Меня позвали в квартиру Гоца, и там в присутствии немногих лиц (не помню, был ли среди них Азеф) Гоц сообщил мне, что партией получен документ с указаниями на провокатора в центре, что они долго думали, перебирая всех и ни к чему не пришли, В самое последнее время у них возникло сомнение в Татарове, основанное на субъективных впечатлениях. Эти впечатления подкрепляются поведением Татарова. Он швыряет деньгами, всюду проникает, лжет (было установлено, что он скрыл свое настоящее местожительство в Женеве, называя другую гостиницу). Странно его поведение еще в деле литературного предприятия, на которое он, по его словам, получил крупное пожертвование; он опубликовал список сотрудников в легальных газетах, назвав многих настоящими фамилиями — этим одним списком можно было провалить издание.

Центральный комитет решил произвести расследование, и мне предложено было поехать в Россию для следующей главной цели: проверить правильность заявления Татарова, что он получил сумму более чем в 10 тысяч рублей от какого-то лица через известного публициста Ч., и затем собрать вообще данные о Татарове.

Азеф снабдил меня паспортом бельгийского подданного, надавал массу советов о конспиративном маршруте, о костюме и пр., и я двинулся в Россию и был через несколько дней на месте.

[ 41 ]

Вспоминая об этом путешествии в качестве «бельгийца» не могу понять, как я не провалился на первой же границе. Языками, кроме русского, я не владел, а по-французски мог лишь более или менее объясняться с отличным русским акцентом. Подъезжая к границе, я подвязал лицо платком, изображая человека, страдающего зубной болью; к этому средству принудила меня болтливая соседка- француженка, принявшаяся расспрашивать об условиях жизни в России. На обратном пути я с подвязанной щекой уже сразу забирался на верхнюю лавку, дабы избегнуть общения с соседями. Более трудной оказалась операция — объяснение во французской миссии в Москве по поводу визировки паспорта. Щеку я развивал, но обвязал горло и придал голосу хриплый звук, стараясь скрыть свой акцент. Французский консул не без изумления слушал меня, и, вероятно, счел меня за ненормального. Трудно было быть «бельгийцем» в гостиницах, где швейцары часто знают иностранные языки. . . Но все сошло благополучно.

Ч., на которого ссылался Татаров, категорически заявил, что никаких сумм он не передавал Татарову, и это известие значительно повлияло на его судьбу; я протелеграфировал его в Женеву условными словами. Затем я побывал у товарища Р., который первый получил известный документ «о провокаторах: Т. и инженере Азиеве», и он повторил мне картину получения этого документа. Пришла дама на место его службы (в банке), передала письмо и, пробормотав что-то, быстро ушла. Фигуры и лица ее он не рассмотрел. Когда он читал этот документ в присутствии пришедшего к нему Азефа, то тот сказал: «Т. — это Татаров, а инженер Азиев — это я», бросил окурок папиросы и ушел.

Побывав еще в Москве (как раз в момент, когда начались первые вспышки грядущих событий 1905 г. — стрельба

[ 42 ]

казаков в верхний этаж булочной Филиппова и первые сходки на Тверском бульваре), я поспешил за границу. Татарова под разными предлогами задержали за границей и даже пробовали устроить за ним наблюдение, впрочем, с малым успехом, так как Татаров держался осторожно и сразу заметил одного слежчика. Он интересовался мною (мы с ним ни разу не встретились), как бы предчувствуя что-то недоброе. Пускал в ход разные способы, чтобы узнать, где я (ему говорили, что я в Париже). Так однажды он предложил моей жене послать мне телеграмму для вызова на какое-то заседание и веялся сам отнести эту телеграмму на почту. Хитрость разбилась о хитрость, и Татарову не удалось  меня  лицезреть.

По моем возвращении Азефа не было в Женеве — он куда-то уезжал. Состоялся допрос Татарова. Он растерялся и всем своим поведением внушил сильное недоверие. За отсутствием объективных данных его отпустили под обязательством прекратить партийную работу и доставить обещанные им доказательства своей невиновности. Совокупность фактов, касающихся поведения Татарова, его ложь, подозрительные деньги и пр. и его поведение на допросах произвели на меня тогда впечатление (лично я не был на допросах), что он не чист и что отпускать его не стоило.

Когда мы об этом говорили с приехавшим Азефом, он стал горячиться, ругал всех—'«мягкотелыми», «воронами» и т. п., доказывая, что Татарова надо было тут же убить, что престиж партии этим подорван и многое другое. Тут же он снова повел разговор о необходимости сменить его на посту и предлагал это мне.

Настроение у него было неважное, а в деревне, где жила его жена, с ним случился настоящий припадок истерики. По словам очевидца (моей жены), Азеф говорил

[ 43 ]

о положении боевого дела и, перейдя к документу, где фигурировала его фамилия, взволновался. — «Как? Меня, который не жалел жизни для партии, подозревать, порочить? Я не перенесу этого, пущу пулю в лоб». Стал рвать ворот рубахи, икать, затем. . . слезы и. . . истерический припадок. Вечером успокоился и был в шутливом настроении.

В последние дни перед своим отъездом из Женевы (он уехал с семейством в Итальянскую Швейцарию, оттуда в Париж) Азеф часто бывал у нас на квартире и ночевал. Там часто происходили собрания и свидания.

Никакого недоверия к нему я за границей ни в ком не встречал. Были люди, не долюбливавшие его за его личные качества, за категорический, часто грубый тон — но только за это. Были трения с ним на организационной почве—трения, обычные около центра партии. Когда кто-нибудь говорил о том месте в документе, где шла речь об Азефе, то улыбался. Все полагали, что, выдавая Татарова, правительство хотело этою ценой правды купить расстройство всего боевого дела, вселить недоверие к Азефу. И все полагали, что, лишившись Азефа, партия лишится боевого дела, ибо, по мнению всех, Азеф имел право сказать: «террор — это я».

То же отсутствие тени подозрения я видел в России во время поездки по делу Татарова. Партийные люди проходили спокойно мимо места документа: «инженер Азиев», а стоявшие близко it партии, знавшие Азефа лично (как, например, из среды литераторов), когда я излагал им содержание документа и предупреждал не иметь дело с Татаровым — выражали полное доверие к Азефу.

В ноябре 1905 г. мы отправились в Россию, как и почти все тогдашние эмигранты. Проездом были в Париже и остановились у Азефа (квартира на rue de la Glaciere),

[ 44 ]

Азеф все время был с нами, показывал Париж, в особенности хорошо знакомые ему кабачки и кафэ. Он собирался тоже ехать в Россию вместе с Савинковым.