Трагедия «Король Лир», как и многие шекспировские произведения, имеет заимствованный сюжет. Дата её создания – 1606 год. Однако ещё в 1605 г. появилась анонимная пьеса «Истинная история о короле Лире и его трёх дочерях Гонерилье, Регане и Корделле», которую считают одним из источников произведения Шекспира. Она была поставлена в Уайтхолле в декабре 1606 г. и заканчивалась тем, что «французский король возвращает Лиру власть» [3. С. 155].
Из исследований В.П. Комаровой известно, что для истории Глостера Шекспир использовал роман Ф. Сидни «Аркадия», где есть «рассказ о короле Пафлагонии, которого его сын Плексиртус (незаконно рожденный) лишил власти и ослепил, а другой сын Леонатус, когда-то обиженный отцом, стал поводырем слепого и нищего короля» [3. С. 156]. В романе Ф. Сидни «странствующие принцы одерживают победу над узурпатором, возвращают королевство слепому королю, а тот передает власть Леонатусу» [2. С. 156]. Среди других источников «Короля Лира» Шекспира можно назвать «Опыты» Монтеня, сочинение Сэмюэля Харснета «Изобличение отъявленных папистских мошенников» (1603 г.), поэму из сборника «Зерцало для правителей» [3. С. 156].
Наиболее древними произведениями, которые исследователи связывают с трагедией Шекспира, считаются «История бриттов» Г. Монмутского, «Хроники» Холиншеда и персонажи кельтского и ирландского фольклора. Например, Лер, Ллир (ирл., валлийск. «море») – бог в кельтской мифологии. «Образ ирландского Лера мало разработан, он упоминается обычно как отец Мананнана. Валлийский Лер (возможно, как имя, так и сам персонаж были заимствованы из Ирландии) упоминается в генеалогиях как один из предков короля Артура» [6. С. 315].
Ирландские народные сказания о богах открываются разделом легенд под названием «Завоевания Ирландии племенами богини Дану». В них говорится о том, что «племя богини Дану, или дети Дану, как зовут их простые ирландцы, появились в Ирландии, когда землю укрывал густой туман . Они пришли с севера, и там, откуда они пришли, у них было четыре города… В то время королем племени богини Дану был Нуада, но могущественнее него был Мантаннан, сын Лира» [2. С. 219].
Т. Грачева в книге «Невидимая Хазария. Алгоритмы геополитики и стратегии тайных войн и мировой закулисы» предлагает свою версию появления в ирландских легендах племени богов Дану. Она считает, что им было одно из 12 колен израилевых, которое после падения Израиля «ушло на север» [1. С. 187]. В Книге Судей Израилевых есть упоминания о Дановом колене, как о племени «корабельщиков» и «торговцев», которое живет «за Иорданом» (5: 17).
«Северная ветвь, спасаясь от ассирийцев, – пишет Т. Грачева, – через Средиземное море приплыла в Ирландию. В исторических хрониках, найденных в Ирландии, есть сведения, что на ирландской территории появилось сильное поселение, которое называлось «TanlhadeDanna», означающее «племя Дана» (в ирландских легендах – племя богини Дану. – Г. К.), которое прибыло на кораблях и изгнало из своих земель поселение местных жителей-ирландцев» [1. С. 187-188]. В древнеирландском «dan» означал «господин, мастер», может быть, поэтому в ирландскую мифологию племя вошло в качестве богов-сидов.
Если исходить из версии Т. Грачевой, то ирландские легенды и мифы повествуют об ассимиляции евреев из колена Данова в Британии, на территории Ирландии в частности. Возможно, в мифологическом Лире присутствуют еврейские корни, а его валлийская ветвь, согласно которой он является предком короля Артура, привносит в образ короля бриттов иудейские черты.
Что касается «Истории бриттов» Г. Монмутского, то она является наиболее важным поэтическим источником трагедии Шекспира «Король Лир». Это легендарно-историческая хроника XIIв., написанная христианским писателем по мотивам народных произведений. Факт заимствования отмечает А.Д. Михайлов в статье «Книга Гальфрида Монмутского». Он пишет, что «в двух валлийских мабиноги (памятниках героического эпоса) упоминается некий Лир (Llyr) – отец основных персонажей цикла» [7. С. 208]. Однако, по мнению исследователя, «ни морское божесто древних ирландцев, ни герой валлийского эпоса не имеют ничего общего с персонажем Гальфрида» [7. С. 208]. А. Д. Михайлов считает, что у Г. Монмутского эпизод с королем как факт истории Британии разработан превосходно и, «видимо, именно потому к нему столь охотно обращались затем многие авторы, вплоть до Шекспира» [7. С. 208].
В «Истории бриттов» Г. Монмутский сообщает, что Леир, сын бритского короля Балдуда, «шестьдесят лет достойно правил страной» [7. С. 22]. «Провидение отказало ему в потомстве мужского пола и одарило его только тремя дочерьми, каковые звались Гонорильей, Регау и Кордейлой» [7. С. 22]. Так же, как и у Шекспира, Леир из «Истории бриттов» решился отдать им своё королевство и «сочетать их браком с такими мужьями, которые, взяв их за себя, стали бы вместе с тем и властителями его государства» [7. С. 22].
Как и герой Шекспира, Леир Г. Монмутского устраивает проверку дочерям («которая любит его больше других»), «чтобы определить, какая из них достойна получить лучшую часть его королевства» [7. С. 22].
Высказывание Кордейлы из «Истории бриттов», на наш взгляд, гораздо глубже и интереснее, чем у Шекспира, так как указывает на слабые стороны Леира – человека, правителя и отца уже в самом начале трагической истории короля. Кордейла Гальфрида четко осознавала, что «отца покорили льстивые уверения старших сестер» [7. С. 22] и, в отличие от Корделии Шекспира, «пожелала сама испытать отца» и «порешила ему ответить иначе», чем сестры. В этом «встречном» испытании Кордейлы Гальфрид, как христианский священник, видит проверку Леира одной из самых страшных человеческих страстей – гордыней-тщеславием, проверку, которую король не прошел с самого начала ни как правитель, ни как человек и отец. И в речи Кордейлы, обращенной к нему, уже содержатся не только мудрый ответ, но и высоко нравственные наставления. Она прямо указывает королю на несостоятельность его отцовской любви, которую могут обмануть льстивые высказывания, имеющие намерение «за лживыми словами скрыть правду» [7. С. 22-23].
Корделия Шекспира не отличается смелостью и прямотой и говорит об этом «в сторону», комментируя слова сестер. Отцу же она объясняет это тем, что «не умеет// Высказываться вслух» [10. С. 201] и любит его «как долг велит, - не больше и не меньше» [10. С. 201]. В ответ на гнев Лира Корделия спешит раскрыть данное положение и говорит, что отец, «добрый государь» ее «растил и любил»: «Я тем же вам плачу: люблю вас, чту // И слушаюсь» [10. С. 201]. Таким образом, в трагедии Шекспира дочерняя любовь становится платой за отцовский долг Лира. Вот английский текст ее речи и подстрочный перевод, сделанный нами:
Good my lord,
You have begot me, loved me: I
return those duties back as are right fit,
obey you, love you and most honour you.
Why have my sisters husbauds, if they say
They love you all? [8. С. 886].
Мой добрый владыка (повелитель),
Вы дали мне жизнь, любили меня,
Я возвращаю Вам эти моральные обязательства обратно (этот долг)
своими адекватно-равными чувствами:
повиноваться Вам, любить и очень уважать.
Зачем моим сестрам мужья, если они говорят, что они Вам отдают всю любовь… (перевод. – Г. К.)
В отличие от Корделии Шекспира, слова Кордейлы Г. Монмутского имеют христианский контекст пятой заповеди Христа: «Чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будет, и да долголети будешь на земли». Ее ответ естественно вытекает из риторического вопроса, которым она начинает свою речь, ибо дочерняя любовь для нее так же несомненна и естественна, как жизнь, которую ей дал отец: «Существует ли где, отец мой, такая дочь, которая могла бы мнить о себе, будто она любит отца более, чем отца?» [7. С. 22]. Своим вопросом Кордейла побуждает отца задуматься. Ее обращение предполагает и новозаветный контекст об обязанностях жены, которая «прилепится к своему мужу» и будет с ним «одна плоть». Для героини Гальфрида кажется достаточным ответ «любить отца как отца», но гордыня Леира требует большего – публично-пышных фраз, которые бы возвысили его в собственных глазах и в глазах окружения. Христианское чувство уважения к родителям, заложенное Господом, у Кордейлы постоянно и глубоко. «До сих пор я всегда любила тебя как отца, да и теперь мое чувство сохраняется во мне неизменным. А если ты домогаешься от меня чего-либо большего, то будь непоколебимо уверен в моей любви…», - упорно повторяет она Леиру [7. С. 23].
Дальнейшее развитие действия у Г. Монмутского в целом соответствует событиям трагедии Шекспира, за исключением концовки и нескольких значимых эпизодов «Истории бриттов». Например, у Гальфрида Леир не сходит с ума и не играет роль сумасшедшего. Он, будучи в здравом уме, признаёт свои ошибки и раскаивается в них, обвиняя не Бога (Небеса) и судьбу, а самого себя. Король не проклинает дочь, но отказывает ей лишь в «почёте», каким он собрался сопроводить свадьбы её сестёр. Как отец, Леир Гальфрида признаёт справедливость слов Кордейлы, которые она произнесла в ответ на его вопрос, «какую любовь ты питаешь ко мне» [7. С. 24]. Леир понял цену любви старших дочерей, «ибо не стало щедрот, и их тоже не стало» [7. С. 24], «они любили не меня, а более щедроты мои» [7. С. 24]. Корольпринимает и понимает контекст слов Кордейлы: «Ты стоишь столько, сколько заключаешь в себе, и столько же любви я питаю к тебе» [7. С. 24], ибо не только в словах любовь, но и в делах, которые продемонстрировала младшая дочь, когда Леира выгнали сестры. В подтверждение своей любви и преданности Кордейла из «Истории бриттов», дабы не уронить королевское достоинство отца перед подданными, «собрала все бывшее под руками золото и серебро и, вручив их вестнику, наказала ему проводить отца в другой город, устроить его там больного и немощного, омыть, одеть как подобает и всячески холить» [7. С. 25]. Она приказала также выделить отцу свиту, чтобы он торжественно вступил в ее владения как король, где его «приняли с должным почетом и вручили ему власть над всей Галлией, пока не восстановят его в прежнем достоинстве» [7. С. 25].
Более того, Кордейла и её муж возвращают Леиру его королевство, Британию. Он сокрушает зятьёв, «восстановив свою власть», и на «третий год умирает». Кордейла, «взяв в свои руки бразды правления, погребла отца в подземелье» [7. С. 25], пять лет правила государством, пока её племянники Морган и Кунединий, не решились «захватить власть над всею Британией» [7. С. 25]. Они схватили Кордейлу, заточили её в темницу, «где, удрученная потерею королевства, она наложила на себя руки» [7. С. 25]. Грех самоубийства и кровная распря положили начало, по мнению Гальфрида, междоусобной войне в Британии, которая привела к захвату страны англо-саксами, падению христианской монархии короля Артура и дехристианизации бриттов.
Шекспир отвергает христианский контекст Г. Монмутского и, возвращаясь к древним временам, судит героев не христианским судом, а языческими законами с кровной местью и ненавистью к своим врагам. Трагический конфликт усугубляется еще и тем, что в пьесе английского драматурга врагами становятся кровные родственники, отцы и дети. Шекспировский Лир с его необузданной яростью и отсутствием сострадания ближе скорее к хазаро-иудейскому архетипу (Т. Грачева), нежели к тому Леиру, образ которого создал христианский писатель Г. Монмутский.
В связи с этим вопрос, заданный шекспировским Лиром его дочерям: «Кто из вас// Нас любит больше» [10. С. 202] – изначально предполагает элемент купли-продажи духовных ценностей, где ответ о силе дочерних чувств явится гарантией того, что «при разделе» проявленная «щедрость» отца будет пропорциональна их «заслугам». В связи с этим вполне ожидаемой является реакция старших дочерей, говорящих то, что от них хотят услышать. Из общего настроения притворства выпадает ответ младшей дочери, нарушающий благостную атмосферу лицемерия и обмана, следствием чего становятся дальнейшие трагические события, приведшие к гибели Корделии.
Гордыня Лира не позволила ему распознать ложь за словами старших дочерей, ведущих свою, заранее спланированную игру, в которой каждая желала получить в мужья Эдмонда, побочного сына Глостера, земли и деньги отца в придачу.
Корделия видит уловки сестёр, отказывается играть и говорит, что «когда выйдет замуж, часть нежности и любви» [10. С. 201] она «передаст мужу», и это естественно и согласуется с заветами Христа.
Лир-правитель, упорствуя в тщеславии, отрекается от дочери «всенародно», отказывается «от близости, отеческих забот и кровного родства» [10. С. 204], предпочитая любящей дочери «грубого скифа, пожирающего своё потомство» [10. С. 205], каковым по сути является сам. Произнося страшные слова, Лир-язычник клянется «тайнами Гекаты, тьмой ночной, и звездами, благодаря которым родимся мы и жить перестаём» [10. С. 204]. Мало того, что король с легкостью раздает клятвы, что не подобает ни христианину, ни мудрому правителю, он ещё и легко нарушает их (а ведь слово короля должно быть законом).
В книге «Творчество Шекспира» В.П. Комарова приводит довольно распространенное среди исследователей мнение о том, что «Лир в начале трагедии – деспот, вызывающий негодование, позднее его страдания помогают ему понять жизнь и страдания других людей» [3. С. 158]. Сама же она считает, что «Лир вовсе не требует лести, слова старших дочерей он принимает за истину, в дальнейшем он вспоминает, каким он был добрым отцом» [3. С. 158]. На наш взгляд, в высказывании критика нужно выделить две первых посылки, обе из которых неверны. Лир-правитель, отец и человек, требует от дочерей именно лести и только, и слова старших сестёр принимает за истину, иначе не произошло бы его отречения от кровных уз. Поведение короля в первой сцене В.П. Комарова определяет как «психологический срыв», к которому Лира привел ложный вывод о том, что «его самая любимая дочь оказалась черствой и неблагодарной, а он надеялся жить с ней, отказавшись от власти» [3. С. 158], что также вызывает сомнение.
Несколько иного, но не менее противоречивого, мнения придерживается Б. Зингерман в комментариях к трагедиям Шекспира «Гамлет» и «Король Лир» (издание «Школьная библиотека мировой драматургии») [10. С. 347-359], который считает, что «главное противоречие трагедии состоит в том, что эгоистические страсти прикрываются здесь государственными соображениями и высшей общественной необходимостью, а подлинные человеческие чувства и отношения возникают у людей, от общества отлученных» [10. С. 353].
В.П. Комарова же полагает, что «старый Лир не знал своих дочерей, подобно тому, как старый Глостер не знал сыновей» [10. С. 158], Б. Зингерман убеждён, что «когда Лир, Эдгар, Глостер расстаются со своими обязанностями и привилегиями, … жизнь открывается им в естественном освещении, и сами они начинают вести себя в согласии с природой человеческой» [10. С. 354]. Оба мнения критиков, на наш взгляд, далеки от истины, так как отражают позицию самого Шекспира. Проклятия Лира, посылаемые им в адрес дочерей, невозможно оправдать «психологическим срывом» и «незнанием» (В.П. Комарова). «Расставание с обязанностями и привилегиями» (Б. Зингерман) не гарантирует просветления и обретения любви к ближнему.
Приведённые высказывания данных исследователей, как и многих других, являются примером традиционного подхода к творчеству Шекспира, сводящегося к антропоцентрическому гуманизму.
В. Зингерман перекладывает ответственность за происходящие трагические события с героев на государство, которое видится критику, как и Шекспиру, в «хищном оскале» [10. С. 354], а В.П. Комарова пытается объяснить поступки Лира с точки зрения научной психологии [3. С. 158]. «Вести себя в согласии с природой человеческой» (Б. Зингерман), значит проявлять себя психологически адекватно (В.П. Комарова). При этом оба критика старательно игнорируют христианский угол зрения, который может привести к прямо противоположным выводам.
Так как действие трагедии «Король Лир» происходит в IXв. до н.э., а время жизни Шекспира XVI– XVIIв.в., то возникает вопрос, на который пытался ответить ещё в XIXв. П. Мериме в предисловии к «Хронике царствования Карла IX». Можно ли к «поступкам людей, живших в XVIв.», «подходить с меркой XIXв.»? [5. С. 116].
Так как Шекспир жил в христианской Европе и христианском государстве, мы вправе исследовать религиозный контекст его произведений и выявить отношение самого автора к заповедям Христа. В связи с этим толкование трагедии с психологической и общечеловеческой точки зрения становится недостаточным и расплывчатым.
Разделяет ли Шекспир позицию Лира? Безусловно, драматург вложил в его образ свои представления о монархе и государственном деятеле, забывая о Лире-человеке, так как образ правителя вытеснил из его сознания любящего отца. В начале трагедии граф Кент верно определяет нравственный облик Лира как «гордыню без узды» [10. С. 207]. Но его гордыня не является следствием «психологического срыва» (В.П. Комарова), так как в конце трагедии король Лир не раскаивается в своих поступках, предпочитая, как Гамлет, прикрыться сумасшествием.
В сцене 3, в которой Лир и Корделия захвачены в плен Эдмондом, король устраивает театральное представление перед солдатами и офицерами. Он не старается вымолить у них жизнь для своей дочери, а предпочитает заключение в темнице вместе с ней, лишь бы не оставаться в одиночестве. Корделия также забывает о своём обещании выйти замуж и «часть нежности, заботы и любви» мужу передать. В последних сценах нет и упоминания о короле французском и о словах Корделии: «Я в брак не стану вступать, как сестры, чтобы любить отца» [10. С. 204]. Её убивают люди Эдмонда для большей драматизации действия, и здесь Шекспир остается верен античной «трагедии мести» с катарсической основой, трагедии, построенной на горе трупов. Зачем нужна была Шекспиру смерть Корделии и оправданна ли она нравственным содержанием пьесы?
Думается, что ближе всех к разгадке феномена Шекспира подошел Л.Н. Толстой, который в работе «О Шекспире и о драме» (1903 г), в отличие от многих критиков, негативно отзывается об английском драматурге, пытаясь сломать установившиеся в России и на Западе стереотипы восторженного к нему отношения. Лев Николаевич видит не положительное, а вредное «влияние эпидемического внушения о величии Шекспира», которое чревато «выставлением перед людьми ложного образца для подражания» [9. С. 565-566].
Анализируя драму Шекспира, Л.Н. Толстой обращает внимание на многие недостойные поступки Лира, каковыми являются не только отречение от младшей дочери Корделии, но и проклятия, посылаемые им всем дочерям. Страшно слышать из уст отца такие слова:
Стремительные молнии, сверканьем
Ей выжгите бесстыжие глаза!
Болезнь, испепели её гордыню!
Пары болот разъешьте ей лицо! [10. С. 259].
Или, например, слова Лира, обращенные к Гонерилье на языке оригинала:
Hear, nature, hear; dear goddest!
Suspeud thy purpose, if thou didst inteud
To make this creature fruitful!
Into her womb convey sterility!
Dry up inter the organs of increase;
And from her degorate body never spring
A baby to honour her! If the must tum,
Create her child of spleen; that it may live,
And be thwart disnatured torment to her! [8. С. 89].
Дословный перевод, не обработанный поэтически, намного точнее демонстрирует внутреннюю сущность Лира, «вечный образ» которого трактуется критиками как тип страдальца, требующий нашего бесконечного и безоговорочного сочувствия:
Внемли, природа, дорогая богиня, внемли!
Останови свой замысел, свое предназначение
Сделать это жалкое существо плодоносящей!
Принеси её чреву бесплодие!
Иссуши в её органах возможность к размножению.
И пусть её испорченное тело никогда не расцветет (возродится) для дитя, которое бы её радовало.
А если она всё-таки родит,
Создай её дитя из тоски; и если оно всё-таки выживет,
Пусть будет ей крушением, противоестественным (дьявольским) мучением для нее (пер. – Г. Козловой).
В книге «Метафоры и аллегории в произведениях Шекспира» В.П. Комарова [4] приводит исследования Дж.Ф. Дэнби, который «доказывает, что в тексте пьесы наиболее часто встречающееся слово «природа» связано «с общим философским замыслом Шекспира» [4. С. 132].
Исследовательница считает, что «слово «природа» в драмах Шекспира имеет сотни оттенков значений» [4. С. 132]. Наиболее часто оно означает, по её мнению, «противостоящий человеку мир с его собственными законами. При этом в понятие природа включается и понятие бога» [4. С. 132]. Следуя логике критика, человеку Шекспира «противостоит» Бог или (и), наоборот, человек Шекспира противостоит Богу.
Так, в начале монолога Лира его слова «Hear, nature, hear» обращены к Природе (с её языческими богами), установившей закон мировой гармонии, а в конце – прилагательное «disnatured», связанное с дочерью и её будущим ребёнком, характеризует противоестественные, т.е. дьявольские силы, которые король призывает на свой род, на потомство (если таковое будет) старшей дочери. Природа – «богиня», создавшая человека совершенным, по мнению Шекспира, в старших дочерях допустила ошибку, и Лир бросает вызов Богу, проклиная дочерей и своё потомство. «Исчахни и сгинь от порчи! Пропади от язв отцовского проклятья!» [10. С. 233], – выкрикивает Лир гневные слова в лицо Гонерилье, не задумываясь о том, что сам является виной такого поведения дочери, а проклиная её, он тем самым пресекает свой род.
Не задумывается над этими страшными словами своего героя и сам Шекспир. Более того, эти и другие наполненные ненавистью реплики, обращенные к любимым когда-то дочерям, не смущают и многих исследователей творчества Шекспира, видящих в Лире символ униженного и оскорбленного отца.
Но еще более удивительным является то, что Л.Н. Толстой, высказавший свое негативное отношение к Шекспиру, также не обратил внимания на отношение Лира к дочерям. Рассматривая данный монолог, Л.Н. Толстой без каких-либо комментариев перечисляет действия короля: «Лир проклинает Гонерилу, призывая на нее или бесплодие, или рождение такого урода ребёнка, который отплатил бы ей насмешкой и презрением за её материнские заботы и этим показал бы весь ужас и боль, причиняемую детской неблагодарностью» [9. С. 518]. Писатель считает, что слова Лира «выражают верное чувство» [9. С. 518]. Удивительно, что это мнение писателя, создавшего философию «непротивления злу насилием». Лев Николаевич акцентирует внимание лишь на сценических эффектах и языке драмы, делая вывод, что это «очень плохое, неряшливо составленное произведение» [9. С. 531], в котором «все лица» «говорят не своим, а всегда одним и тем же шекспировским, вычурным, неестественным языком» [9. С. 534].
Думается, что, поставив вопрос о незаслуженном возвеличивании Шекспира, Л.Н. Толстой не до конца разобрался в нём, так как утратил православную основу своего мировоззрения. Но последствия славословия Шекспира, «когда всякому вступающему в жизнь молодому человеку в наше время представляется как образец нравственного совершенства не религиозные, не нравственные учителя человечества, а прежде всего Шекспир» [9. С. 566], русский писатель определил верно.
Называя «миросозерцание» Шекспира «безнравственным, Л.Н. Толстой предупреждает, что, «усвоив его, молодое поколение теряет способность различения доброго от злого. И ложь возвеличения ничтожного, не художественного и не только не нравственного, но прямо безнравственного писателя делает свое губительное дело» [9. С. 566].
2011
Литература
1. Грачева Т.В. Невидимая Хазария. Алгоритмы геополитики и стратегии тайных войн и мировой закулисы / Т.В. Грачева. – Рязань: «Зёрна – Слово», 2010.
2. Кельтские мифы. – Екатеринбург: УФактория, 2005.
3. Комарова В.П. Творчество Шекспира / В.П. Комарова. – Спб.: Филологический факультет Санкт-Петербургского госуд. ун-та, 2001.
4. Комарова В.П. Метафоры и аллегории в произведениях Шекспира / В.П. Комарова. – Л.: Изд-во ЛГУ, 1989.
5. Мериме П. Собр. соч. в 4 т. / П. Мериме. – Т. 1. – М.: Изд-во «Правда», 1988.
6. Мифология. БЭС / гл. ред. Е.М. Мелетинский. – М.: Научное издательство «Большая Российская Энциклопедия», 1998.
7. Монмутский Г. История бриттов. Жизнь Мерлина / Г. Монмутский. – М.: Изд-во «Наука», 1984.
8. The Complete Works of William Shakespeare Wordsworth Editions ltd, 1996.
9. Толстой Л.Н. О литературе. Статьи. Письма. Дневники / Л.Н. Толстой. – М.: Худ. лит., 1955.
10. Шекспир Уильям. Гамлет, Принц Датский. Король Лир / У. Шекспир. – М.: Изд-во «Искусство», 1969.