...И еще один день угасает. Погода, наверное, стоит великолепная, низкое солнце озаряет город. Его лучи еще теплые. Иногда во второй половине дня они сквозь толстые стальные жалюзи попадают на решетку, на поднесенную к узкой щели руку, и тогда я чувствую живое тепло минувшего лета. Но тени скоро удлиняются, меркнет солнечный свет, и темное небо с высоты опускается мраком на землю. И уже после обеда ощущается близость зимы, холодов и еще чего-то тяжелого, что никак не хочет отпустить душу. Сегодня я часа три простоял у того места, где должно быть окно. Оно забрано толстыми стеклоблоками, и лишь узкая полоска, загороженная жалюзи, дает представление о том, что есть солнце, небо, земля. Но их не видно.

Отбой, лежу с открытыми глазами. И мысли мои опять о доме, о тех женщинах, чья судьба была и остается на моей совести, — девяностолетней матери, жене, дочери и внучке.

В общем есть о чем поразмыслить.

В печати, вдохновляемой окружением генсека, идёт соревнование — кто меньше знает, но выплеснет помои погрязнее. Строятся домыслы: раз поехал в Форос, удрав из больницы, значит, на сто процентов был уверен в успехе дела, значит, видел выгоду. Уверен, что те мастера холуяжа, которые задавались подобным вопросом, никогда не поймут мотивов поступка. Им бессмысленно объяснять, что есть вещи и понятия важнее потребностей желудочно-кишечного тракта, жажды власти или комфорта. Действительно, я был болен, но лучше многих знал, что еще тяжелее больна моя Родина, что она стоит на пороге распада, кровопролития, нищеты, социальных и межэтнических войн. И в такой час, по моему разумению, не выбирают что выгоднее. А потому я сделал лишь то, что должен был сделать любой гражданин, окажись на моем месте.

Нет на свете таких должностей и благ, которые оставили бы равнодушным человека к судьбе Родины. Я никогда не рвался в лидеры, не искал наград, высоких должностей, не лез под объективы фототелекамер, видя, как расталкивают друг друга горбачевские окруженцы, не кричал "да здравствует генсек", хотя первые годы его секретарства всецело верил ему и помогал, как мог. Но уже тогда первый в окружении генсека отказался ездить на "Чайке", остался в той же четырехквартирной даче, где жили еще три семьи и которую получил десять лет назад, хотя мой "ранг" открывал для меня совсем другие возможности. Я даже толком не пользовался ни санаториями, ни поликлиникой из-за оглушительной работы практически без выходных дней и нормальных отпусков. Но когда понял, что кучка корыстолюбцев решила предать и продать Родину, разрушить государство, созданное сотнями поколений россиян, заплативших за целостность и могущество страны миллионами жизней, без сомнения и колебания принял предложение о поездке в Форос. И повторюсь: никакие возможные блага не могли остановить меня от этого шага.

Впрочем, существовавшие привилегии для большинства партийных и государственных работников, части деятелейнауки, культуры, средств массовой информации имели скорее моральное, чем материальное значение. Они получали лишь то, что недоплачивалось им в форме зарплаты. Правда, и здесь нужно внести ясность, ибо многое, публиковавшееся по этому вопросу, было искажено или недосказано. Думаю, недосказанность о привилегиях была не случайной — критика отводилась от тех, кто действительно пользовался всем, и практически бесплатно.

Как сложилась эта система, почему она дожила до наших дней и рухнула лишь под ударами критики?

Система материального стимулирования никогда не исходила в нашей стране из принципов упрощенного равенства. Известно, что уже в первые годы революции для части государственных работников были открыты столовые, имевшие более разнообразный набор продуктов, повышенную калорийность питания. Создание их объяснялось ненормированным рабочим днем служащих аппарата управления, привлечением на службу высококвалифицированных специалистов. Столовая лечебного питания на улице Грановского была, например, открыта по инициативе В.И. Ленина. Сюда прикреплялись больные и ослабленные работники. Постепенно такая система была распространена и на партработников. И хотя в уровне заработной платы рабочий и служащий управления практически не имели различия, тем не менее в аппарате управления имелись некоторые привилегии, которые заставляли управленцев дорожить работой, пренебрегать ее ненормированными условиями, оберегать государственные тайны, не втягиваться в незаконные операции.

Определенная часть так называемой номенклатуры имела преимущества в лечении, обеспечении жильем, дачами, транспортными средствами, а с уходом на пенсию — персональное повышенное денежное содержание. Но это было позже. В период сталинского правления сама работа в центральных органах являлась привилегией, а блага имели такие размеры, которые не позволяли даже работникам центрального аппарата иметь что-то лишнее. Я застал время, когда семья инструктора ЦК из четырех-пяти человек жила в одной комнатекоммунальной квартиры. В возведенных высотных зданиях жилье получали либо министры, либо крупные ученые, писатели, артисты. И так было практически до середины 60-х годов. И только широкое строительство жилья при Хрущеве и Брежневе изменило положение дел.

Укрепление административно-командной системы повело не только к увеличению числа служащих, но и к расширению привилегий. Появилась иерархия разнообразных благ, которые были положены тем или иным работникам госпартаппарата. В зависимости от занимаемой должности работников прикрепляли к разным поликлиникам, при Брежневе обеспечивали дачами различной комфортабельности и т.п. Сформировалась и иерархическая лестница продовольственного обеспечения. Одни работники получали (разумеется, за деньги) Заказв гастрономе раз в неделю, другие могли это делать ежедневно. Определенная категория управленцев пользовалась ежегодными путевками в санатории и дома отдыха со значительными скидками и оплатой дороги, у других была возможность отдохнуть в санатории не каждый год, не в лучшее время и за большую стоимость.

С приходом к руководству партией (а позже и правительства) Хрущева в системе привилегий произошли довольно заметные перемены, правда не коснувшиеся верхнего эшелона управления. Значительно сократилось число тех, кому в прошлом были положены дополнительные "блага". Это было связано еще и с тем, что сократилось число министерств, образовались Совнархозы и часть работников переехала на периферию. При Хрущеве сократился контингент обслуживаемых Кремлевской больницей и поликлиникой, уменьшилось число прикрепленных к столовой лечебного питания на улице Грановского, сокращен автопарк ЦК КПСС и Совета Министров, переданы в ведение профсоюзов многие санатории, устранены другие излишества. Однако и тогда оставался порядок, по которому так называемые ответственные работники обеспечивались продовольственными заказами, хотя в то время снабжение в магазинах было достаточно хорошее.

Разумеется, борьба Н.С. Хрущева с привилегиями не коснулась части пользователей и, уж конечно, не затронула, как я сказал, высшего руководства страны. Однако даже это малое ущемление в привилегиях аппарата стоило Хрущеву очень дорого. Однажды дарованные привилегии отбирать трудно, а самое главное, опасно.

Думаю, совсем не случайно, что приход Л.И. Брежнева к руководству партией, а по существу страной, ознаменовался восстановлением прежних привилегий аппарата. Будучи сами выходцами из недр аппаратных структур, Брежнев и его ближайшее окружение хорошо понимали, что их спокойствие и благополучие будут зависеть от сытости тех, кто проводит линию высшего руководства. Поэтому уже в первые годы было не только восстановлено то, что разрушил или ограничил Хрущев. Создавалась, по существу, новая мощная система. Ее возглавляли руководители Управления делами ЦК КПСС и Совета Министров СССР, энергичные деятели медицины, специальные службы девятого управления КГБ. Резко возросло число пользователей столовой лечебного питания. К ней были прикреплены старшие референты и более высокие руководители Совета Министров СССР, заведующие секторами, консультанты ЦК КПСС, высшие работники министерств, народные артисты, художники, многие писатели, журналисты и т.п. И все это быстро разбухало.

Подобные столовые и распределители действовали в столицах союзных республик и в некоторых крупных городах. Перенять опыт создания подобной системы приехали немцы из ГДР. Они осмотрели столовую на улице Грановского, одобрили принцип ее деятельности и высказали только одно замечание: видимо, у русских есть одна национальная черта — даже в закрытых распределителях они умудряются создать очередь. И это была истинная правда. Чтобы взять полкило колбасы или сосисок, иногда приходилось стоять по часу. Причем в очереди я видел известных всей стране ученых, конструкторов, артистов и других деятелей науки и культуры, чье время бесценно и растрачивать его на подобную привилегию было преступлением. И все это происходило в рабочее время.

С 1965 года значительно вырос парк автотранспорта, обслуживающего чиновников, расширилось дачное хозяйство. Причем вместо скромных деревянных домиков стали воздвигаться кирпичные двухэтажные особняки со всеми удобствами. Высокое начальство могло круглогодично жить за городом. На глазах преображалось Четвертое главное управление при Минздраве СССР.

Строились новые поликлиники и больницы, санатории и дома отдыха. Пользоваться всеми привилегиями могли работники в зависимости от своего служебного положения, а подчас и благодаря благосклонности руководства.