Вероятно, это последнее сочинение Лунина, завершенное в уриковской полуневоле и посвященное уже не предыстории или истории 14 декабря 1825 г., но исключительно последующему периоду.
Подводя итог полутора десяткам николаевских лет, Лунин одновременно отмечал пятнадцатилетие декабристских тюрем и ссылок, пятнадцатилетие казематских размышлений.
Один из самых беспощадных, резко обличительных лунинских памфлетов близко, «генетически» связан как с идеями лунинского «Взгляда на Тайное общество» и «Разбора», так и с «Заметками о тайном обществе» Никиты Муравьева (см. Дружинин, с. 216—220; Окунь, с. 207—219). Возможно, H. M. Муравьев был соавтором Лунина и при составлении «Общественного движения». Не исключено также, что в доме Никиты Муравьева в Урике списки или фрагменты «Общественного движения» были сожжены, когда пришла весть об аресте Лунина.
Статья Лунина является обзором едва ли не всех сторон русской жизни: крестьянского, польского дела, внешней политики, печати,
// С 329
голода, пожаров, эпидемий, рекрутчины, финансов, армии, полиции, суда.
Поражает осведомленность декабриста, интенсивное использование важных сведений, добытых из русской и заграничной прессы, различных официальных документов, а также из рассказов, разговоров, слухов и других неофициальных источников.
Это была единственная бесцензурная история страны за 1825—1840 гг., написанная современником, находящимся в России, в Сибири. Отдельные публикации за границей (Кюстин, Шницлер и др.) были «взглядом со стороны», где ряд ценных фактов и соображений сочетался с неведением, тенденциозностью. Позже первым русским историком запретного николаевского царствования станет Герцен: гениальный свидетель былого, он, тем не менее, опишет 1820—1840-е годы с определенной исторической дистанции, 15—20 лет спустя. Лунин же писал как бы изнутри событий, находясь в самой гуще, подвергаясь лишениям и репрессиям.
Главные мысли последнего завершенного труда декабриста — историческая правота Тайного союза; непрерывное ухудшение экономического, политического, морального состояния страны: то, что современная историография определяет как кризис социально-политической системы. Признавая отдельные «полезные распоряжения» правительства, Лунин четко, логически неумолимо предсказывает крушение этого строя.
К сожалению, из ссыльно-каторжной дали он почти не видит общественных сил, которые в будущем успешно могут противостоять режиму; оптимистическая беспощадность лунинской оценки соединяется с трагическим пессимизмом изгнания: так, сознавая, что в стране идет невидимая умственная работа, декабрист полагает в то же время, что с 1825 по 1840 г. «не появилось ни одного сколько-нибудь значительного литературного или научного произведения ... периодические издания выражают лишь ложь или лесть».
Между тем за эти годы были созданы «Медный Всадник», «Герой нашего времени», «Ревизор»; журнал «Телескоп» был закрыт за «Философическое письмо» Чаадаева; пушкинский «Современник» и «Отечественные записки» печатали отнюдь не «ложь и лесть».
«Общественное движение» Лунина — историко-художественный труд, создававшийся по памфлетным законам; ошибаясь в частностях, декабрист был прав в целом. Его вопрос — «что сделали вы для блага народа за эти пятнадцать лет?» — был приговором.
Лестные надежды на личность царя, вдруг выраженные в конце статьи, как уже отмечалось исследователями, совершенно противоречат общему ее ходу. С. Б. Окунь видел здесь обычную иронию Лунина (Окунь, с. 219).
Полагаем, что, креме полускрытой насмешки, была и определенная тактика.
Подобно тому, как «Разбор» имел в виду достаточно широкий круг читателей, отнюдь не обязательно разделяющих декабристские воззрения,— так и «Общественное движение» предполагало завоевание, убеждение тех, кто честен, смутно сознает неустройство, но еще не может сформулировать основное обвинение.
// С 330
Поскольку Лунин в приписке к рукописи велит сестре «поступить с этим согласно предыдущим указаниям», можно заключить, что речь идет о распространении текста в кругу петербургских знакомых и за границей. Хорошо зная, как часто критика российской системы замирала пред необходимостью «задеть» монарха, Лунин идет «навстречу читателю»; ведь и без того, императорской фамилии брошены обвинения в обращении с народом как «с семейной собственностью»; сказано — «мы исповедовали культ закона, вы же исповедуете культ личности». Возможно также, что «смягчающие строки» тактически введены в финал под влиянием Никиты Муравьева, несколько более, чем Лунин, полагавшегося на «естественный ход вещей».
Важным дополнением к завершенным, предназначенным для распространения шести лунинским работам являются незаконченные или фрагментарные сочинения, заметки, а также записная книжка и письма, не вошедшие в цикл «Писем из Сибири». Они помогают представить замысел наступательных действий Лунина во всей его целостности.
Многообразие начинаний декабриста в период его ссылки — примечательный признак активности, поиска разных форм действенной пропаганды.