Марк ТВЕН (Сэмюэл Ленгхорн Клеменс)

1835-1910

Марк Твен, хорошо знал газетную среду, нравы и обычаи, в ней царящие. Он начинал трудовую деятельность учеником наборщика в еженедельной газете, а затем сотрудничал со многими американскими, английскими, российскими газетами. Знал писатель и то, какой властью обладает газетное слово.

Проза Марка Твена являет собой пример того, как концептуальное видение прессы может принадлежать автору, вымышленному повествователю, персонажу.

Многочисленные памфлеты чаще всего выражают авторское видение сущности и роли периодической печати, хотя есть примеры и того, как эти вопросы понимают сами герои памфлетов. К примеру, в памфлете «В защиту генерала Фанстона» (1902) выражено писательское видение роли газеты в жизни современного общества: «Беспринципная газета ежедневно ускоряет нравственное разложение миллиона испорченных читателей; наоборот, газета с высокими принципами каждый день помогает миллиону других людей становиться лучше»1 (Пер. В. Лимановской).

Поэтому одна из первейших обязанностей газеты — поддерживать «неугасимый, чистый огонь» доброго влияния, потому что «один яркий образец доброго влияния стоит больше, чем миллиард сомнительных». Этот образец необходимо поддерживать «в детской, в школе, в университете, в церкви, на страницах газет и даже в конгрессе, если только это возможно!» В приведенном отрывке страницы газеты поставлены в один ряд с детской, школой, университетом, церковью и конгрессом.

Зато в памфлете «Монолог короля Леопольда в защиту его владычества в Конго» (1905) оценка современной печати вложена в уста его главного героя, и вызвано это тем, что памфлет написан в виде монолога. О последнем заявлено уже в названии, что не может быть слу-

-----

Твен М. В защиту генерала Фанстона http://lib.baikal.net/INPROZ/MARKTWAIN/fanston.txt

254

 

чайностью: писатель предоставляет своему герою возможность высказаться «в защиту его владычества в Конго», которому мешает пресса: «Сколько миллионов я потратил за эти двадцать лет, чтобы заткнуть рот борзописцам обоих полушарий, а правда нет-нет да и просачивается наружу. Сколько миллионов я потратил на религию и искусство, а что получил? Ничего. Никакой благодарности. Газеты умышленно замалчивают мои щедроты. В газетах — ничего, кроме клеветы, оголтелой клеветы, одной только клеветы. Даже если все и правда — все равно это клевета, раз направлено против короля! Все до капли выбалтывают эти злодеи <.>»1 (Пер. В. Лимановской).

В видении короля Леопольда, журналисты — это борзописцы, которым, если есть достаточное количество миллионов, можно заткнуть рот, что у него, к сожалению, не получилось. Зато там, где надо бы рассказать о его «щедротах», пресса «умышлено замалчивает» об этом и публикует только клевету. Известная твеновская ирония почти переходит в сарказм, когда король, в передаче писателя, называет публикуемое прессой клеветой (пусть в ней «все и правда»), если оно направлено против короля. Концептуальное видение королем Леопольдом журналистов включает в себя способность болтать, как неумение держать язык за зубами. В этом видении они выступают также в качестве злодеев, которые мешают ему спокойно жить и творить свои «щедроты».

Такое концептуальное видение прессы и журналистов меняется на прямо противоположное, когда король Леопольд вспоминает о заверениях его собственного «газетного синдиката», который много сделал для того, чтобы уверить мировую общественность в том, что король прекратил жестокости по отношению к коренному населению Конго. Только с его помощью можно бороться с борзописцами, клеветниками, болтунами и злодеями из чужих газет. И тогда пресса, потому что она своя, становится защитницей королевского владычества и королевской чести.

Среди таких «злодейских» особое раздражение короля вызывает «Вест-Африкен мейл», этот «листок», издающаяся в Ливерпуле и «существующий на добровольные пожертвования разных сердобольных олухов, и каждую неделю эта газетка кипит, дымит и извергает зловоние, что должно означать последние известия о «зверствах в Конго». Надо прикрыть эту газетку! Я изъял книгу о зверствах в Конго, когда она была уже отпечатана, а с газетой разделаться мне и вовсе просто!»

-----

1 Твен М. Монолог короля Леопольда в защиту его владычества в Конго http://lib.baikal. net/INPROZ/MARKTWAIN/kongo.txt

255

 

В понимании короля Леопольда, концепт независимая газета — это то, что, противно его воле и делам, то, что наполнено способностью кипеть, дымить и извергать зловоние. Именно независимым газетам труднее всего заткнуть рот, потому что издаются они «на добровольные пожертвования разных сердобольных олухов», и это делает их по-настоящему независимыми. Однако у короля есть средства, чтобы «разделаться» и с такими газетами.

Король вспоминает те благодатные времена, когда подобные ему «просто «разоблачали» в газетах рассказы об увечьях, отбрасывая их как клевету, ложь назойливых американских миссионеров и разных иностранных коммерсантов». Газеты, вне сомнения, выступают для короля в качестве положительного начала, когда он вспоминает их важную роль в деле воспитания христианских народов в нужном духе, в деле сохранения гармонии: «С помощью газет мы приучили христианские народы всего мира относиться к этим рассказам с раздражением и недоверием и ругать самих рассказчиков. Да, в доброе старое время гармония и лад царили в мире. И меня считали благодетелем угнетенного, обездоленного народа».

Но со временем у газет появилось одно качество, которое король не может считать положительным. Это — фотография, которая дает возможность подтверждать изображением написанное. Фотография не позволяет отбрасывать «рассказы об увечьях» как «клевету и ложь». Швыряя на пол фотографии изувеченных негров, король заявляет: «Кодак» — это просто бич. Наш самый опасный враг, честное слово!»

Совершенствование печатного дела посредством использования фотографии, в глазах короля Леопольда, лишает прессу положительного начала, разрушает гармонию его отношений с газетами: «Как вдруг появляется неподкупный «Кодак», — сокрушается он, — и вся гармония летит к чертям! Единственный очевидец за всю мою долголетнюю практику, которого я не сумел подкупить!» Фотография в лице «кодака» — это тот самый «единственный очевидец», которого нельзя подкупить. С ее появлением газеты, защищающие короля, становятся бессильны: «<...> со страниц 10 000 газет идет сплошным потоком прославление меня, в категорической форме опровергаются все сообщения о зверствах. И вдруг — нате, скромный маленький «кодак», который может уместиться даже в детском кармане, встает и бьет наотмашь так, что у всех разом отнимается язык... »

Упоминание 10 000 газет и маленького фотоаппарата «кодак» в одном контексте не случайно: сознание героя не может пережить стол

256

 

кновение двух несопоставимых объемов информации, в котором побеждает не тот, что больше, а тот, что делает информацию наглядной, А. значит, и более убедительной.

В рассказе «Детектив с двойным прицелом» (1902) о характере провинциальной прессы говорит персонаж — сын, претворяющий в жизнь план мести отцу, разработанный матерью. В письме к ней он рассказывает о том, как бланки, играющие ключевую роль в разработанном матерью плане мести, попали в руки какого-то загулявшего репортера местной газеты. Эти бланки, в которых сообщалось о том, какое преступление в свое время совершил по отношению к матери отец, стали для газеты «ценным материалом». Репортеру «удалось, выражаясь профессиональным языком, «вставить фитиль» другим газетам, то есть раздобыть ценный материал, обскакав других газетчиков». Однако это было еще не все. В письме сын сообщает: «И вот наутро его газета, задающая в этом городе тон, крупным шрифтом напечатала наше объявление на первой полосе, присовокупив целый столбец поистине вулканических комментариев в адрес нашего негодяя, которые заканчивались обещанием добавить тысячу долларов к объявленной награде за счет газеты! В здешних краях пресса умеет проявить великодушие, когда на этом можно сделать бизнес»1 (Пер. Н. Бать).

Провинциальная американская пресса конца XIX века (описываемые события происходят в 1897—1900 годах) в погоне за сенсацией готова использовать любой материал и рада присовокупить к этому материалу «целый столбец поистине вулканических комментариев». Свое писательское отношение к ней писатель вкладывает в ироническое замечание сына о «великодушии» прессы, которое всегда проявляется, если «на этом можно сделать бизнес». Публикация в газете привела к нужному результату. Когда сын увидел якобы своего отца в очередной раз, тот держал в руках злополучную газету и уведомление о выезде, последнее и было целью разработанного матерью плана. Кроме того, было заметно, что веселость его совсем пропала, как пропал и аппетит.

Позже выяснилось, что найденный сыном Джейкоб Фуллер не является его отцом, и соответственно, преступником, но изменить ничего было уже нельзя — он исчез. Сын теперь же сам думает о том, как воспользоваться возможностями газеты. Самое простое — дать объявление

0 том, что произошла ошибка: «Подумай, — пишет он матери, — как все теперь осложнилось! И как все было бы просто, если бы его можно было

-----

1 Твен М. Детектив с деойным прицелом http://lib.baikal.net/INPROZ/MARKTWAIN/ detektiv.txt

257

 

оповестить объявлением в газете! Но если есть способ, как уведомить его, не спугнув, то я такого не нашел, хотя и думал до полного отупения. «Если джентльмен, недавно купивший рудник в Мексике и продавший свой рудник в Денвере, сообщит адрес... (кому, мама?)... то ему расскажут, что произошла ошибка; у него попросят извинения и возместят убытки, которые он потерпел в связи с одним делом». Понимаешь? Он же подумает, что это ловушка; да и каждый бы так подумал <.>».

Другие варианты объявления также не подходят.

В данном случае мы имеем дело с тем редким примером, когда возможности прессы оказались бессильны в поисках человека, незаслуженно заподозренного в преступлении. Получается так, что бросить тень подозрения и даже обвинить человека в преступлении с помощью прессы — дело предельно простое, а вот восстановить с ее помощью справедливость или хотя бы найти незаслуженно обиженного иногда просто невозможно.

Продолжение поисков приводит героя на «серебряный прииск в глубине округа Эсмеральда». В письме к матери сын рассказывает о достопримечательностях поселка, который вырос вокруг прииска, среди которых отсутствие обогатительной фабрики, церкви и газеты.

Во всем последующем повествовании этот пародийный рассказ (в нем пародируется и мелодрама, и входившие в моду детективы) больше ни разу не обращается к теме прессы. Создается впечатление, что использование в нем истории с найденным и опубликованным в качестве ценного материала частным объявлением — это как бы пародия внутри пародии, в которой высмеиваются приемы работы газетчиков.

Газетные объявления часто играют у Марка Твена принципиально важную роль в развитии сюжета, обращение к ним персонажей принципиально меняет их судьбу. В повести «Простофиля Вильсон» (1894) вдова Петси Купер сдавала лишнюю комнату с пансионом для того, чтобы сводить концы с концами, однако комната долгое время пустовала, пока, наконец, «объявление о комнате, данное в газете год тому назад, принесло долгожданный отклик»1 (Пер. В. Лимановской). Это стало радостной вестью, которую сыновья даже поспешили разнести по городу, тем более, что желание снять комнату выразил не один человек, а сразу двое братьев итальянцев. Объявление, данное год назад, сработало. Значит, газетная информация никак не может быть отнесена к однодневной, быстро теряющей свою актуальность.

-----

Твен М. Простофиля Вильсон http://lib.baikal.net/INPROZ/MARKTWAIN/wilson.txt

258

 

Заметим, что события происходят в 1830 году. И самое главное, в повествовании намечается новый поворот, главными виновниками которого стали два брата итальянца графского происхождения — Луиджи и Анджело Капелло.

Повесть создает впечатление, что в жизни маленьких провинциальных городков Америки, каким является Пристань Доусона, в первой трети XIX периодическая печать еще не играет той значительной роли, которая будет свойственна ей в последующем. Газета воспринимается почти исключительно только в качестве источника информации. Так из местных газет Том Дрисколл узнает о том, что в совершенном им убийстве дяди обвиняют другого человека, на что он и рассчитывал. Не по своей вине, ибо в газетах было просто перепечатано телеграфное сообщение из Пристани Доусона, но газеты выступают в качестве источника ложной информации и дают убийце возможность заявить в телеграмме, что он «прочел страшное известие в газетах». Настоящий убийца не попал под подозрение, прежде всего потому, что из его собственной телеграммы, отправленной из другого города, «явствовало», что он узнал о преступлении «из газет». Хотя такой результат был для преступника только временной победой.

В повести «№ 44, таинственный незнакомец» (1902—1908), имеющей подзаголовок «Старинная рукопись, найденная в кувшине. Вольный перевод из кувшина», главной является проблема своеобразия времени, которое писатель понимает как явление относительное. Его интересует несовпадение между реальными физическими явлениями и их непосредственным человеческим восприятием. Герой, именем которого названа повесть, смотрит на мир с космической точки зрения, а вернее, с точки зрения вечности. Эта точка зрения передается и повествователю, глазами которого заглавный герой повести и увиден. Такая «космическая» точка зрения характерна и для взгляда на газету.

Описываемые в повести события начинаются в 1490 году в Австрии. Рассказывая о своей жизни в деревне, повествователь сообщает о том, как устроился на работу к мастеру нового печатного дела, которому к этому времени было «всего лишь тридцать-сорок лет». Само печатное дело в Австрии было почти неизвестно. Более того, в деревне, где жил повествователь, мало кто видел печатный текст, «мало кто представлял, что такое печатное ремесло, и не было тех, кто бы проявлял к нему любопытство или интерес»1 (Пер. Л. Биндеман). И самое главное: читатель

-----

1   Твен М. № 44, таинственный незнакомец http://lib.baikal.net/INPROZ/MARKTWAIN/tn44.txt

259

 

может узнать о том, что в этот ранний период развития печатного дела для «легкого чтения» еще ничего не печаталось.

В этой повести, сопрягающей благодаря герою Э 44, Новая Серия 864962 в одном повествовательном пространстве разные исторические эпохи, есть объяснение того, что такое газета для героя-повествователя, который живет в эпохе, не знающей такого явления: «<.> Ну, это так просто не объяснишь — рисунки, колонки, подвалы и прочее. Погоди, я расскажу тебе про газеты в другой раз, сейчас я хочу прочесть телеграмму». Объясняющий намеренно уходит от сущности того, что такое газета, говоря лишь о внешнем ее оформлении, потому что разговаривает с человеком эпохи, в которой печатное дело обращено пока только к печатанию церковных книг.

Позже в повести выясняется, что сама по себе газета, как форма передачи информации, не изобрела ничего нового, и человек, живущий в конце XY века, может прочитать бостонскую газету, которая вышла 28 июня 1905, если он просто знает английский язык, даже если это — «английский язык будущего». Более того, газета, вышедшая вначале XX века, доказывает правильность поведения и понимания людьми событий, которые произошли в конце века пятнадцатого, тех событий, которые не всем в том веке казалась не то что правильными, а и просто правдоподобными.

В рассказе «Жив он или умер?» (1893) Марк Твен пытается развить расхожую в творческих кругах идею, согласно которой, чтобы стать известным и покупаемым, необходимо умереть. Одним из героев рассказа выступает известный художник круга барбизонцев Франсуа Милле (1814—1875), с которым, как и со многими другими художниками, по-этами, композиторами, приключилась именно такая история. Жил он очень бедно, практически в нищете, получая за свои картины более чем скромные деньги. Однако сразу после смерти быстро «вошел в моду», картины стали продаваться по фантастическим для него ценам.

Одному из художников, ведущих вместе с Франсуа Милле полуголодное существование в своеобразной художнической коммуне, приходит мысль, что спасти их от нищеты и постоянных долгов может якобы смерть одного из них. Выбор пал на Франсуа Милле. А для реализации плана им потребовалась помощь прессы: «<.> Время от времени, — рассказывает повествователь, — мы договаривались с редактором какой-нибудь провинциальной газеты и писали заметку. В этих заметках никогда не говорилось, что мы открыли нового художника, — наоборот, мы делали вид, будто Франсуа Милле давно всем известен.

260

 

В них не содержалось никаких похвал, а всего лишь несколько слов о состоянии здоровья «великого мастера», — порою в них преобладала надежда, порою печаль, но всегда между строк чувствовалось, что мы опасаемся самого худшего. Все эти заметки мы отчеркивали и посылали газеты тем, кто купил у нас картины»1 (Пер. М. Беккер).

Художникам, которые писали заметки в провинциальные газеты, нельзя отказать в знании психологии потребителей газетной информации: они никогда не говорили о том, что «открыли нового художника», никогда не хвалили героя заметки — известный художник в этом не нуждается. Они только высказывали беспокойство по поводу состояния его здоровья. Именно такая тактика и делала художника знаменитым, многократно повышая в цене его произведения.

Когда один из художников, приехав в Париж, сошелся там «с иностранными корреспондентами и добился того, что известия о болезни Милле обошли Европу, Америку и все остальные страны мира», то вокруг имени художника и его картин поднялся такой ажиотаж, что в этом деле потребовалось срочно ставить точку. Друзья велели Франсуа Милле «слечь в постель и поскорее зачахнуть, чтобы успеть скончаться не позже чем через десять дней». В это же время они «ежедневно отправляли в Париж бюллетени, чтобы Карл через газеты пяти континентов мог оповещать весь мир о состоянии больного».

Торжественные похороны Франсуа Милле стали событием для всего мира. При этом сам «покойник» был среди тех четырех друзей, что несли его гроб. Повествователю посчастливилось видеть «покойного» Франсуа Милле. Художник, который рассказал повествователю эту историю, был более всего рад тому, что «это единственный случай, когда публике не удалось сначала уморить гения голодом, а потом набить чужие карманы золотом, которое должно было достаться ему».

Периодическая печать в данном случае, как провинциальная, так и распространяемая в мире, выступает исключительно в позитивной роли. Она дает возможность прославить и в самом деле талантливого человека при его жизни, а не, как обычно, после смерти. Другое дело, что читающего этот рассказ не покидает мысль о том, что подлинная история жизни и посмертного признания Франсуа Милле была не такой, как в рассказе Марка Твена, а, к сожалению, традиционной.

Герои рассказов и повестей Марка Твена нередко пользуются газетой как прикрытием. Так герой рассказа «Запоздавший русский паспорт»

------

Твен М. Жив он или умер? http://lib.baikal.net/INPROZ/MARKTWAIN/zhivumer.txt

261

 

 (1902), Альфред Пэрриш, попытавшись покинуть пивную, вспомнил, что «он еще не расплатился, и у него нет ни пфеннига», вернулся и, «весь дрожа, зарылся в газету»  (Пер. Е. Коротковой). И проделывал он это каждый раз, когда мимо проходил кельнер.

Иногда поведение героев Марка Твена относительно прессы оказывается в первый момент несколько неожиданным. Так в рассказе «Наследство в тридцать тысяч долларов» (1904) жена Саладина Фостера, Электра, узнает о том, что родственник ее мужа, «не то какой-то дядя, не то двоюродный или троюродный брат — Тилбери Фостер, семиде-сятилетний холостяк», собрался умирать. Из того же его письма становится известно, что он решил оставить им наследство в тридцать тысяч долларов: «<...> Как только Элек немного оправилась после бурных переживаний, вызванных письмом, она подписалась на газету, выходящую в городке, где проживал их родственник»  (Пер. Н. Бать).

Затем ситуация вроде бы немного проясняется. Планируя, что делать с богатством, которое должно в ближайшее время на них свалиться, супруга предлагает вложить деньги в привилегированные акции угольных шахт. Акции будут в продаже примерно через год, платить будут десять процентов с вложенного капитала, а вся информация получена из прессы: «<...> Я уже все разузнала. Условия опубликованы в газете, в Цинциннати». Героиня и в дальнейшем будет пользоваться газетной информацией для строительства и корректировки своих экономических проектов, к примеру, из чикагской газеты «Уолл-стрит Пойнтер».

Однако, как оказалось позже, это была другая газета, и нужна она была с целью получению другой, некоммерческой информации: «<.> Газетка, которую выписала Элек, выходила по четвергам; совершив путешествие в пятьсот миль, она могла прибыть только в субботу. Письмо дядюшки Тилбери было отправлено в пятницу, следовательно, их благодетель опоздал умереть и попасть в последний номер более чем на сутки, но у него было предостаточно времени известить о своей кончине в следующем номере».

Судя по тому, что интересующее супругу издание названо «газеткой», она не представляла собой ничего серьезного или значительного и нужна была лишь для скорейшего получения информации о кон-

262

 

чине родственника. Через неделю «Уикли Сэгамор» (так называлась газета) стала причиной горького разочарования супругов: извещения о смерти родственника не было, а сам он в глазах мужа предстал «подлым обманщиком». Супруги решили, что их родственник «задержался в этом мире», и им оставалось только ждать следующего номера газеты.

Однако то, чего они ждали, уже произошло — Тилбери Фостер «умер точно по расписанию» и даже располагал «более чем достаточным запасом времени, чтобы попасть в последний номер газеты, и не попал туда лишь по воле случая. Такие случаи немыслимы в столичном органе печати, но нередки в жалких захолустных листках, подобных «Сэгамору».

Во-первых, читатель находит подтверждение своего впечатления о том, что газета «Уикли Сэгамор» была «жалким захолустным листком». А во-вторых, узнает о том, что есть принципиальная разница между столичной и провинциальной печатью. Марк Твен обстоятельно описывает произошедшее, и, на наш взгляд, история эта достойна того, чтобы ее привести полностью: «<...> А вышло так: в тот момент, когда версталась первая полоса газеты, заведение Хостеттера «Кафе-мороженое для дам и джентльменов» бесплатно прислало в редакцию кварту прохладительного клубничного напитка, и порция довольно сдержанных сожалений по поводу переселения Тилбери Фостера в мир иной была выкинута, дабы нашлось место для горячей благодарности редактора.

По дороге к шкафу, где хранились гранки, строки сообщения о кончине Тилбери рассыпались, иначе оно бы появилось в одном из последующих номеров «Сэгамора», потому что «Уикли Сэгамор» не пренебрегает «живым материалом», который на его столбцах обретает бессмертие, если только не происходит чрезвычайного происшествия. Но рассыпавшийся материал мертв, ему уже не суждено воскреснуть. Шанс увидеть свет для него утрачен, утрачен навеки. А посему — нравится это Тилбери или нет, пусть он рвет и мечет в своей могиле сколько угодно — сообщение о его смерти никогда не появится в «Уикли Сэгамор».

Благодарность редактора газеты кафе за присланный прохладительный напиток оказывается важнее «довольно сдержанных сожалений по поводу переселения Тилбери Фостера в мир иной». Замечание писателя о том, что «такие случаи немыслимы в столичном органе печати», если вы знаете о том, что писал о ней Марк Твен, нельзя принимать за чистую монету. В этом замечании больше иронии, нежели

263

 

действительного положения дел. Оно, скорее, ставит знак равенства между столичной и провинциальной печатью, в которых царят схожие нравы и обычаи обращения с «живым материалом».

Для супругов, ожидающих информации в газете, медленно тянулось время, а газета в течение шести месяцев «хранила молчание». Однако и без ожидаемых тридцати тысяч долларов умная игра жены на бирже приносила баснословные доходы, в короткое время доведя состояние супругов до миллиона, пяти, десяти, тридцати и даже трехсот миллионов долларов, которые «удвоились, затем удвоились снова, и опять, и еще раз...», а в конечном итоге получилось два миллиарда четыреста миллионов долларов.

В один из самых ответственных моментов в жизни супругов, когда дела на бирже приближались к краху, их посетил редактор и владелец газеты «Уикли Сэгамор», решивший «заглянуть к Фостерам, которые последние четыре года были так поглощены своими делами, что забыли оплатить подписку на газету. Шесть долларов долга!» И гость оказался желанным, «ведь редактор все знает про дядюшку Тилбери и осведомлен насчет его продвижения в сторону кладбища». Из разговора с тупицей-редактором супруги узнают, что их родственник «уже пять лет на том свете». Однако самое главное было в том, что, по сообщению того же редактора, который был душеприказчиком покойного, «у старика не было ни цента. Хоронить его пришлось за счет города... Ему нечего было завещать, кроме тачки, вот он и завешал ее мне. Тачка без колеса и никуда не годится, но все же это хоть какое-то наследство; и в знак благодарности я набросал нечто вроде некролога, только для него не хватило места».

Таким образом, ожидаемая, но неполученная из газеты информация стала словно бы причиной того, что супруги сказочно разбогатели. На таком, фактически анекдотичном, материале писатель представляет периодическую печать, как источник информации, без которой, как минимум, можно обойтись. Другое дело, что в рассказе упоминаются газеты, благодаря которым героиня нашла наиболее выгодные способы и места вложения уже имевшихся средств. Обходиться только ими в ожидании большого наследства ее заставило отсутствие информации о смерти родственника в газете. Неизвестно, как пошла бы ее коммерческая деятельность, если бы известие о смерти, якобы свидетельствующее о полученном богатстве, пришло вовремя, в какие рискованные операции она бы пустилась, надеясь на получение тридцати тысяч долларов.

264

 

В повести «Старые времена на Миссисипи» (1875), в которой очень сильно мемуарное начало, повествователь, рассказывая о том, как он был лоцманским «щенком» на пароходе, признается, что со временем «научился читать по водной поверхности так, как пробегают новости в утренней газете»1 (Пер. Р. Райт-Ковалевой). Известно, что лоцманским учеником на Миссисипи Марк Твен был с 1857 по 1861 год. Значит, сделанное замечание можно воспринимать, как свидетельство того, что в определенной части американского общества конца 50-х годов девятнадцатого века уже сложилась традиция «пробегать» новости в утренней газете, и такое умение считалось достоинством.

Регулярному общению читателей с прессой не мешало даже то, что ее доставка в районы по берегам Миссисипи была довольно сложным, а то и затруднительным мероприятием, иногда даже опасным. Повествователь рассказывает о том, как к их пароходу в разных местах добирались на яликах люди, чтобы получить «пачку новоорлеанских газет», не взирая даже на то, что подвергали при этом свои жизни смертельной опасности.

Однако самое интересное начинается тогда, когда автор-повествователь пускается в рассуждения о том, в чем достоинства профессии лоцмана, по сравнению с другими. Короли связаны «по рукам и ногам», так как они — «слуги парламента и народа». Парламенты, в свою очередь, «скованы цепями своей зависимости от избирателей». Нет настоящей свободы и у тех, кто делает газеты: «<.> редактор газеты не может быть самостоятельным и должен работать одной рукой: другую его партия и подписчики подвязали ему за спину; он еще должен быть рад, если имеет возможность высказывать хотя бы половину или две трети своих мыслей».

В данном случае высказано явное сочувствие людям, занятым изданием газет, однако чаще всего они не вызывают не то что сочувствия, а даже и симпатии. Например, в рассказе «Разговор с интервьюером», написанном в виде диалога, писатель откровенно издевается над газетчиком, который пришел брать у него интервью.

Начинается все с того, что интервьюируемый спрашивает, как пишется слово «интервью», чем вызывает замешательство газетчика. Затем он так отвечает на его вопросы, что журналист постоянно теряется и не может понять его ответы. Рассказывает, например, о самом замечательном из встреченных им людей, который на собственных похоро-

-------

1 Твен М. Старые времена на Миссисипи http://lib.baikal.net/INPROZ/MARKTWAIN/ misisipi.txt

265

 

нах просил, чтобы пришедшие не очень шумели, а когда его понесли на кладбище, вообще заявил, что «хочет в последний раз полюбоваться пейзажем, встал из гроба и сел рядом с кучером»  (Пер. Н. Бать). На вопрос о возрасте интервьюируемый отвечает сначала, что ему девятнадцать, затем из его же слов получается, что ему уже сто восемьдесят лет. В связи с вопросом о брате-близнеце рассказчик ставит в тупик газетчика рассуждениями о том, что Джо сих пор неизвестно, кто утонул в детстве в ванночке во время купания, он сам или его брат. Одна нелепость громоздится на другую и в результате — «молодой человек почтительно и поспешно откланялся».

Возможно, что такое поведение рассказчика вызвано внешним видом интервьюера, который представлен, как «вертлявый, франтоватый и развязный юнец», да к тому же и газета, от которой он прислан, называется «Ежедневная Гроза», а, может быть, просто из нелюбви к интервью, которые, по словам газетчика, сегодня «как раз в большой моде».

В романе «Позолоченный век» (1874), написанном совместно с Чарльзом Дэдли Уорнером, периодической печати и ее создателям отведена особая роль. Дело, которым занялся сквайр Хокинс после переселения по приглашению своего друга из Теннеси в Миссури, было удачным. Он стал жить значительно лучше, и одним из показателей этого улучшения явилось то, что он выписывал ежедневную газету, выходившую в Филадельфии. При этом отмечается, что «других газет в поселке почти не появлялось, хотя «Женский альманах Годи» находил в нем хороший сбыт и считался, по мнению наиболее авторитетных местных критиков, образцом изящной словесности»  (Пер. Л. Хвостенко).

Кроме того, само благополучие, как оказалось, было связано именно с прессой: «<...> В этих двух газетах и крылась тайна все возраставшего благополучия Хокинса. Газеты постоянно информировали его о состоянии посевов на юге и востоке страны, и поэтому он знал, на какие товары будет спрос, а на какие нет, по крайней мере, за несколько недель, а то и месяцев до того, как об этом узнавали все окружающие. Шло время, и постепенно все стали считать, что ему удивительно везет. Его соседям было невдомек, что за этим «везеньем» скрывается сметливый ум».

Газеты выступают как одна из причин грамотного ведения хозяйства, приносящего доход, они служат источником информации, которую

-------

2 Твен М., Уорнер Ч.Д. Позолоченный век http://lib.baikal.net/INPROZ/MARKTWAIN/ gildage.txt

266

 

можно назвать коммерческой. Чтение газет, к которому прикладывается «сметливый ум», может приносить ощутимую материальную выгоду.

Концептуально газета в романе выступает не только в качестве средства, помогающего росту благосостояния. В представлении одного из персонажей, Филипа Стерлинга, которому хотелось добиться в жизни не только богатства, но и славы, последней можно добиться, написав книгу, проведя смелую экспедицию или основав «влиятельную газету». Считая себя талантливым человеком, он начинал как автор статей в популярных журналах, однако при этом «считал, что его талант легко обеспечит ему редакторское кресло в какой-нибудь из столичных газет; правда, он не имел никакого представления о газетной работе, ничего не смыслил в журналистике и понимал, что не сможет выполнять никакую техническую работу, но зато был уверен, что без всякого труда сумеет писать передовые статьи. Рутина редакционных будней претила ему, к тому же она была ниже его достоинства — ведь он питомец университета и автор нескольких удачных журнальных статей! Он хотел начать прямо с верхней ступени лестницы».

Самоуверенность молодого человека, который не имел представления о газетной работе и ничего не смыслил в журналистике, привела его к неутешительным наблюдениям. Оказалось, что «все редакторские вакансии во всех газетах уже заполнены, всегда были заполнены и, вероятно, всегда будут заполнены. Издателям газет, решил он, нужны не талантливые люди, а всего лишь добросовестные, исполнительные посредственности».

Но Филип мог стать руководителем одной, правда, провинциальной ежедневной газеты, которую ее владельцы хотели сделать оппозиционной правительству. Когда он заявил человеку, с которым решил посоветоваться относительно такого шага, что не верит владельцам газеты, то получил ответ, выразительно характеризующий нравы, царящие в издательско-газетной среде: «<.> если вы собираетесь заниматься литературой или сотрудничать в газете, вы быстро поймете, что совесть в наши дни — непозволительная роскошь». По логике этого персонажа, для того, чтобы издавать газету и работать в ней, необходимо быть человеком без совести.

Последнее, однако, не мешает тому авторитету, которым пользуется печатное слово. Когда Филип занялся изыскательскими работами по прокладке железной дороги, то написал несколько статей для журнала «Плуг, станок и наковальня». Статьи были посвящены вопросам прочности строительных материалов, их даже перепечатал английский тех-

267

 

нический журнал, но главное — «статьи подняли Филипа в глазах его друзей-подрядчиков, ибо почти все практики испытывают суеверное благоговение перед печатным словом и, хотя слегка презирают чужие таланты, но охотно используют их». Чтобы еще более поднять свой авторитет, Филип разослал опубликованные статьи тем, чьим мнением дорожил, и, в первую очередь, отцу любимой девушки, который ранее относился к нему снисходительно.

Еще один аспект концептуального видения прессы связан с тем, что само начало новой жизни в некогда глухих и необжитых местах в романе ассоциируется с появлением своей газеты. Так, в поселок Пристань Стоуна, который в связи со строительством железной дороги еще только предполагается переименовать в город Наполеон, «забрел некий дальновидный, но довольно беспечный бродячий издатель, который тут же основал и начал выпускать газету под названием «Еженедельный Телеграф и Литературное Хранилище г. Наполеона»; над заголовком красовался латинский девиз, заимствованный из энциклопедического словаря, а ниже шли двусмысленные историйки и стишки; подписная цена на год всего два доллара, деньги вперед». Показательно, что, когда дела в поселке Пристань Стоуна, который пока не стал городом Наполеон, пошли плохо, то и газета «безвременно сошла в могилу».

Публикация в журналах или газетах статей поднимает в глазах окружающих героя, а само появление газеты в месте, которое раньше называлось «поселком», возвышает его статус до «города».

Печать стала настолько важным фактором общественной жизни, что даже упоминание имени персонажа в газетах, свидетельствующее о нем с положительной или противоположной стороны, выглядит в романе как принципиально важное явление. Полковник Селлерс, переживающий крах своего очередного проекта сказочного обогащения, именно так данное явление и воспринимает: «<.> Печально было ему видеть, что имя его исчезло с газетных листов, но еще печальнее — что оно по временам появлялось вновь уже лишенным яркого одеяния похвал и облаченным в словесный наряд из перьев и смолы».

Концептуально газета в романе выступает и в качестве показателя сущности общественного строя, она приучает народ и воспринимать, и понимать, и давать оценку происходящему, наметившимся процессам и тенденциям. Так, в связи с размышлениями о роли кредита в жизни современного общества авторы романа иронически указывают на ту роль, которую в их понимании играет газета: «<.> Разве не за-

268

 

служивает удивления общественный строй, при котором целый народ мгновенно схватывает смысл известного газетного анекдота о некоем прославленном биржевом дельце? Он удачно спекулировал шахтами и земельными участками и как-то воскликнул: «Два года назад у меня не было ни гроша, а сегодня у меня долгов на целых два миллиона!» В том числе и благодаря газете, формируется общественный строй, который «заслуживает удивления».

Без участия прессы в этом обществе невозможно осуществление любого мало-мальски значимого проекта. Президент Компании по развитию судоходства на реке Колумба, оправдывая невыполнение финансовых обязательств, ссылается на большие расходы, среди которых существенная часть принадлежит расходам на прессу: «<...> объявления в ста пятидесяти газетах по столько-то долларов за строчку; с газетами ладить необходимо, иначе все пропало, поверьте мне. Ах, дорогой сэр, реклама разорит кого угодно. Нам она стоила на сегодняшний день... сейчас я подсчитаю: десять, пятьдесят две, двадцать две, тридцать, затем: одиннадцать, четырнадцать, тридцать три... — короче говоря, в общей сложности сумма счетов дошла до ста восемнадцати тысяч двухсот пятидесяти четырех долларов сорока двух центов».

И дело, конечно же, не столько в стоимости самой рекламы, сколько в том, что «с газетами ладить необходимо, иначе все пропало». Следовательно, газеты стали важным фактором экономики, они способны либо помочь осуществлению проекта, либо, если вы с ними не ладите, разрушить его.

Самое примечательное и ценное заключается в том, что авторы романа великолепно представляют, что значит «ладить с прессой», механизм такого «лада» раскрыт тем же президентом. Во-первых, компания уговорила крупного правительственного чиновника «написать в широко распространенную газету, издаваемую святой церковью, о наших скромных планах развития экономики страны, и теперь наши акции прекрасно расходятся среди набожных бедняков».

Во-вторых, принципиально важно, чтобы это была именно религиозная газета: «<.> они поместят вашу статейку на самом видном месте, среди самого интересного материала, а если ее сдобрить парочкой библейских цитат, избитыми прописными истинами о пользе воздержания, восторженными воплями по поводу воскресных школ и слезливыми вздохами по адресу «возлюбленных чад божьих — честных, бедных тружеников» — это действует безошибочно, дорогой сэр, и ни одна живая душа не догадается, что это реклама».

269

 

В-третьих, такую «не рекламную» статью обязательно перепечатают светские газеты, разумеется, речь идет «о крупных столичных газетах, которые умеют и Богу послужить и себя не забыть, — вот к ним-то и надо обращаться, сэр, именно к ним; а если религиозная газета не думает о выгоде, нам она для рекламы не годится, да и никому в нашем деле от нее пользы не будет».

Откровенно цинично звучат слова президента компании о столичных газетах, «которые умеют и Богу послужить и себя не забыть», а также о религиозных газетах, в которых нет смысла, если они не думают о своей выгоде.

В-четвертых, можно послать группу корреспондентов на место осуществления проекта, «на увеселительную прогулку в Наполеон. Ни единого цента им не заплатили, но зато напоили шампанским и накормили до отвала. А пока они еще не успели остыть, им подсунули бумагу, перья и чернила, и они такое написали, что прочтешь — и подумаешь, будто они в раю побывали! А если двум-трем из них совесть не позволила увидеть город Наполеон в очень уж розовом свете, то у них, во всяком случае, после нашего гостеприимства язык не повернулся сказать что-нибудь нам во вред, они и помалкивали».

Вот и выходит, что, с одной стороны, пресса пользуется в обществе большим авторитетом, настолько большим, что с ней должны считаться даже самые богатые и влиятельные. Но с другой, в том же обществе выработан механизм того, что называется «ладить с прессой», когда ее можно сделать послушным и эффективным средством достижения своих, в том числе и экономических целей.

Для большинства персонажей романа концепт пресса наполнен содержанием объективное, непредвзятое отражение происходящего в мире, однако для тех, кто не по своей воле попадает на ее страницы, она перестает быть таковой. Что и произошло, к примеру, с Филипом Стерлингом, когда его выкинули из поезда, а на следующее утро он прочитал об этом событии в гувервильской газете «Пэтриот энд Клэ-рион» под названием «За шиворот и в болото».

Авторы называют опубликованное сообщение «корреспонденция» и берут это определение жанра в кавычки: «Наш корреспондент сообщает, что вчера, когда дневной экспресс отходил от Г..., некая дама! (да простит нам Бог восклицательный знак) беззастенчиво пыталась пробраться в переполненный вагон люкс. Проводник Слам — старый воробей, которого на мякине не проведешь, — вежливо сообщил даме, что свободных мест в вагоне нет, а когда она продолжала настаивать

270

 

на своем, убедил ее перейти в другой, более подходящий для нее вагон. Но тут какой-то юнец из восточных штатов раскипятился, словно шанхайский петушок, и осыпал проводника отборной бранью. Мистер Слам с обычной для него обходительностью ответил юному наглецу изящным хуком слева; наш петушок был так поражен, что тотчас начал шарить по карманам в поисках оружия. Тогда мистер Слам деликатно приподнял юнца за шиворот, донес его до двери и опустил у самой подножки на мягкую кочку, чтобы тот поостыл на досуге. Мы еще не получили известий о том, выбрался наш молодчик из Баском-ского болота или нет. Проводник Слам — один из самых вежливых и энергичных служащих на всей дороге, но не вздумайте сыграть с ним какую-нибудь шутку: он этого не допустит, будьте уверены. Как нам стало известно, железнодорожная компания поставила новый паровоз на семичасовой поезд и заново отделала в нем вагон первого класса. Для удобства публики дирекция не жалеет затрат».

Сравнивая то, как описывают произошедшее событие авторы романа, с тем, как оно же представлено газете, нельзя не заметить того, что при общем верном изложении газета принципиально меняет акценты. Вагон был отнюдь не переполнен, в обращении проводника к даме не было и признаков вежливости, он вел себя предельно грубо. Главный участник событий Филип Стерлинг назвал проводника «подлой скотиной», но только после того, как тот самым недопустимым образом разговаривал с женщиной, которая едва не выпала из вагона поезда, однако в карманах в поисках оружия он не шарил.

Филип был вытолкнут из вагона целой группой железнодорожников, которые пришли на помощь своему коллеге, а никак не деликатными его действиями. Последние две фразы «корреспонденции» для сведущего читателя выдают газету с головой. Если в информации о предотвращенном правонарушении она сочла необходимым вспомнить о новом паровозе и вагоне первого класса и вообще о том, что дирекция железнодорожной компании не жалеет для удобства публики затрат, значит, газета так или иначе связана с железнодорожной компанией, скорее всего, на уровне материальной зависимости. Возможно, что за информацию такого характера газете просто заплатили. Чуть позже мировой судья, к которому обратился Генри, подтвердил сложившееся на основе чтения корреспонденции мнение, сообщив ему, что «железнодорожная компания всех тут скупила, а заодно и федеральных судей». Газета, таким образом, оказывается только частью «всего», которое куплено.

271

 

Кроме того, газета в данном эпизоде выполняет еще одну принципиально важную функцию: для героя ее «корреспонденция» оказывается свидетельством того, что бороться за справедливость в его случае дело безнадежное: «<.> Прочитав на следующее утро в газете «Пэтри-от энд Клэрион» юмористический отчет о происшествии, Филип еще яснее увидел, как безнадежна всякая попытка добиться справедливости в борьбе с железной дорогой».

История, в которой пресса никак не способствует торжеству справедливости, не является в романе единичным эпизодом. Рассказывая о вашингтонском светском обществе, авторы упоминают некоего Уильяма М. Уида, который прикарманил двадцать миллионов долларов из городского бюджета. Эта афера сделал его человеком, окруженным завистью, почетом и уважением, которые буквально не знали границ. Осознавая то, с кем он имеет дело, явившийся к нему с целью ареста шериф «краснел и извинялся, а один из иллюстрированных журналов изобразил эту сцену и сообщил о происшедшем в таких выражениях, что ясно было: издатель весьма сожалеет об оскорблении, нанесенном столь выдающейся личности, как мистер Уид» (Пер. Н. Галь).

Правда, через некоторое время в прессе появились разоблачения мистера Уида и его приятеля, газеты даже стали называть их ворами и «подняли вой», однако почет и уважение, созданные ими же, не позволили привлечь аферистов к уголовной ответственности.

Эта и подобные ей истории не мешают концептуальному видению прессы в романе в качестве своеобразного всевидящего ока, которое внимательно следит за каждым шагом героев, как в общественной, так и в личной жизни. А такая «слежка», в свою очередь, может оказывать существенное влияние на то, как эти общественная и личная жизнь строятся. К примеру, Вашингтон Хокинс заметил, что на всевозможных светских приемах ему «вечно нахваливали, а то и навязывали на попечение каких-то молодых девиц», и стоило только ему уделить какой-нибудь из них хоть каплю внимания, какого требует простая вежливость, его тотчас объявляли женихом: «Иные из таких сообщений попадали в газеты, и ему то и дело приходилось писать Луизе, что все это ложь и что она должна верить в него, не обращать внимания на сплетни и не огорчаться из-за них».

В романе есть неоднократные указания на всеведение современной прессы, как одно из наиболее примечательных ее качеств. Один из героев, постоянно занятый разработкой и осуществлением новых планов быстрого обогащения, полковник Селлерс хотел бы наслаждаться

272

 

 «безответственным всеведением специального корреспондента большой газеты». Однако все эти указания, как видно и из приведенного выше примера, в подавляющем числе случаев, так или иначе, связываются с безответственностью, то есть с безответственным поведением прессы относительно тех, с кем связана та или иная информация, а также относительно тех, для кого она предназначена. Так было в истории о происшествии в поезде, так же безответственно вела себя пресса по отношению к Вашингтону Хокинсу, каждый раз назначая его женихом очередной девицы.

«Безответственное всеведение» прессы имеет самые разные причины. В одном случае такой причиной оказывается материальная зависимость или следование интересам издателя (издателей), в другом — некритичное отношение к источникам информации. К примеру, тот же полковник Селлерс, имевший доступ во все департаменты, знавший всех членов обеих палат конгресса, «был в большом почете у репортеров и нередко засиживался в ложе прессы: доверительно сообщит что-нибудь новенькое о государственных делах, а эти сведения немедленно подхватываются — и телеграф разносит их по всей стране. Но даже и сам полковник потом изумляется, читая их, — они так приукрашены, что он и сам едва может их узнать. И он понимает намек: чтобы угодить газетам, он начинает всячески преувеличивать то, что до сих пор рассказывал попросту».

По сути дела, герой снабжал репортеров не подлинной информацией, а слухами, сплетнями и новостями собственного сочинения. Затем уже газеты, подхватив информацию, настолько приукрашивали его творчество, что ему самому трудно было узнать собственные измышления. И в следующий раз ему приходилось прибегать к преувеличениям и приукрашиваниям. Нет ничего удивительного в том, что читатели постоянно удивлялись тому характеру информации, которую приносили газеты: «<...> Зимой 187... года люди то и дело с удивлением спрашивали себя, откуда газеты добывают поразительную информацию, которой они каждое утро изумляют всю страну, разоблачая самые тайные намерения президента и его кабинета, интимные мысли политических лидеров, скрытое значение каждого шага и поступка. Эта информация исходила от полковника Селлерса».

«Безответственное всеведение» прессы может быть связано и с тем, что ее снабжают информацией, которая помогает источникам этой информации решать свои проблемы, чаще всего материального, экономического характера. Для получения капитала, необходимого для

273

 

реализации очередного проекта полковника Селлерса, его компаньон сенатор Дилуорти пришел к выводу, что для реализации замысла необходимо «создать общественное мнение», согласно которому он действует «исключительно в интересах народа — и если стране угодно создать институт для просвещения цветных, конгресс должен будет подчиниться». В результате в одной нью-йоркской газете появилось следующее специальное сообщение: «Нам стало известно, что готовится некое филантропическое мероприятие в отношении негров, которое, если удастся его осуществить, произведет переворот во всей промышленности Юга. Предполагается в виде опыта учредить в Теннесси некий институт, который сыграет в этом штате ту же роль, какую Цюрихская промышленная школа сыграла в Швейцарии. Как мы узнали, уже начаты переговоры с наследниками покойного Сайласа Хокинса (штат Миссури) о том, чтобы арендовать часть их ценнейших землевладений в Восточном Теннесси. Сенатор Дилуорти, как говорят, выступает убежденным сторонником таких условий, которые давали бы правительству возможность безоговорочно распоряжаться этой землей. Частные интересы должны быть подчинены общественному благу. Можно надеяться, что полковника Селлерса, выступающего от лица наследников, удастся склонить к такому взгляду на вещи».

Как видим, ни о какой личной заинтересованности наследников покойного Сайласа Хокинса, самого сенатора Дилуорти, а также полковника Селлерса в информации нет и речи. Есть забота о неграх, о развитии промышленности Юга и подчинении частных интересов общественному благу.

Одно из самых интересных наполнений концепта пресса представлено в романе в том эпизоде, где сенаторы Дилуорти и Бакстоун начинают борьбу в конгрессе за принятие закона «Об основании и утверждении промышленного университета в Буграх», сулившего лично им немалые прибыли. Открывшееся обсуждение, которое авторы романа называют «военными действиями», привлекло самое пристальное внимание газет. Предложенный законопроект в прессе откровенно назывался «мошеннической затеей». Утверждалось, что «конгрессмены учтены поштучно и куплено достаточно голосов, чтобы протолкнуть это дело»: «<...> Уже за некоторое время до того корреспонденты иных газет распространялись о якобы сомнительном характере законопроекта и каждый день передавали вашингтонские сплетни на этот счет. И назавтра чуть ли не все крупные газеты страны нападали на проект и щедро осыпали бранью Бакстоуна. Столичные газеты были, как

274

 

всегда, более почтительны и, тоже как всегда, более мирно настроены. Обычно они, если есть малейшая возможность, поддерживают предлагаемые законопроекты; когда же это совершенно невозможно, они протестуют против чересчур резких высказываний других газет. Они всегда протестуют, когда предстоят неприятности».

Приведенный отрывок свидетельствует о том, какой характер носил протест против предлагаемого законопроекта, а также о том, какой «почтительностью» по отношению к конгрессменам отличался протест столичных газет, которые жили в зависимости от этих самых конгрессменов. Нашлись и такие издания, которые проект поддержали: «<...> вашингтонская ежедневная газета «Любовь к ближнему» горячо одобрила и приветствовала законопроект. Это была газета сенатора Валаама, вернее — «брата Валаама», как его обычно называли, потому что некогда он был священником. Его газета выступила в поддержку нового закона весьма бурно и страстно: это мера благородная, мера справедливая, великодушная, чистейшая и ее необходимо всячески рекомендовать в наш развращенный век; и, наконец, если бы даже характер законопроекта вовсе не был известен, «Любовь к ближнему» все равно, не колеблясь, поддержала бы его, ибо идея проекта принадлежит сенатору Дилуорти, и уже одно это — порука, что здесь предпринят труд достойный и праведный».

Газета, принадлежащая сенатору, отнюдь не случайно поддерживает законопроект, предложенный другим сенатором. С откровенной иронией авторы называют эту поддержку «справедливой», «великодушной» и «чистейшей» мерой «в наш извращенный век». Однако главное не в этом. Сенатор Дилуорти буквально не только сгорает от нетерпения: что скажут о законопроекте нью-йоркские газеты? Он с большим удовлетворением читает все «протестные» публикации, и даже сожалеет, что «им не хватает злости, не хватает яду». На волнения Лоры Хокинс, вызванные тем, что «подобные комментарии погубят проект», сенатор отреагировал прямо противоположным образом:

«<.> Совсем нет, совсем нет, детка, — возразил сенатор. — Это как раз то, что нам нужно. Нам теперь необходимы именно нападки, все остальное уже обеспечено. Пусть нас вдоволь травят газеты — и мы выиграли! Иной раз одни только ожесточенные нападки вывозят проект, моя дорогая; а когда у вас для начала есть солидное большинство, нападки дают двойной эффект. Правда, они отпугивают кое-кого из колеблющихся наших сторонников, зато убежденные становятся

275

 

упрямы. И потом — от этого постепенно меняется общественное мнение. Широкая публика глупа, она чувствительна, она одержима духом противоречия; она принимается оплакивать гнусного убийцу, молится за него, тащит ему в тюрьму цветы и осаждает губернатора просьбами о помиловании — и все потому, что газеты потребовали казни преступника. Одним словом, мягкосердечная широкая публика обожает изливать свои чувства, а где же найти лучший повод для излияний, если не в защите всякого, кого преследуют».

Оригинальность такого видения возможностей прессы заключается в том, что опытный политик умеет даже отрицательное отношение к его проекту обратить себе на пользу. Ожесточенные нападки, при умелом их использовании, только помогают «вывезти» нужный проект, склонив в нужную сторону общественное мнение. Сделать этого нельзя, не зная психологии «широкой публики», которая не только «глупа» и «чувствительна», но и «одержима духом противоречия».

Сожаления сенатора относительно того, что комментариям газет не хватает «злости» и «яду», позволяют авторам романа наглядно показать то, в каких тонах выражался протест прессы и каких тонов хотелось бы ему самому. Когда в одной из публикаций его проект характеризуют как «сомнительное мероприятие», он считает, что «сомнительное» недостаточно сильно». «Намного лучше», по его мнению, выглядит «разбой среди бела дня». Совсем слабо, если законопроект назван «беззаконием»: «Беззаконие» никого не трогает, это пустяк, ребячество. Непосвященные вообразят, что нам хотели сделать комплимент». Зато настоящее восхищение сенатора вызывает такой комментарий, который «звучит как надо»: «<.> Подлую, гнусную попытку обокрасть народную казну предпринимают коршуны и стервятники, которыми кишит ныне грязное логово, именуемое конгрессом».

По мнению сенатора, проект только выигрывает, если протестующих будет больше, чем поддерживающих, однако он и не стал настаивать на том, чтобы и газета «брата Валлама» «Любовь к ближнему» выступила с нападками на его проект. Во-первых, потому, что «его поддержка не повредит законопроекту», а во-вторых, «его передовых никто не читает, кроме него самого».

Сенатор оказался прав. В самом начале обсуждения проекта репортеры обещали, что «многие его сторонники отступятся, когда в печати разразится буря общественного негодования». Буря и в самом деле разразилась и бушевала целых десять дней, «становясь все неистовей день ото дня».

276

 

Газеты обличали проект, который был определен ими как грандиозное «Надувательство под флагом университета для негров», помещали карикатуры на его сторонников. Вашингтонские корреспонденты рассылали по всей стране такие телеграммы, в которых законопроект назывался «гнусным», а его сторонники «университетскими мошенниками». Утверждалось, что у последних нет большинства в конгрессе. Однако через день или два появились двусмысленные замечания о том, что «общее настроение, видимо, чуть-чуть меняется в пользу законопроекта, но только чуть-чуть». Затем появилась информация о том, что некоторые противники законопроекта стали переходить на его сторону, переметнулись «в лагерь врага». В частности сенатор Троллоп, который был последовательным противником, однако, как выяснилось, «втайне он был сторонником законопроекта еще с того дня, как проект был внесен на рассмотрение конгресса, и для этого были веские финансовые основания; но сам он заявляет, будто переменил фронт потому, что злобная травля проекта, поднятая в печати, заставила его заново с особой тщательностью изучить все обстоятельства, и доскональное изучение показало ему, что упомянутое мероприятие во всех отношениях заслуживает поддержки (объяснение шито белыми нитками!)». Переходили, по информации прессы, на сторону законопроекта и другие сенаторы. В результате, по опасениям газет, после бурной травли в печати «мошенническая затея с университетом сейчас стоит на ногах тверже, чем прежде».

Пресса обещала бурное продолжение обсуждения и предупреждала, что в связи с ним «Вашингтон бурлит». Однако, разжигаемая ею враждебность по отношению к проекту привела к тому, что, по словам одного из его сторонников, он предстал «в своем истинном свете, во всем блеске справедливости и благородства». Поэтому при голосовании «за» было подано еще больше голосов, чем ожидали».

Пресса выступает в романе и в наиболее традиционном ее понимании, сформировавшемся в предшествующие исторические периоды. Это понимание, в котором она выступает в качестве интерпретатора происходящих в реальности событий. Показательно, что о содержании и характере некоторых событий и герои романа, и его читатели впервые узнают из газет, по публикациям которых составляют и свое мнение об этих событиях. Так происходит с историей убийства полковника Джорджа Селби Лорой Хокинс. Газета «Ивнинг Грэм» обстоятельно и подробно описала это трагическое событие, настолько подробно, что у читателя возникало ощущение, что автор публикации

277

 

либо сам был участником этого события, либо, как минимум, его непосредственным свидетелем. Мало того, имя преступницы было связано с тем самым законопроектом, по которому именно семья Хокин-сов должна была получить баснословную прибыль от продажи или сдачи в аренду принадлежащих ей земель под строительство университета для негров. Но даже этого газете показалось мало и, видимо, в силу своей идеологической направленности, газета определила убийство, как «прямой результат социалистических доктрин и агитации за права женщин, которая превращает каждую женщину в мстительницу за причиненное ей зло, а все общество — в охотничьи угодья, где она поражает жертву». Но для читателя романа абсолютно очевидно, что совершенное Лорой убийство не имеет никакого отношения к соци-алистическим идеям, а вызвано необузданной страстью к женатому мужчине, который ее обманул.

Главной же «ценностью» убийства, которое, как и полагается, попало на первые страницы газет, была его сенсационность: «<.> Утренние газеты так и пестрели крупными заголовками и изобиловали подробностями убийства. Отчеты вечерних газет оказались всего лишь первыми каплями этого оглушительного ливня. События излагались в самых драматических тонах, заполняя столбец за столбцом. Тут были очерки биографического и исторического порядка. Были длиннейшие отчеты специальных корреспондентов из Вашингтона, подробно описывалась жизнь и деятельность Лоры в столице и перечислялись имена всех мужчин, с которыми, по слухам, она была близка; описаны были особняк сенатора Дилуорти, и семья сенатора, и комната Лоры в его доме, и как выглядит сам сенатор, и что он сказал. Много писали о красоте Лоры, о ее талантах, о ее блестящем положении в обществе, и о ее сомнительном положении в обществе. Было также напечатано интервью с полковником Селлерсом и другое — с Вашингтоном Хокинсом, братом убийцы. Одна газета поместила длинную корреспонденцию из Хоукая о том, в какое волнение повергнут этот мирный уголок и как там приняли ужасную весть».

Приведенный отрывок романа дает представление о том, как широко и многообразно можно использовать такое событие, как убийство, как много можно выжать из него сопутствующей информации для заполнения газетных страниц. С другой стороны, все эти описания жизни Лоры и ее связей с мужчинами, особняка сенатора и его семьи, талантов Лоры и ее блестящего положения в обществе печатались, значит, на них был спрос со стороны читающей публики, значит,

278

 

ей необходимо было все это знать. И не только это, в ход пошла информация, имеющая еще более дальнее отношение к произошедшему: «<.> Были опрошены все причастные к случившемуся. Печатались отчеты о беседах с портье отеля, с посыльным, с официантом, со всеми свидетелями, с полисменом, с хозяином отеля (который подчеркнул, что в его отеле никогда еще не случалось ничего подобного, хотя у него постоянно останавливаются сливки южной аристократии) и с вдовой полковника — миссис Селби. Были тут и чертежи и рисунки, показывающие, как произошло убийство, и вид отеля и улицы, и портреты действующих лиц».

Не меньший, если не больший простор для полета журналистской мысли дает расследование дела об убийстве, его причин и обстоятельств, когда можно не только рассказать о существующих версиях, но и вполне аргументировано, со знанием дела высказать свои. Есть возможность порассуждать над расхождениями во мнении врачей или экспертов, проявить свою репортерскую смекалку: «<.> Имелись три подробнейших и совершенно не схожих между собою показания врачей относительно ран, полученных полковником Селби, составленные в столь ученых выражениях, что никто не мог их понять. Печатались ответы Гарри и Лоры на бесчисленные вопросы корреспондентов; имелось также заявление Филипа, ради чего репортер поднял его ночью с постели, хотя Филип просто догадаться не мог, каким образом репортер его отыскал».

И даже это еще не все: «<.> Если некоторым газетам не хватало материала, чтобы написать о случившемся достаточно длинно, они восполняли пробел энциклопедически основательной и разносторонней информацией о других случаях убийства, в том числе при помощи огнестрельного оружия».

Все это свидетельствует о том, что уже в 60—70 годы Х1Х века американская пресса настолько научилась использовать информационный потенциал сенсационных событий, к примеру, таких, как убийство, что этот потенциал оказывался едва ли не безграничным, дающим возможность заполнить страницы периодической печати самым разным и многообразным материалом. С другой стороны, этот материал не мог преподноситься читателю в таком количестве, не будь на него должного спроса, не будь сам читатель заинтересован в его получении. Значит, делающие периодическую печать хорошо знали своего адресата.

Особое внимание в романе «Позолоченный век» уделено тем, кто непосредственно связан с прессой, от кого зависит ее характер и свое

279

 

образие. Вспомним тех газетчиков, которые готовы были верить каждому слову полковника Селлерса только потому, что он был вхож во все департаменты и якобы был близок к президенту. Они получали от него иногда самую невероятную информацию, самые неожиданные новости, и, даже если сами не верили в их подлинность, все равно публиковали, прибавляя к его придумкам свои. Происходило это, видимо, потому, что газетчики были заинтересованы в том, чтобы такая, далекая от истинного положения дел, информация заполняла страницы их изданий.

Выразительно выглядит портрет человека, который раньше жил в провинции, а теперь представляет вашингтонское светское общество, оставаясь по-прежнему невеждой: «<.> некто, в прошлом редактор небольшой газетки, выходившей в родном городе Филипа, сотрудник «Педлтонского еженедельника», ежегодно остривший по поводу «первого блина», предложенного на обсуждение; он прислуживался к каждому торговцу у себя в городке и каждому обязывался устраивать рекламу, кроме одного лишь гробовщика, чье ремесло он неутомимо вышучивал. Оказалось, что в Вашингтоне он — значительное лицо, корреспондент газет и член двух парламентских комиссий, «представитель рабочих» в политике, самоуверенно критикующий всех без исключения жителей и жительниц столицы. Со временем сей деятель, несомненно, станет консулом в каком-нибудь иностранном порту, в стране, языка которой не знает; впрочем, если для этого необходимо незнание языка, он мог бы стать консулом и у себя на родине».

В этом портрете важно все: и ежегодная шутка по поводу «первого блина», и привычка «прислуживаться» к каждому торговцу у себя в городке, но вышучивать гробовщика, и работа корреспондентом нескольких газет в столице, представляя при этом рабочих, и осознание своего права на самоуверенную критику всех и вся. Принципиально важно и то, какое будущее ожидает этого «маленького невежду».

Таковы наиболее показательные, на наш взгляд, аспекты концептуального видения средств массовой информации Марком Твеном.

280