Приходят годы, когда человек начинает чувствовать свой возраст. Вот уже трудно поспевать за жизнью, и дела, которые прежде вершились играючи, становятся всё неподъёмней. Возраст друзей, близких, родных воспринимается иначе. Ах, – неожиданно спохватываешься ты, – а брату-то стукнуло столько лет! И удивляешься совершенно искренне. И честно признаёшься, что не можешь в это поверить.
Каждый день нашего пробега приближал моего братишку к шестидесятилетию. Юбилей им самим и норильчанами, более трёх десятилетий назад ставших ему земляками, будет отмечен за Полярный кругом в конце августа. На сайте «Про Норильск» журналисты «Заполярной правды», которую Лёша в своё время возглавлял, напишут: «…город помнит и его труды главного редактора на Норильской студии телевидения, и стихи, опубликованные в знаменитой антологии норильской поэзии "Гнездовье вьюг", сборнике "Потерявши плачем... ", в других изданиях и, конечно, на страницах "Заполярной правды"» Коллеги, вернее сказать, продолжатели его дела (сослуживцев, друзей по работе в Норильске не осталось) с достоинством поклонятся ветерану: «Уважаемый Алексей Михайлович! Поздравляем Вас с юбилеем и передаём горячие приветы от нашей пишущей братии, разбросанной по всему миру. Желаем здоровья, добра и творчества!»
Россия страна необыкновенная. В ней много поэтов. Так было всегда. Так и сейчас. Бывает, поэзия становится даже как бы семейным, родственным делом. Давно слежу за творчеством братьев Виктора и Владимира Верстаковых. Владимир известен под псевдонимом Урусов, стихи его я знаю неплохо, но лично с ним не знаком. А с Виктором Глебовичем не просто знаком, а дружу около тридцати лет.
Вот и мы с Лёшей – не единственный, но довольно редкий всё-таки случай – тоже два родных брата, пишущие стихи. Получается у нас по-разному. Если я беру усидчивостью и кое-какой целеустремлённостью, то брат мой по-настоящему одарён природой. Это несправедливо, что у него издана лишь одна авторская книжка. Вышла она с задержкой лет на двадцать – готовый набор рассыпали в Алма-Ате, и сборник появился в Норильске, когда автор уже перешагнул сорокалетие. Может быть, поэтому Лёша писал мало.
Бессмысленно жалеть о ненаписанном, но мне жаль, что талант брата в полную силу не открылся. Однако кто сказал, что стихов должно быть толстое собрание сочинений? То, что Лёша сделал, говорит само за себя. Стихи его, даже из самых давних, первых, совсем юношеских, – настоящие. В них есть чувства, понятные всем и каждому. И мысли, созвучные многим и многим. И главное – в них есть тайна поэзии. Такие стихи не стареют. В этом убедились все, кто во время нашего праздника слышал их в исполнении автора. Я рад, что могу в этой книге дать слово поэту Алексею Тыцких.
И МИР БЫЛ МАЛ
Осень
Она опять устраивает казни,
Жестокая осенняя пора.
И каждый нерв взрывается и гаснет
Свинцом строки на острие пера.
Через окно является ночами –
Запястья ледяные, лоб горит,
В пурпур одета, с алчными очами,
Красивыми словами говорит.
Царица! Осень обнимает жарко,
Вплетает в косы поздние цветы.
И я забыл, забыл что в каждом парке
Над августом могильные кресты.
Я всё простил ей, красотою пьяный,
Я целовал ей пальцы и висок.
А где-то дождь вылизывал поляны,
Октябрь добычу на тропе стерёг.
Устав томиться за резной оградой,
Пошли деревьев тесные ряды
Вприпрыжку, одноного, вон из сада,
Срывая с веток жёлтые бинты!
Гроза
А за окном в ту ночь была гроза.
Протяжно, гулко ухал гром над крышей.
Но громче грома шёпот твой был слышен,
И ярче молний вспыхнули глаза.
А дождь хлестал, смывая все следы!
Невероятное творилось с садом –
Стучал ветвями он, метался, падал
И яблоками перебил цветы.
Потом пришёл на цыпочках рассвет.
Я встал и затянулся сигаретой.
В окно глядело вымытое лето,
И на щеке твоей дымился след.
Октябрь в Алма-Ате
Не я по городу иду,
А город сквозь меня проходит –
Листва в саду, вода в пруду,
Во мне поют и хороводят.
О том, как жили-были встарь,
Болтают старики под сливой,
И пьют, –а думают, что пиво –
Лучом расплавленный янтарь.
Как с плеч гусарских эполеты,
Когда разжалован гусар,
С ветвей летят на тротуар
Листвы бубновые валеты.
Всё было так или не так? –
Блестят в твоих глазах вопросы –
Овация. На сцене осень,
Прекрасно сыгранный спектакль.
* * *
Я этот город выстрадал в любви.
Он мне являлся душными ночами,
Невидимо подрагивал плечами,
Покачивал троллейбусы свои.
Каким он был осеннею порой!
Фруктовым был, был солнечным, в веснушках.
В его садах, отпадавших, уснувших,
Я горечь яблок ощущал рукой.
Я здесь любил,
И здесь я был любим.
И здесь мне каждый день являлся чудом.
Откуда же, откуда же, откуда
Шла эта благость?
Кем я был храним?
Зелёный мой, дурмань меня опять!
Я столько лет летел к тебе в объятья.
Прими мои признанья и проклятья
За всё, что смог любить и потерять.
Искусство
Эскадрон гусар въезжает
В городок провинциальный,
И в толпу бросает кивер
Их прекрасный командир.
Что творится! Так, наверно,
Голуби из рук взлетают,
И восторженные лица
Провожают их в зенит.
Но метафоры никчёмны,
Чтобы это описать вам,
И поскольку невозможно
Объяснить триумф гусар,
Попытаюсь вам иначе
Я нарисовать картину –
Вы представьте, как гарцуют
Кони на параде том.
Каждый брал призы на дерби,
Каждый в карточном азарте
Был проигран и украден
И потом оплачен утром.
Каждый помнит запах терпкий
Пороха ночной дуэли,
Каждый глубоко уверен,
Что его хозяин – чёрт.
И сейчас они прекрасны,
А ряды настолько чётки,
Словно каждая четвёрка –
В колеснице золотой.
Только что они промчались
По арене Колизея
И влетели в городишко
В пене от победы той!
Всё – прекрасно. И принцессы
Городка под южным солнцем
Позабыли всё на свете
Боже мой, вот это жизнь!
Тут экран темнеет резко.
Вздох и свист. За амбразурой
Просыпается сапожник
И пытается вернуть
То, возвратить нельзя.
А потом, через минуту,
Оживают на экране
Кони, городок, гусары,
Лица девушке в толпе.
Командир бросает кивер
Прямо в зал, и каждый зритель
Чувствует, как горек запах
Пота смешанного с гримом.
Баллада о правде
Моему отцу
На каждом углу говорили правду,
На рынке, в сенате и в подворотне.
Был у народа великий праздник
Вроде рожденья, крещенья вроде.
А эта правда о том гласила,
Что у молочницы вёдра ржавы,
И эта правда вовсю голосила,
Что из-за вёдер слаба держава.
И возмущался люд что есть мочи:
«Доколе же, братцы, терпеть такое!»
Иные, в крике намаявшись очень,
Спешили к кроватям, вину, покою.
Но в это время скрипели повозки,
Мулы тащили свой груз упрямо,
Мёдом пчелиным, пчелиным воском
Жизнь цвела над хулой и бурьяном.
Тесто томилось в округлых чанах,
Сладкий яд разливался в бутыли,
Рубщики мяса, играя плечами,
Топор опускали в выю навылет.
Корпел стихотворец над словом упрямым,
Наивно веря в свою удачу,
Под окнами шлялся какой-то пьяный,
То хохоча, то безудержно плача.
Чумной философ, осмеянный в свете,
Перебирал аргументов тыщи,
Не ведая, что у жены в корсете
Сосед другие истины ищет.
Жизнь текла по своим законам
По руслу радости и печали,
Не веря ни соловьиным звонам,
Ни лжи, что вороны прокричали.
Жизнь знала, что правда не любит шума,
Что в этих грустных глазах молочниц
Так много правды, и, если подумать,
Иным глашатаям верить не хочешь.
А правда брела по дорогам вечным.
Каждый всадник на странницу цыкал.
Жил в глазах её человечьих
Униженный шут из бродячего цирка.
Её манили к себе столетья
Калейдоскопом стран и народов,
Краткие, словно удары плетью,
Долгие, как материнские роды....
* * *
Я никогда тебя не понимал,
Даже когда безумно обнимал,
И мир был мал,
И ночь мала,
И мол
Так нехотя под нами остывал.
Я никогда тебя не понимал,
И никогда не нужно было мне
Понять всё, что внутри тебя и вне,
На золотом и вожделенном дне
И в космосе, где ты паришь во сне.
И если б даже капельку понять,
Хоть краешек убогий приоткрыть,
Хоть буковку случайно разгадать,
Тогда уже и незачем мне жить…
Август
Гранатовый бисер брусники в кустах растеряло лето.
Пронзительно и тревожно гуси вдали кричат.
В лиловое и золотое тундра моя одета,
Кровавые отраженья в озёрных её очах.
Запахи первого снега таятся в пожухлых травах.
Выпорхнула куропатка и канула за холмом.
Пропитанный стылой хлябью ягель в траковых шрамах
Следами чьих-то кочевий впечатан во мне самом.
Всё! Мне осталось только встать, замереть на минуту,
Этот хрустальный воздух жадно глотнуть до дна.
В новом, далёком июне уже не мне, а кому-то
Впервые неповторимо раскроет объятья весна.
* * *
Остановись. Так много позади
Дней и ночей, рассветов и закатов.
Ты так спешишь… Зачем спешишь? Куда ты?
Звезду какую видишь впереди?
Нам остановки трудные нужны,
Хоть чувство скорости – неодолимо.
Остановитесь! Не промчитесь мимо!
Вам так необходим глоток весны.
Привалов долгих время не простит.
Но суету вдвойне прощать не станет.
Не сладко, если поезд твой отстанет.
Опасно, если не затормозит.
С любимой чьи-то разошлись пути.
И кем-то брошен друг на полустанке.
Гнезда родного старенькие ставни
Иль собственные грёзы позади…
Всё – невозвратно. Всё зачтётся нам.
Рвани стоп-кран, останови свой скорый!
Лишь всё расставив по своим местам,
Лишь всё поняв, включай большую скорость.
ДЕСАНТ НА РУССКИЙ ОСТРОВ
Остров Русский,
речь крутая,
жёсткий ветер-снеговей,
ты – живая запятая
в биографии моей…
Это стихотворение и его автора Ивана Слепнёва я узнал за много лет до того, как познакомился с самим островом. Я приближался к нему медленно, начиная с лета 1968 года. Молоденьким матросом, ещё не принявшим Присяги, смотрел на зелёные островные сопки с палубы корабля-разведчика, то ли «Гидрографа», то ли «Унги», а может быть, «Гавриила Сарычева». При проведении размагничивания разведчик стоял на бочках в бухте Новик в паре кабельтовых от берега.
Уже после учёбы в Киеве, службы на надводных кораблях Балтийского и на подводных лодках Тихоокеанского флотов, став корреспондентом «Боевой вахты», впервые ступил на легендарную землю Русского. В 1981 году Владивосток отмечал 80-летний юбилей Александра Фадеева, с группой приезжих писателей я попал на остров в один из учебных отрядов. Тогда ничего толком не увидел. Нас доставили катером на берег, привезли машинами в часть, где прошла творческая встреча с личным составом, и обратным ходом вернули во Владивосток. Потом десять лет остров маячил по-за окнами редакции, до него было, что называется, подать рукой, однако мои журналистские дороги проходили мимо. Раз и другой на краткое время удалось там всё-таки побывать, но, кажется, чаще я причаливал к берегам Камчатки и Сахалина с Курилами и знал Краснознамённую Амурскую флотилию в Хабаровске вместе с частями Советской Армии в Монголии лучше, чем островной гарнизон. Изначально с Русским меня породнили Павел и Александр Гельбахи, эмигрировавшие в Приморье из Литвы после развала страны. Лучшие времена острова уже миновали. Флот уходил, былая гордая слава Русского умирала терпеливо и безропотно, оставляя после себя развалины в бывших военных городках и смятенные вопросы в душах тех немногих островитян, которые оказались верны Русскому острову или тому, что от него осталось.
Не знаю, почему, Русский как-то не попадал в официальную программу Дней славянской культуры и письменности. Тем не менее, праздник не прошёл мимо. Впервые участники автопробега высадились на остров в 2006 году. Инициатором поездки была Василина Орлова. Собственно, дней культуры, как мы их понимаем, не случилось. Мы ни перед кем не выступали, а сами были слушателями и зрителями – прежде всего, для Олега Стратиевского. Он и другие островитяне показали нам остров и поведали о его непростых проблемах. Это всё потом нашло отражение в книгах и заставляет нас вновь и вновь браться за перо.
И вот – последние года два – Русский всё основательней включается в нашу орбиту. Творческая встреча в островном посёлочке КЭТ в нынешнем году предваряла поездку в Хабаровский край. Здесь же состоялось, так сказать, закрытие сезона. Теперь с жителями острова нас объединяют общие дела и планы, заботы и мечты. Об этом – рассказ Эльвиры Кочетковой, чьими стараниями Дни славянской письменности и культуры получили приписку на Русском.