Вопросам модернизма – постмодернизма посвящены статьи В. Кожинова «Об эстетике авангардизма в России» и «Внимание: Литература США сегодня. Достижения и просчеты советской американистики» [1]. Однако на протяжении всего творчества критик неоднократно обращается к западноевропейской литературе, исследуя ее особенности в сопоставлении с русской литературной традицией и творчеством русских писателей, разграничивая их пути освоения народной основы и воплощения духовно-нравственных ценностей. Думается, можно говорить об устойчивой диалогической концепции критических исследований В. Кожинова, использовавшего для литературоведческого анализа теорию «бахтинского диалога». Однако следствием «бахтинского» диалога становится выдвижение на первый план философского подхода не только в формулировке критиком понятия художественной ценности («Искусство как ценность» (1982), но и в оценке некоторых явлений западноевропейской и русской литературы.

Недостаточная акцентуация христианской литературоведческой позиции приводит к не всегда верной трактовке В. Кожиновым понятий нравственного и духовного. Так, в статье «Искусство как ценность» (1982), справедливо относя искусство слова к явлениям духовным, критик не сопрягает само понятие духовности с христианской (православной) концепцией, что приводит в дальнейшем к мировоззренческой абстрактности, связанной с пространными философскими рассуждениями, вызванными стремлением выработать общие и единые ценностные критерии анализа МЛП и литератур Запада и России.

Сближая понятия нравственности и духовности, В. Кожинов в статье «Искусство как ценность» пишет, что «нравственная ценность реально существует не в каких-то заповедях и максимах, но <…> в этическом поступке, свершении, деянии, – в пределе – подвиге. Заповеди и максимы только сообщают о нравственной ценности, но отнюдь не являют ее перед нами реально, фактически» [2. С.328]. Не совсем понятно, что В. Кожинов в данном случае подразумевает под термином «этический», поэтому важно разграничить светское понятие нравственности и духовные ценности как христианские (православные) категории, опирающиеся на заповеди Христа. Результатом философских размышлений критика становится вывод о том, что «не может быть однозначного определения ценности вообще», на одном полюсе она выступает как прагматическое, материальное явление, на другом – «как воплощение высших человеческих идеалов» [2. С.321]. Эти полюсы, по мнению литературоведа, «взаимосвязаны», «соответствуют единству человеческого бытия во всей его цельности» [2.С.322]. Но именно подобная амбивалентная трактовка ценности как результата «интерпретативных стратегий» активно используется теоретиками постмодернизма, «односторонние философии» которых как предмет осмысления ценностей критикует В. Кожинов. «Интерпретативные стратегии» постмодернизма это не что иное как предельная субъективизация понятий добра и зла с позиций светской этики и интеллектуальной эстетики.

В последний период творчества, в 90-е годы ХХ века, «уточняя» своё отношение к православию в книге «Грех и святость русской истории» («Современное религиозное сознание»)[1], В. Кожинов определяет веру (имея в виду православие) как «безусловную ценность», но только такую веру, которая впитана «с молоком матери» и «нерушимо пронесена через все испытания» [3.С.389]. Такая вера, по его мнению, «являет собой безусловную ценность и свидетельствует об особенной духовной одаренности ее носителя» [3.С.389]. Характеризуя Новейшее время как наиболее опасный период для религиозного (христианского православного) сознания, исследователь видит основные причины подобного состояния, приводящего к «изменению самого строения душ», в критическом отношении к религии. «Собственное сознание, – пишет В. Кожинов, – становится объектом осмысления и оценки» [3.С.388], при этом «религиозное сознание» «превращается в объект», что «неизбежно ведет к “критическому” отношению к нему» [3. С.388]. Эта, безусловно, верная характеристика может быть применена как к западноевропейской культуре, в которой «процесс изменения строения душ» начался с эпохи Возрождения и Реформации, так и к модернистской – постмодернистской концепции человека.

Более развёрнутый анализ постмодернизма В. Кожинов даёт в статье «Внимание: Литература США сегодня. Достижения и просчеты советской американистики», написанной в обычной для критика диалогической манере, с привлечением несобственно прямой речи и цитирования работ литературоведов-американистов А. Анастасьева, А. Зверева А. Мулярчик.

В центре внимания В. Кожинова проблемы советской критики 70-х гг., феномен постмодернизма и его роль в литературном процессе Америки ХХ в., поэтому критик начинает статью констатацией факта, что «с середины 1950-х гг. на первый план литературы США выдвигаются, всё нарастая и расширяясь, явления, которые <…> выражают и объединяют понятие постмодернизм» [4. С.180]. Абсолютно верно утверждение исследователя о том, что только классика была способна противостоять его натиску, только ей было под силу «затормозить» развитие постмодернизма.

 

В этом можно убедиться на примере распространения модернизма в литературе США в начале ХХ века, который, как справедливо отмечает В. Кожинов, «сдал свои позиции» к 30-м гг. во многом благодаря художникам, чья «творческая деятельность в самой своей основе являла собою развитие классических традиций искусства слова» [4.С.180]. Среди творческих деятелей, которые «определяли» во второй четверти ХХ в. «лицо американской литературы», В. Кожинов называет Ш. Андерсена, Р. Фроста, Ф.С. Фицджеральда, Т. Вулфа, У. Фолкнера, Э. Хемингуэя, Д. Стейнбека, Э. Колдуэлла. Хотя данным писателям также не удалось избежать воздействия «модернистских веяний», они остались верными народным основам творчества.

Их традиции продолжили в 70-е гг. ХХ в. Д. Гарднер, Р.П. Уоррен, Дж. Чивер, Дж. Оутс. Но новым реалистам приходилось отстаивать классические традиции уже в других, более сложных условиях, когда разрабатывались принципы постструктурализма как теоретической основы критики и литературы. В этой связи нельзя не согласиться с мнением В. Кожинова о том, что борьба за подлинную литературу «настолько остра, что крупнейшие художники вынуждены выступать с боевыми публицистическими книгами» [4. С.184]. И в качестве примера он приводит работы Р.П. Уоррена и Г. Гарднера. Острая борьба за подлинную литературу, как справедливо отмечает исследователь, идет не только среди писателей, но и в критике, что нашло отражение в полемической направленности данной статьи.

В связи с этим основополагающей в статье оказывается характеристика В. Кожиновым постмодернизма не только как литературного направления, но и как идеологического явления. Исходя из экзистенциалистской философии и ее категорий тревоги, заброшенности и отчаяния, постмодернизм считает  абсурдным «человеческое бытие и созданную людьми культуру». Поэтому В. Кожинов достаточно категоричен в негативном отношении к данному направлению, так как, по его мнению, постмодернизм представляет жизнь «полностью лишенной истинных ценностей – ценностей социальных, нравственных, культурных, ценностей истории и повседневного быта, ценностей национальных и общечеловеческих» [4. С.181].

Однако философское определение художественной ценности приводит критика к не всегда верным и глубоким оценкам. Так, например, его характеристика постмодернизма нуждается в следующем уточнении: жизнь представала в литературе постмодернизма полностью лишенной не истинных, а христианских (духовных) ценностей. Данная формулировка позволяет рассматривать постмодернизм как антихристианское явление, и в этом свете становится очевидной его антигуманная направленность. Например, смысл главного положения экзистенциалистской философии: «Экзистенциализм – это гуманизм» (Ж.П. Сартр) в православно-христианской духовной системе ценностей сводится к формуле: экзистенциализм – это индивидуализм, где понятие «гуманизм» приобретает негативную семантику, а следовательно воздействие экзистенциализма на постмодернизм приводит к еще большей девальвации христианских ценностей.

Особого внимания заслуживает классификация В. Кожиновым произведений постмодернизма, приведенная в статье и несколько отличающаяся от общепринятых. Критик выделяет следующие «проявления» постмодернизма:

– битники (А. Гинсбург, Д. Керуак, Л.Ферлингетти), для произведений которых характерен «деформированный», «авангардистский» стиль;

– представители «школы», которую бозначают термином «черный юмор» (писатели типа К. Воннегута);

– писатели вполне «умеренной» («реалистической») манеры (Д. Сэлинджер, Д. Апдайк) [4. С.181]. Это произведения так называемого завуалированного постмодернизма или реализма от постмодернизма.

В этой связи определение «реалистический» не случайно взято В. Кожиновым в кавычки, что свидетельствует о противопоставленности мнения критика традиционному подходу к данным писателям, которых некоторые российские и зарубежные исследователи считают реалистами, и в этой связи об антитезе классического реализма и реализма от постмодернизма. В статье приводятся убедительные доказательства, позволяющие рассматривать творчество данных писателей в русле постмодернизма.

Постмодернистская литература, считает В. Кожинов, «сводилась к двум вариантам». Во-первых, она изображала «чисто индивидуалистический и заведомо абсурдный бунт разного рода «интеллектуалов» и «отщепенцев». Во-вторых, она «стремилась убедить» читателя в «абсолютной бездуховности», «мнимости», «пустоте "простых" людей», т.е. людей народа в широком смысле этого понятия» [4. С.181]. Более того, постмодернисты отрицали вместе с другими ценностями «труд и трудовую этику, усматривая в ней одно лишь рабство и отчуждение» [4. С.186].

Нельзя не согласиться и с выводами В. Кожинова о том, что постмодернизм признавал единственную реальность бытия, находящую свое выражение в «биологических (физиологических) импульсах», «лишенных не только связи с какой-либо органической общностью людей, но и подлинно личностной сути» [4. С.181]. Все эти черты постмодернизма проявляются в произведениях Д. Апдайка, Д. Сэлинджера.

Верно это как в отношении главного героя повести Д. Сэлинджера «Над пропастью во ржи» Холдена, «индивидуалистический и заведомо абсурдный бунт которого изображает автор», так и в отношении главного героя романа Д. Апдайка «Кентавр», который не просто «пытается убедить» читателя в «абсолютной бездуховности», «мнимости», пустоте «простых людей» и мира вообще, но и сам в это свято верит.

Нельзя согласиться с выводами М. Гайсмара, приведенными критиком в статье, который характеризует Д. Апдайка, Д. Сэлинджера, Ф. Рота, с одной стороны, как мастеров, «овладевших секретами психологизма и тайнами своего ремесла» [4. С.183], с другой стороны, как писателей, «обладающих узкими представлениями и сугубо литературным восприятием жизни» [4.С.183]. Комментируя высказывание М. Гайсмара, В. Кожинов справедливо указывает, что «книги данных писателей были не столько освоением подлинной жизни американского народа, сколько иллюстрацией к пресловутой литературно-эстетической теории «отчуждения» [2. С.183]. Однако данная мысль критика также нуждается в уточнении. Действительно, в своей постмодернистской основе произведения Д. Апдайка и Д. Сэлинджера связаны с «теорией отчуждения», например, образами главных героев, но писатели и не могли «осваивать жизнь народа» в силу светской концепции духовности и нравственности, а также своей принадлежности к постмодернизму, который был «плодом отчуждения культуры от стихии народа, а во многом и прямой реакцией на народность» [5. С.295].

Именно поэтому постмодернисты «язвительно» и с «отвращением» (А. Зверев) относились к народным ценностям, которые, продолжая классические традиции, воплотил Д. Гарднер в романе «Октябрьский свет». Д. Гарднер, как отмечает В. Кожинов, видит подлинные ценности в «глубине», в «почве», в «одноэтажной Америке», а также в поиске «убеждений и цельности человеческих индивидуальностей», жажде «быть в союзе с правдой». Такие писатели, как Д. Гарднер, продолжая классическую традицию американской литературы, «стремятся восстановить распавшуюся связь времен», «отыскать в настоящем прочное и незыблемое, что способно противостоять любому давлению извне» (В. Кожинов цитирует статью А. Зверева // Ин. Лит., 1980. №4, С.143, 149). Исследователь убеждён, что если для «одноэтажной Америки» этим «прочным и незыблемым» всегда была вера в человека труда, «земное притяжение жизни», то представителями постмодернизма эти коренные ценности человеческого бытия полностью нивелируются. И с этим утверждением критика нельзя не согласиться.

В свое время английский писатель Д. Олдридж с горечью констатировал, что современная американская проза разучилась «обогащать познание действительности», она способна лишь «приучить к определенному ощущению действительности» [А.М. Зверев. Тупик: К вопросу об американском постмодернизме // Иностранная литература. 1982, № 6, С.199-207, С.206]. Ощущениями от мерзкой и отвратительной действительности делятся с читателем герои реалистов от постмодернизма Д. Апдайка и Д.Сэлинджера. Данное явление как примету времени и как признак литературного постмодернизма рассмотрел и охарактеризовал В. Кожинов в своей статье «Внимание: Литература США сегодня».

На наш взгляд, так называемый «глубокий психологизм» (М. Гайсмар) Д. Сэлинджера в изображении внутреннего мира подростка сводится к попытке автора исторгнуть из его души всю ту ненависть к человеческим ценностям, которая, как постмодернистский бунт, зреет у него в душе, готовая вырваться, как лава из горящего вулкана. Герой повести «Над пропастью во ржи» действительно «отчуждён», и не только по собственному желанию, «отчуждение» детей было подготовлено несколькими «потерянными поколениями» родителей. Д. Сэлинджер показал их потомка, подростка, представителя Новейшего времени эпохи «кризиса сознания», без прикрас раскрыл его внутренний мир перед читателем. Холден Колфилд трагичен в своем тщетном поиске «тихого места», где его могут любить и ждать, но этого места для него нет и быть не может, и трагизм героя оборачивается его глубоким одиночеством.

Холдену изначально не дано рассмотреть это «тихое место», даже если бы оно и было, так как нет самой личности Холдена в христианском её понимании, личности, способной любить ближнего своего и свою семью, дом («тихое место»). Нет христианских ценностей и у автора произведения. Здесь уместно привести слова английского писателя Э. Берджеса, на которые ссылается в статье В. Кожинов и которые важны тем, что принадлежат представителю западного сознания: «Никому не заказано изображать распад цивилизации – но лишь с точки зрения такого героя, который придерживается ценностей, собственно, и лежащих в основе романа как художественной формы» [4. С.181]. Примечательно, что Э. Берджес ставит художественную форму романа в прямую и непосредственную зависимость от духовно-ценностной основы автора. Герои Д. Апдайка и Д. Сэлинджера, хоть и живут в мире людей, далеки от нравственных законов общества, тем более они не обладают элементарными зачатками христианской духовности.

Примечательно, что и авторы смотрят на мир глазами своих героев. Тоска Холдена по «тихому месту» оказывается результатом «отчуждения» самого автора и своего рода провокацией. Что же понимает герой (автор) под «тихим местом» (местом, где бы его все оставили в покое)? Может быть, это место, «куда улетают утки», или это вечное детство, или жизнь над «пропастью взросления», или же это взрослая размеренная, но мещанская жизнь, в которую герой зовет свою подружку Салли? Предполагаемых ответов для читателя постмодернистского произведения может быть сколько угодно. Однако Д. Сэлинджер так и не дает конкретного ответа на этот вопрос. Его и не может быть, если исходить из самой «бессодержательной» сути литературы постмодернизма. Вопрос «куда улетают утки», становясь лейтмотивом повести, составляет ту «иллюзию объективности текста», которая является одной из характеристик постмодернистского произведения (С. Фиш). Холденовская «корректирующая ирония» (А. Уайлд) по отношению ко всем проявлениям жизни поддерживает эту иллюзию, равно как и «неуверенность» в ходе развития самого текста (Д. Лодж).

Все эти и другие характеристики постмодернистского произведения сходятся в особом языке (стиле) Д. Сэлинджера, который, являясь индивидуальной характеристикой героя повести, одновременно становится средством пренебрежительного и «отчужденного» общения автора с читателем, намеренно оскорбительный тон которого не предполагает никакой ответственности, ведь носителем языка является незрелый и неуравновешенный подросток, а автор, манипулирующий своим героем, прячется за ним, мистифицируя сознание читателя. В результате христианские ценности подменяются постмодернистским «ложным сознанием», которое утверждается как единственно верное, и это «ложное сознание», обезбоженное и циничное, творит новый миф и новый мир со своими ценностями. Таким образом, выбранная Д. Сэлинджером форма повести, может быть, и подходит под определение реалистической, чего нельзя сказать о содержании, которое сводится к постмодернистской основе.

В опрокинутой «ложной» шкале ценностей Холдена лошади занимают место человека, так как «с ними хоть поговорить можно». Что же касается людей, то герой не хочет иметь с ними дело. Он не звонит своим родителям, не желает «посылать открытки из всяких гостиниц», не хочет исполнять свой родственный долг, обременяя душу обязательствами заботы о близких. Изображая мир таким, каким видит его герой повести, Д. Сэлинджер отражает концепцию модернистской личности, замкнутой в собственной самости. Даже положительные моменты жизни, такие как необходимость разговора с родителями, сообщение им о своём отъезде, покупка подарков и другие проявления заботы о близких, характеризующие родственные отношения, не понимающий христианских ценностей герой воспринимает как явления негативные, навязанные ему извне и сковывающие его свободу.

В повести «Над пропастью во ржи» Д. Сэлинджера осуждает мир и называет его «липой и притворством» не менее безнравственный герой-подросток, который и сам себя считает в душе распутником. «Иногда я представляю себе ужасные гадости, и я мог бы даже сам их делать, если б представился случай. Мне даже иногда кажется, что, может быть, это даже приятно, хотя и гадко» [6. С.55], – думает герой. Можно попытаться найти в Холдене положительные черты, например, он искренне привязан к своей сестренке Фиби. Но каждому его положительному качеству соответствует отрицательное, за каждым хорошим желанием следует негативное или допускается его возможность. «Если ты должен кому-то дать в морду и тебе этого хочется, надо бить, – рассуждает Холден <…> я ужасно боюсь бить человека по лицу, лица его боюсь<…>. Лучше уж пусть меня бьют» [6 С.76], – приходит он к выводу. Но следующая мысль абсолютно разрушает его благие намерения: «Мне легче было бы выкинуть человека из окошка, или отрубить ему голову топором, чем ударить по лицу», – приходит к выводу Холден [6. С.76)]. «Критическое отношение к собственному сознанию» [В. Кожинов] делает подростка нигилистом и приводит к нервному срыву. Таким образом, «реализм» Д. Сэлинджера сводится к тому, что писатель показывает мир глазами «гадины», в роли которой в повести выступает подросток. Это и есть тот завуалированный постмодернизм, который В. Кожинов назвал «реалистическим» [4. С. 181] или реализмом от постмодернизма [термин Г.К.].

В романе «Кентавр» ещё одного «реалиста» Д. Апдайка можно обнаружить тот же процесс девальвации ценностей, который характерен для повести Д. Сэлинджера. В «Кентавре» главным героем является уже не подросток, но культурный, интеллектуальный, высокообразованный человек, который, будучи учителем, по роду своей деятельности призван стать духовным наставником детей.

Колдуэлл, как и герой Д. Сэлинджера, воспринимает мир в негативных тонах и живёт в постоянном ожидании смерти. Причиной такого состояния является «тоска по утраченному», по ценностям, которые составляют саму основу бытия; ценностям семейным, родственным, человеческим. Хотя Колдуэлл пытается найти себя в работе, воспитании сына, оказывается, что он пуст духовно и ничего не может дать близким. Будучи сыном пуританина, (его «отец был пресвитерианским священником» [1. С.267], он отказывается от веры своих родителей, потому что пришел к выводу, что для Бога «есть избранные и есть простые смертные; что дано одним, то другим не дано и никогда дано не будет» [1.С.207].

Критика религии подрывает и расшатывает семейные связи, в результате чего возникает вакуум, который нужно чем-то заполнить, а это ведёт к подмене истинных ценностей ложными. Но жизнь в мире ложных ценностей для учителя невозможна. Колдуэлл начинает видеть своих воспитанников словно в кривом зеркале. Ученики «отчуждаются» от него и превращаются в его восприятии в безобразных монстров с развратным поведением. Дети платят ему той же монетой, они издеваются над учителем, пуская в него «отравленную стрелу». Воспитательная речь Колдуэлла противоестественна для учителя, считающего детей обузой, но она естественна для надзирателя, которым он был всегда. «Родители создали тюрьмы, именуемые школами, и дали нам орудие пытки, именуемое образованием», – говорит Колдуэлл-надзиратель одному из своих нерадивых учеников. Утратив христианские ценности, герой Д. Апдайка оказывается не только сам беспомощен перед злом, но и сеет зло в душах своих учеников, внушая им ложные ценности и не менее искажённые знания.

Таким образом, критика героем Д. Апдайка пуританства и кальвинистской доктрины о предопределении («Но по тупости своей никак не возьму в толк, почему сперва были созданы простые смертные. Я нахожу этому только одно объяснение – богу нужно было упечь кого-то в ад» [1.С.207], выявляет слабые стороны протестантизма, оказавшегося не способным удовлетворить духовные потребности человека и укрепить его в христианской вере в борьбе со злом. Доктрина об избранности и предопределении повергает героя романа в состояние греха уныния и определяет его экзистенциалистский образ мыслей. Колдуэлл ощущает себя изгоем у Бога, т.е. тем неизбранным, которому уготован ад, а если это так, то жизнь для него не имеет никакого смысла. Так, протестантская доктрина, способствовавшая появлению в экзистенциалистской философии категории стремления к смерти, проявляется у героев Д. Апдайка и Д. Сэлинджера в антихристианском отношении к себе и своему ближнему, что становится доминантой постмодернистской концепции человека в его системе светских гуманистических ценностей.

2008

 

Литература

 

1.Кожинов В. Об эстетике авангардизма в России // В. Кожинов. Размышления о русской литературе. М., 1991. С.301-312. В. Кожинов. Внимание: Литература США сегодня. Достижения и просчеты советской американистики  В. Кожинов // Москва. – 1982. – № 1. – С. 181-192.

2.Кожинов В. Размышления о русской литературе / В. Кожинов. – М., 1991.

3.Кожинов В. Грех и святость русской истории / В. Кожинов. – М., 2006.

4.Кожинов В. Внимание: Литература США сегодня. Достижения и просчеты советской американистики / В. Кожинов // Москва. – 1982. – № 1. – С. 181-192.

5.Селезнев Ю. Залог возрождения народности / Селезнев Ю. Глазами народа. – М., 1986.

6.Сэлинджер Д.Д. Над пропастью во ржи / Д.Д. Сэлинджер // Пятый угол. – Ставрополь, 1989.

Апдайк Д. Кентавр. Ферма. Д.К. Оутс. Сад радостей земных / Д. Апдайк. – М., 1984.




[1] В. Кожинов. Грех и святость русской истории. М., 2006, С.386-391