviii]. Конечно, все это влияло особым образом на процесс самоидентификации этих рабочих, но не только по этой причине он охватывал гораздо большие слои пролетариата и не только под влиянием рабочих партий. В 1995 г. международный научный коллоквиум в Петербурге был специально посвящен – «рабочим-передовикам», рабочей интеллигенции, сыгравшим в дореволюционный период активную роль в пропагандистской и агитационной деятельности с.-д. организаций среди «широкого слоя средних рабочих» в конце XIX – начале ХХ в. Отличительной чертой «верхнего» среднего слоя рабочих, границы которого с рабочими- передовиками были сильно размыты, являлся не только интерес к знаниям, к политической литературе, «сознательное отношение к общественным вопросам», но и образ жизни, приверженность к умственным занятиям в свободное от основной работы время. В докладах на этом коллоквиуме подчеркивалось, что слой рабочей интеллигенции был немногочисленным и в последние годы XIX в. таких рабочих насчитывалось в «лучшем случае сотни»[xxix]. Но все же эта тема требует доработки, так как многое зависит от условности понятий. Например, отличительной чертой «среднего слоя» дореволюционного периода признана тяга к знаниям, посещение вечерних школ и курсов, театров, художественных выставок и, конечно, чтение газет и книг. Конечно, надо иметь в виду, что по данным переписи населения в 1897 г. грамотных рабочих-мужчин было лишь около 60 %, а с учетом женщин – грамотных рабочих – 52%. Но имеются и другие факты: с появлением воскресных школ, разного предназначения «народных домов», культурно-просветительных обществ, народных театральных студий и т.п. и «средние слои» рабочих устремились в эти организации. Значительную роль в их работе играла либерально-демократической интеллигенция из числа ученых, профессуры учебных заведений, демократического студенчества. Только через воскресные школы в Петербурге прошло за десять первых лет после начала их работы более 7 тыс. человек и среди них преимущественно рабочие. В 1903 г. Министерство народного просвещения зарегистрировало в России более 749 воскресных школ, а также 500 курсов специально для рабочих; существовали школы для евреев и магометан, в которые приглашались рабочие и ремесленники.[xxx] Новые показатели, полученные на основе материалов Хроники, предлагают задуматься над тем фактом, что за десять лет с 1895 г. в стране возникло более 700 рабочих и партийных комитетов и групп и подчиненных им кружков и типографских групп. Они существовали и в центральных промышленных центрах и в глубинках с текстильными фабриками. При этих организациях исследователи насчитали не менее 100 библиотек только содержавших с.-д. литературу; около 170 рабочих и партийных комитетов имели стачечные кассы.[xxxi] Широкий слой передовиков и средних рабочих, по-разному, конечно, был связан со всеми этими партийными, рабочими и общественными организациями, средний слой «тянулся» и не только к «рабочим передовикам». Различий в смысле «сознательности» этом слое было очень много. Из этого слоя во время стачек быстро формировалась «борющаяся часть», хотя, «вступая в классовые противостояния», многие из рабочих могли не вполне понимать их суть, конечные задачи борьбы, при стремлении к активной деятельности могли и не знать о существовании политических партий. Были рабочие, которых вполне устраивала связь с общественными организациям – кассами взаимопомощи, благотворительными, культурно-просветительными. Рабочее сословие в России представляло вечно менявшееся, находившееся в движение море людей. Рабочему России, сформировавшемуся в системе патернализма, трудно было осознать, что в капиталистическом обществе нужно находиться постоянно в борьбе за улучшение своего положения, что государственные учреждения и даже куцые законы защищают не его интересы, а прикрывают эгоизм правящих классов и структур Источников, с которыми имеет дело новая рабочая история в России, можно, конечно, «разговорить» и отличить рабочих, «достигших экономического самосознания», идентифицирующих себя в обществе, а тем более вступивших на путь борьбы, от пролетариев «серых и несознательных», чуждых всякой политики. К «низшему сословию» может быть отнесены рабочие, из умонастроений которых не исчезла «верность вольной обработки земли», которая могла и укрепляться вследствие условий работы в городе. Исследование, проведенное недавно А.В. Новиковым, указывает, что и этих рабочих следует различать («дифференцировать)» на основании «плотности» связи с землей: связь пассивная, действительная и косвенная связи. Пассивная связь сохранялась у всех рабочих, пришедших из деревень на фабрики и имевших землю. В сельских районах такие наделы сохранялись более чем у половины рабочих. Прямые связи выражались в непосредственном участии рабочих в обработке земли. И таких рабочих, по оценкам А.В.Новикова, в сельских фабричных районах насчитывалось от 30 до 40 %, в то время как доля рабочих крупных промышленных центров, эпизодически уходивших на полевые работы, была незначительна. Наконец широко были распространены косвенные связи рабочих с селом через членов их семьи, ведущих хозяйство в деревне. Эти связи смягчали недостаток фабричного заработка рабочих, позволяли какое-то время мириться с неустроенностью фабричной жизни, но вносили дополнительные различия в интересы и устремления разных групп рабочих.[xxxii] Вообще «низший слой» историками значительно слабее изучен и главное не ясно, насколько и в каком направлении он способен был влиять на ход событий в стачках на отдельных предприятиях и в рабочем движении в более широких масштабах. Нельзя сбрасывать со счетов такой важный фактор, влияющий на рабочего, как внеэкономическое принуждение. Р. Зелник предполагал, что уверенность Ленина в том, что массы рабочих готовы жертвовать собой в борьбе за «установление порядка, от которого выиграют» основана на том, что «он понимал значение «внеэкономических» факторов, «сообщавших особую энергию недовольству рабочих», которые ухудшали и без того тяжелое положение людей, «из которых выжимали так называемые «русские сверхприбыли»[xxxiii]. Но на низшем уровне в определенное время могла воцариться и «власть толпы», а «социальный негативизм» в этом случае мог не свидетельствовать о зрелости рабочего движения? В пылу борьбы рабочий люд вряд ли проводил тонкие границы между экономической и внеэкономической эксплуатацией. Эта схема ценная сама по себе для ученых, должна быть историками связана с мышлением рабочих. Здесь особенно ценными могли бы быть исследования на микроуровне, показывающие в том числе изменения в их сознании при появлении руководящей политической идеи или организационного начала. Имея в виду «низший слой» пролетариата, Ленин через газету «Искра» требовал от социал-демократов издания листовок и брошюр, специально написанных наиболее популярно, приближенных «к анализу местных трудовых конфликтов», чтобы пробудить социальное сознание в низших слоях пролетариата, но при этом «не приспосабливаясь к уровню низов». По этому поводу он привел слова того же К. Каутского, который писал, что «агитация должна быть индивидуализировна, но тактика партии, ее политическая деятельность должны быть едины»[xxxiv]. Имея в виду низший слой пролетариата дореволюционной России, некоторые ученые в последние годы видят на политической арене только толпы, скопление, сборище людей, ставших «движущей силой» революций, сеющих смуту вместе с восставшим крестьянством, называют российского рабочего начала ХХ в. «истлевшим театральным реквизитом» истории.[xxxv] Это вполне понятно. История массового рабочего движения и особенно связанных с ним рабочих с.-д. партий не изучается уже не одно десятилетие. Психология масс, векторы социального насилия прошлой истории остаются на обочине исторической науке. В рабочей истории, пережившей кризис историзма вместе с мировым кризисом исторической науки, остается много нерешенных проблем. Например, мною уже поднимался вопрос: почему на рубеже XIX-XX вв. лишь меньшинство рабочих проявили себя, как активная сила? Это подтверждает и статистика стачек, дополнившая на основе Хроники фабричную инспекцию в 4 раза по числу стачек и в 3 раза по числу стачечников. Тем не менее, введение в научный оборот этой информации показывает, что ежегодно в 1895-1904 гг. в открытой борьбе за экономические права (в форме стачек или волнений) участвовало не более 8-10% от общей численности рабочих в России; в половине стачек участвовала лишь часть рабочих. На лицо «социальная дифференциация»! При этом историкам до сих пор неведомо, каким же был состав 90% «молчавших», в чем заключались их «социальные ожидания», которых не могло не быть? Почему многие рабочие не поддавались на агитацию и пропаганду? Были ли они «продвинуты» в общественно-политическом смысле? Что крылось под их стабильностью: особые условия труда по сравнению с «бунтовщиками», законопослушание или другие факторы? Каким было давление на рабочего мещанских слоев города, социокультурной архаики? Кто среди рабочих решался на открытый протест и кто ему противился? Какую роль играло убеждение со стороны агитаторов или администрации предприятий и т.д., и т. д.? Все эти вопросы также тесно связаны с темой «социальной дифференциации» и «социальных ожиданий». Они требуют новых походов и методик при обращении к источникам. Итак, в статье только обозначены отдельные вехи в эволюции историографии, включавшей труды, в которых была дана характеристика российского пролетариата. Заявление о том, что до революции 1905–1907 гг. «каждый рабочий начал сознавать себя частью рабочего класса» можно было бы считать неудачной фразой, если бы за этим не крылись принципы авторитарной идеологии. Постепенное наращивание работ, связанных с социальной дифференциацией рабочих было важным для отхода от традиционных представлений, укоренившихся у большинства обществоведов. Состояние рабочего класса, незавершенность процесса его формирования, о чем свидетельствовала социальная дифференциация, во многом отразилось и на характере событий, связанных с Октябрем 1917 г., да и в годы советской власти. Не это ли, искажая представление К. Маркса о диктатуре пролетариате, отражая «незавершенность» развития капитализма в России, породило неизбежность огромных бюрократических извращений новой власти после 1917 г., применение насилия против тех слоев и представителей общества, которые по ее мнению сами или в своих трудах «нарушали» политическую и социальную гомогенность советского народа? История социальной дифференциации рабочего класса важна и потому, что пролог революций в России, связанных с подъемом массового и общественного движения пока не получил однозначной оценки в отечественной науке. Обращение к истории исследования социальной дифференциации в рабочей среде отразило эволюцию идеологической системы российского общества во второй половине ХХ в., позволило вспомнить об ученых-профессионалах, которые в трудных условиях «той» повседневности боролись «за правду в истории» против ее фальсификации, несмотря на сопротивление бюрократического партийно-государственного аппарата. Историография темы указывает на положительный результат взаимодействия российской и зарубежной гуманитарных наук. В статье представлена общая панорама перекрещивающих различий в разных слоях формировавшегося рабочего сословия в дореволюционный период. Они разнились, не оставались стабильными, меняясь в зависимости от времени, изменений в составе и численности и других факторов, также как и социальные ожидания рабочих. Поднятая тема, ставит ряд новых вопросов: обращаясь к социальной дифференциации, надо ли иметь в виду революции в России, в развитии которых лежали объединительные интеграционные процессы? Правильно ли акцентировать внимание на сознательности участников движения в отрыве от этих процессов, выискивая в рабочих только «крестьянское» начало? Еще такой вопрос: могут ли быть сброшены со счетов наработки о деятельности на местах партийных организаций, представленные в очерках местных партийных организаций в советской историографии, а также в материалах Хроники, например, с информацией о 4,5 тыс. наименований листовок, обращенных только к рабочим? Какие изменения в социальной дифференциации происходили в связи с наплывом в города наемных рабочих в начале ХХ в.? Сохранялось ли неизменным в качественном отношении ядро революционного процесса в России? Сегодня и в отечественной, и в зарубежной литературе проблема социальных различий исследуется все глубже, больше в рамках микроистории, перемещаясь к индивидуальным биографиям рабочих. Ученые – историки и социологи ставят задачу через личность вообще и рабочего, в частности, привлечь внимание к тем диалогическим практикам, посредством которых возможно ответить на вопрос: насколько изучение личности (субъективного) способно приблизить исследователя к осмыслению актуальных проблем истории.[xxxvi] Исследуя на основе специальных новых методик индивидуумов – рабочих, их отношения с предпринимателями и властью, вполне возможно посредством источниковедческих практик привлечь внимание к «моделям» личностей рабочего и через нее представить социальную дифференциацию и социальные ожидания в широких пролетарских массах. Используя человека, как предмет исследования, возможно дать оценку исторический процессу с позиций человеческой личности, обсудить проблему отражения исторических событий в судьбах и самосознании человека, в процессах самоопределения личности прежде всего в период войн и революций. Эти важные вопросы нуждаются в глубоком осмыслении для понимания политических и культурных процессов, информация о которых ранее давалась больше на макроуровне. Последние примерно более четверти века рабочая история прошла сложный путь от отвержения к критическому переосмыслению, выйдя на новый виток. Признавая факт растущего интереса к разработке проблем микроистории, трудно отказаться и от исследования элементов «архитектуры» макроисторических процессов. Представляется, что и здоровый консерватизм необходим науке также, как поиски новых путей исторического исследования. Примечания [1] Работа проводится при поддержке гранта РГНФ № 09-01-12119в. [2] © И.М.Пушкарёва, 2010 [i] Рабочий класс России от зарождения до начала ХХ в. Отв. ред. Ю.И.Кирьянов, М.С.Волин. Изд.2. М. 1989. С. 272-273. [ii] Лось Ф.Е. Формирование рабочего класса на Украине и его революционная борьба (конец XIX столетия – 1904 г.). Киев., 1955. С.324. [iii] Примерно этот тип демократии имел в виду еще Жан Жак Руссо (1712–1778). Он вступал против дифференциации общества на «публичное» и «частное», как «разрушающей общество», за «формирование народа», передачи ему суверенитета, т.е. за полное отчуждение «каждого из членов ассоциации со всеми правами в пользу своей общины». С этого момента личность должна, по его мнению «утрачивать» свои права, так как государство, как «единый организм», заботиться о своих членах, которые в свою очередь «обязаны заботиться» о благе государства. (Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М., 1969 С.161). Историк А.Н. Кураев, представляя это сочинение Руссо, вообще считает, что «тоталитарная направленность концепции его демократии получила развитие в марксизме и особенно – в ленинской и сталинской теории демократии», а также «реализовалась на практике в моделях «демократии» в социалистических государствах Европы недавнего прошлого» (Кураев А.Н. Риски демократических систем власти. М., 2006. С.136–142 и др.). Дискурс на эту тему был бы интересен, но это не задача данной статьи. [iv] Сборник назывался Российский пролетариат: облик, борьба, гегемония. (М., 1970); критическая статья о нем – « О книге "Российский пролетариат: облик, борьба, гегемония. М., 1970" //Вопросы истории КПСС. 1972. N 9. C. 125 и др.» - была написана по заданию Отдела науки при ЦК КПСС П.А. Голубом, В.Я Лаверычевым и П.Н. Соболевым. [v] Там же. [vi] Blumer H.Social movements//Studies in social movements. A social psychological perspective/ Ed. by B. Mclaughlin. N. Y. 1969.P.9 [vii] Zelnik R. Russin Workers and the Revolutionary Movement.//Journal of Social Histori.6:2 (Winter 1972/1973). P. 214-236. С этой статьей на русском языке исследователи могли познакомиться лишь в 2007 г. – см: Зелник Р.Личность, протест, история. - СПб. 2007. - С. 87. [viii] См. об этом подробнее: Полянская Ю.М. Изучение маргинальных слоев в социальной структуре пореформенной Москвы // Историк и время . 20–50-е гг. ХХ в. А.М. Панкратовой. М., 2000. С. 34–39. [ix] Панкратова А.М. Рабочий класс и рабочее движение накануне революции 1905 г.//1905 г. История революционного движения в отдельных очерках. М.-Л.1925 . М., 1931. Т.I С. 223: ее же. Проблемы изучения рабочего класса России. // Труды первой всесоюзной конференции историков-марксистов. изд 2-ое. М. 1930. Т.I. С. 390–404; ее же Проблема изучения истории пролетариата. //История пролетариата СССР. I. М., 1931. С.1–38; Рожкова М.К. Рабочие Трехгорной мануфактуры накануне во второй половине XIX в. // Там же. С. 223. [x] Рашин А.Г. Формирование рабочего класса в России. Изд. 2-е. М. 1958. С.560 [xi] Иванов Л.М. Состояние и задачи изучения истории пролетариата в России //Вопросы истории . 1960. N 3 С.50-74.; его же. Преемственность фабрично-заводского труда и формирование пролетариата в России // Рабочий класса рабочее движение в России. 1861-1917. М., 1966. С 116-117; см. также: об этом. Леонид Михайлович Иванов. Личность и научное наследие историка. Сб. статей к 100 –летию со дня рождения. М. 2009. С.12-42, 59-91. [xii] Хаймсон Л. Исторические корни Февральской революции //Анатомия революции: 1917 год в России: массы, партии, власть. СПб., 1994. С.23. [xiii] Там же. С.24. [xiv] Zelnik R. On The Eve: Life Histories and Identities of Some Revolutionary Workers. 1870-1905// Sigelbaum L., Suny R. (eds.) Making Workers Soviet: Power, Class and Identity/ Itaca, 1994. P.27-65/ [xv]Steinderg M.D.Workers-Authors and cult of the Person //Frank S., Steinberg M. (eds.). Cultures in Flux:Lower-Class Valuts, Practicies and Resistance in Late Imperial Russia. Princeton.1994/ P. 168-194/ [xvi] Имеются в виду 10 выпусков 16 книг общим объемом 350 п.л. издания «Рабочего движение в России. 1895-февраль 1917 г. Хроника»: Вып. 1. 1895 год. М.1992. 172 с.; Вып. II. 1896 год. М.- СПб., 1993. 247 с; Вып. III. 1897 год. М.- СПб., 1995. 353 с.; Вып. IV. 1898 год. М.-СПб., 1997. 352 с.; Вып. V. 1899 год. М., ИРИ РАН 1998. 391с.; Вып. VI. 1900 год. М.- СПб., 1999. 411 с.; Вып. VII. 1901 год. СПб., 2000. 607 с.; Вып. VIII. Ч. 1–2. 1902 год. М. ИРИ РАН. 2003. 836 с.; Вып. IX.. 1903 год. Ч. 1–4. М., ИРИ РАН. 2005. 1290 с.; Вып. X. 1904 год. Ч. 1–3. М., ИРИ РАН. 2008. 808 с.. [xvii] Хроника. Вып. IX.1903год. С.28-29. [xviii] Пушкарева И.М.Возвращение к забытой теме: массовое рабочее движение в начале ХХ века. //Отечественная история.2007. № 2. С.109-110.. [xix] Российский пролетариат: облик, борьба, гегемония… С.6. [xx] Кирьянов Ю.И. Об облике рабочего класса России./ / Там же. С.107. [xxi] Цит. по кн: Зелник Р.Личность, протест, история… С.92. [xxii] Ленин В.И. Попятное направление в русской социал-демократии. Полн. Собр. соч. Т .4. С.269 [xxiii].Ленин В.И.Исторический смысл внутрипартийной борьбы. Полн. собр, соч. Т.19 С.358; его же. Речь на II всероссийском съезде Комисаров труда. Там же. Т.36. С.369 [xxiv] Воровский В.В. Избранные произведения о первой русской революции. М., 1955. С.387-388. [xxv] Рабочий класс СССР. Рабочий класс России от зарождения до начала ХХ в. 2 изд. М., 1989 г. С.594. [xxvi] Ложкин В.В. Роль рабочих в создании РСДРП //Вопросы истории. 1983 .№ 7. С. 64–80. По подсчетам автора число рабочих, участвовавших в работе во всех социал-демократических организаций составляло: в 1895 г. – 58 чел., в 1896 г. – 96: в 1897 г. – 103; в 1898 г. – 117; в 1899 г. – 108; в 1900 г. – 140; в 1901 г. – 213; в 1902 – 328; в 1903 г. – 489; в 1904г. – сведений нет. (При этом не исключены повторения фамилий одних и тех же рабочих в работе организаций в разные годы) [xxvii] Ложкин В.В. Когорта славных. М. 1986. С.41-59. Правда, заметим, что В.В.Ложкин, используя труд историков20-х гг. во главе с В.И. Невским, включил в ИПС лишь 35% от общего числа социал-демократов России. [xxviii] Пушкарева И.М. Рабочие и партии России в канун революции 1905-1907 гг.//Политические партии в российских революциях в начале ХХ века. М.,2005. С.146-164.. [xxix] Рабочие и интеллигенция России в эпоху реформ и революций .1861-февраль 1917 г. СПб., 1997. С. 77. [xxx] Там же С.84 [xxxi] Пушкарева И.М. Возвращаясь к забытой теме… С.111. [xxxii] Новиков А.В. Причины активизации рабочего протеста в России и 1905 году. // Вестник Костромского государственного университета им. Н.А. Некрасова. Серия «Исторические науки». 2006. Т. 12. №5 (20). С. 67-69. [xxxiii] Зелник Р.Личность, протест, история… С.95. [xxxiv] Ленин В.И. Попятное направление... Указ соч. С270-271. [xxxv] Булдаков В.П.Красная смута. Природа и последствия революционного насилия. М., 2010, С.141. [xxxvi] См. на сайте Института истории РАН в Санкт-Петербурге доклады международного коллоквиума 7-9 июня 2010 г. «Человек и личность как предмет исторического исследования Россия конец XIX-XX в». На нем были обсуждены проблемы: концепция личности. и их преломлениях во времени, становление личности в кризисную эпоху, формирование идентичности рабочего, личностные модели поведения, феномен и парадоксы российского революционера начала ХХ в. и др.
Вернуться к оглавлению V Международной научной конференции
|
|
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА |
|
Редактор Вячеслав РумянцевПри цитировании всегда ставьте ссылку |
