Утро. О наступлении его можно судить лишь по команде "подъем". Загорается яркий электрический свет, и начинает играть радио. И так до 10 часов вечера. В семь часов на завтрак каша из непромолотого и непровеянного овса с мелкой костистой рыбой и чай с пшеничным хлебом. Что касается каши, то я с сожалением думаю об уничтоженном поголовье лошадей, которым она понравилась бы больше. Это не первый случай, когда я жалею о своей неистовой борьбе за механизацию и сокращение живого тягла. Вот они, плоды моих иллюзий. Нормальных крупорушек и веялок нет, а коней пустили на сервелат. Впрочем, зато хорош свежий хлеб армейской выпечки.

После завтрака пора ожидания. Самое тягостное время. Одни ждут допроса — чаще неделями, иногда месяцами, другие — встречи с адвокатами, третьи

—           свидания с родными или передачу. Я не жду ничего. Во всяком случае, ничего хорошего. Но именно меня и требуют к следователям. Мой черед идти пустыми коридорами и лестничными маршами, под вой сирен, оповещающих всех о том, что идёт опасный преступник.

Иду коридорами вдоль камер, вдыхая все тот же острый запах тюрьмы. Этот запах — самое первое и сильное впечатление, которое произвела на меня "Матросская тишина". Это запах беды, запах тревоги, который связан с человеком в условиях наивысшей опасности, нервного перенапряжения. Им пропиталось все вокруг

—           стены, постель, одежда и даже эти коридоры, которые не могут проветрить гуляющие в них сквозняки. Этот запах властвует всюду, угнетая и изматывая нервы, держа в состоянии общей тревоги каждого, переступившего пороги СИЗО.

Еще один блок с решетчатыми дверьми, еще один переход с этажа на этаж — и вот обитель дознавателей. В комнате трое следователей и ни одного адвоката. Мне любезно вменяют 64-ю расстрельную статью и заверяют, что это минимум того, что они могут сделать для меня. С чувством глубокой признательности я окунаюсь в перекрестный допрос, пока не появляется адвокат. Впрочем, поток вопросов это не иссушает. Они представляют смесь нужного для расследования с обывательским интересом. Понять это можно. Разве их вина, что вершиной следственной практики для них были убийства, изнасилования, возможно, взяточничество в особо крупных размерах. Но никак не "государственный переворот с целью захвата власти". Такого они, может, не проходили или крепко подзабыли старые учебники. Хотя, видимо, не все. Иногда я возвращался с этих собеседований с чувством того, что нетленное дело Вышинского находится в надежных руках Степанкова.

Впрочем, откуда взяться иному, если сам Степанков является слепком действовавшей системы принуждения, системы, где власть попадала в руки не самому умному, а самому хитрому, угодливому. И так сверху донизу.

Политбюро ЦК, его главные авторитеты всегда были кулинарами той политической кухни, где готовились предложения по выдвижению главной фигуры партии и государства — генерального секретаря ЦК КПСС. Выбрав его, они добровольно подчинялись воле нового лидера, заранее предполагая, что некоторые из них могут лишиться своих постов. Такое выдвижение не представляло спокойного и бесстрастного акта. Это всегда была борьба разных сил и групп, неформальных авторитетов Политбюро. И подчас начиналась она еще при живых генсеках, нередко задолго до их ухода из жизни.

Трудно говорить с полной уверенностью об искренности намерения Л.И. Брежнева, но после перенесенной тяжелой болезни Леонид Ильич ставил вопрос о сложении с себя полномочий генсека. Такое предложение тогда было воспринято многими членами Политбюро ЦК крайне негативно. Они не были готовы к подобным переменам, не видели человека, который объединил бы их, ЦК, всю партию на пути исповедуемых ими идеалов и практических действий. Более того, всякое возвышение нового человека в ту пору грозило изменить расстановку сил, разбалансировать сложившееся равновесие. Скорее всего, поэтому были предприняты коллективные усилия для сохранения Л.И. Брежнева на посту генсека, несмотря на его тяжелое состояние и неспособность активно вести работу. Его уговорили не менять "статус-кво" и заниматься делом по возможности, определив щадящий режим работы. В это же время началась "подчистка" и перемещение ряда членов Политбюро, слишком активно "толкавшихся локтями", чтобы подобраться к креслу генсека. Н.В. Подгорный, Д.С. Полянский, А.И. Шелепин, П.Е. Шелест один за другим официально по разным причинам, но в действительности как имевшие "разночтения" в политических взглядах "покинули" Политбюро ЦК. В народе причину таких отставок тогда именовали указом "За небрежность", намекая на неуважение к генсеку.

Оставшаяся и очистившаяся когорта единомышленников не могла тем не менее не думать о новом лидере, во всяком случае, доверенном человеке, который бы надежно занимался всей кухней Политбюро ЦК. И глаз был "положен" на К.У. Черненко, возглавлявшего общий отдел ЦК КПСС. Он начал выдвигаться еще в период ухудшения здоровья Л.И. Брежнева, фактически превращаясь в лидера, решающего за генсека многие вопросы, относящиеся к компетенции Политбюро ЦК. В марте 1976 года он избирается секретарем ЦК, в 1977 году кандидатом в члены Политбюро и в 1978 году членом Политбюро ЦК. Такой ход дел пока устраивал многих. К.У. Черненко активно поддерживали Д.Ф. Устинов, А.А. Громыко, В.В. Гришин, Н.А. Тихонов. До превращения в фактического лидера партии и страны ему было далеко. Это был чисто кабинетный деятель, исправно и много работавший, но лишенный необходимого лоска и блеска, серьезной теоретической подготовки, а главное — практического опыта деятельности на самостоятельном участке, широкой поддержки в партии, в среде интеллигенции. Правда, он всемерно старался приблизить к себе ряд писателей, поэтов, драматургов, художников, артистов. Но это были главным образом люди определенной творческой направленности, либо те из них, которые готовы служить любому кумиру, лишь бы купаться в лучах славы.

Часть членов Политбюро ЦК понимала всю нелепость такого решения и, не желая усиления роли Черненко, старалась выдвинуть новую фигуру. Многие сходились на Андропове, после смерти М.А. Суслова ему отдавал предпочтение и Л.И. Брежнев, выдвинув вторым секретарем ЦК. Вместе с тем поддержку находил и Косыгин, но он был неприемлем для большинства руководителей ЦК. Принятое тогда молчаливое согласие состояло в том, чтобы поддерживать Андропова и Черненко. Одновременно подыскивали перспективные фигуры на будущее. Судьба партии и своя собственная заставляли членов Политбюро думать о смене. Необходимо было несколько "омолодить" состав ареопага. Причем поиск шел среди относительно молодых местных партийных лидеров, министров, в силу чего они еще долго не могли участвовать в активной политической борьбе.

Такая возможность скоро представилась: в 1978 году не стало Ф.Д. Кулакова, ведавшего в Политбюро ЦК вопросами сельского хозяйства.

После смерти Кулакова ходили разные легенды о таинственности его кончины. Однако все было довольно прозаично и банально. О причинах кончины однажды рассказал М.С. Горбачев. Он хорошо знал Федора Давыдовича, ценил его многие качества, но как руководителя крупнейшего сектора экономики ни во что не ставил. Хотя открыто его никогда не критиковал.

Как-то в начале осени 1983 года мы возвращались в машине после выступления М.С. Горбачева в Высшей партийной школе при ЦК КПСС. В лекции Горбачев говорил о развитии сельского хозяйства, но не ограничивался его рамками и затрагивал многие общеэкономические и социальные проблемы развития села. Ф.Д. Кулаков, когда его просили прочитать лекцию, выступал всегда с агрономической точки зрения: сколько надо посеять пшеницы, гречихи, кормовых культур, как лучше возделывать и убирать урожай.

— Он смотрел на отрасль с точки зрения полевода, — говорил Горбачев, — экономики не знал, но человек был компанейский. По складу своего характера славился жизнелюбием, обожателем застолий и развеселых компаний.

На Ставрополье, где он возглавлял краевую парторганизацию, и за его пределами Ф.Д. Кулаков слыл хлебосолом, собирая по различным поводам гостей и своих соратников, благо санаториев, домов отдыха, различных особняков в предгорьях и горах Кавказа настроили великое множество и было где собраться. И сам он не отказывался от хорошего стола, бывая в командировках или выезжая поохотиться, что очень обожал, и не бросил любимого занятия в Москве, подобрав для этого ряд близлежащих охотничьих хозяйств. Часто принимал участие и в кремлевской охоте, когда его приглашал в Завидово Л.И. Брежнев. В 1978 году, вскоре после операции на желудке, еще достаточно не оправившись от болезни, он, как рассказал Михаил Сергеевич, крепко выпил и ночью скончался от инфаркта. Правда, некоторые сведущие люди считают, что Кулаков все-таки застрелился.

Эта преждевременная смерть неожиданно стала прелюдией многих драматических событий, происшедших в стране. Она открыла вакансию в Политбюро и Секретариате ЦК. Не будь этого несчастья, Михаил Сергеевич, видимо, никогда бы не смог столь быстро подняться по служебной лестнице к вершинам власти. Но трагическому случаю было угодно открыть ему ход наверх.

Как ставрополец, он стал членом похоронной комиссии и произнес с Мавзолея на Красной площади подобающие в таких случаях скорбные слова о Ф.Д. Кулакове. Именно там, на трибуне, я впервые увидел издали этого человека, который внешне произвел на меня довольно противоречивое впечатление. Был он еще не стар, но, мягко говоря, не по годам полноват, с поредевшей до прозрачности шевелюрой. Речь его изобиловала местными диалектами и выдавала провинциала по вкривь и вкось поставленным ударениям в словах и фразах. Больше мне ничего не запомнилось тогда, да, откровенно говоря, я и смотрел-то на человека из далекого степного края не очень пристально. И меньше всего думал в ту пору, что мне придётся когда-нибудь иметь с ним дело, и уж тем более не мог представить его во главе партии и государства.

Иначе, видимо, думал он сам. Сказав с Мавзолея В.И. Ленина скорбные слова прощания о безвременном уходе из жизни Кулакова, замуровав его прах в кремлевскую стену, М.С. Горбачев томился в ожидании, кто станет в Политбюро куратором сельского хозяйства. И судьба улыбнулась ему на этот раз опять.

На место Ф.Д. Кулакова в аппарат ЦК пришел 47- летний М.С. Горбачев, первый секретарь Ставропольского крайкома партии. Фигура эта, как я говорил, многим из верхнего эшелона партийного руководства была известной, хотя для иных неожиданной. Его хорошо знали и рекомендовали Ю.В. Андропов, М.А. Суслов, да практически все руководители, что приезжали на отдых и лечение в санатории Минеральных Вод. Но были и противники такого назначения. Они не хотели пускать близко к рычагам власти человека, рекомендуемого Андроповым. Поэтому на место секретаря по вопросам сельского хозяйства готовили еще одну кандидатуру — секретаря Полтавского обкома КПУ Ф.Т. Моргуна. И в этом проявлялась борьба разных сил за "своего" человека в ЦК. Вот что об этом рассказывали работники секретариата К.У. Черненко. На "смотрины" они приехали в Москву одновременно. И когда нужно было представить Л.И. Брежневу М.С. Горбачева, того не могли найти. Речь уже шла о том, чтобы вести на дачу Брежнева Моргуна. Предстояло спасать положение. Была проведена своеобразная поисковая работа. Неизвестно, чем бы все кончилось, но знатоки жизни членов ЦК отыскали водителя машины, отвозившего Михаила Сергеевича, выяснили, кто живет в том доме, куда его доставили, и тогда определили, где он может быть. Кандидатуру М.С. Горбачева Л.И. Брежнев поддержал, что, разумеется, имело решающее значение. Горбачева избрали секретарем ЦК, а скоро и кандидатом в члены Политбюро ЦК. Членом Политбюро он стал в 1980 году.

Приход довольно энергичного молодого секретаря ЦК "взорвал" тихую обстановку в Политбюро. Сразу выявились лица, не принявшие его. У него не очень-то складывались отношения с Косыгиным. Натянутые отношения были у Горбачева и с некоторыми другими руководителями Совмина СССР, министрами, хотя далеко не со всеми. В ту пору понимали значение ЦК, и лишь немногие позволяли себе независимое поведение, да и то, полагаю, согласовав свою позицию с Председателем Совмина СССР.

Не сразу налаживались отношения М.С. Горбачева с Д.А. Кунаевым. Последний долго не признавал "этого молодого человека", не заходил к нему, бывая в Москве, да, полагаю, и не звонил. Для решения всех вопросов Казахстана у Кунаева была достаточно надежная связь с Брежневым. Он выходил прямо на него и отказа не получал. При необходимости обращался в Политбюро ЦК, и там не смели отказывать руководителю этой крупнейшей республики. Кунаев имел добрые и старые отношения с Устиновым, Черненко, Сусловым, Громыко и Кириленко. И этого было более чем достаточно.

Разумеется, позиция Кунаева изменилась, когда Горбачева избрали генсеком, но было уже поздно. В сентябре 1985 года во время поездки Горбачева в Целиноградскую область туда прилетел и Кунаев. Стояла золотая пора начала сентября, и в Северном Казахстане в разгаре была жатва. Новый генсек ездил в районный центр Шортанды, где размещался Всесоюзный институт зернового хозяйства, к академику Бараеву и полдня провел у него, изучая прогрессивные методы обработки пашни, способы борьбы с ветровой эрозией. Бараев был уже тяжело болен, но нашел в себе силы показать все, что мог, и доложить о работе научно-исследовательского института. Затем Горбачев осмотрел поля, на которых работали комбайны, беседовал с механизаторами.

Состоялись у него и беседы с Кунаевым, но понимания, видимо, достигнуто не было. Утром в день отъезда после завтрака они попрощались. Кунаев преподнес традиционные казахские дары — два темно-зеленых бархатных халата, вышитых казахским орнаментом и отороченных соболями. Соболиной была и казахская шапка с бархатным верхом. Второй халат был женским и предназначался для Раисы Максимовны. Дары были приняты, но рубец в отношениях так никогда и не рассосался. Алма-атинские события, происшедшие, как докладывал М.С. Соломенцев на Политбюро, с националистическим душком, дорого обошлись Кунаеву. Пленум ЦК за это, а также за прием даров от подчиненных освободил его от обязанностей члена ЦК КПСС. При выходе из здания охрана отобрала у него удостоверение. Старейший деятель партии, руководитель республики заканчивал свою политическую карьеру униженный и оскорбленный.

Сложными были у Горбачева отношения со Щербиц- ким. Независимый и неукротимый "дед", как звали его многие, не очень-то почитал молодого члена Политбюро ЦК. Однако позванивал, а когда однажды, будучи в Москве, зашел к Горбачеву, то это произвело на Михаила Сергеевича эйфорическое впечатление. Об этом он часто вспоминал, и чувствовалось, что этот визит как-то снивелировал отношения, но, видимо, далеко не полностью и ненадолго. В.В. Щербицкий не прибыл на Пленум ЦК, где избирали Горбачева генсеком, объяснив, что не успевал прилететь из Нью-Йорка ко времени открытия заседания, хотя, по расчетам авиаторов, сделать это вполне мог.

Во время поездки Горбачева в 1985 году на Украину произошел довольно острый разговор В.В. Щербицкого с генсеком. В выступлении перед активом республики Горбачев резко критиковал руководство за многие недостатки, хотя никогда в прошлом ни один лидер КПСС столь неуважительного отношения к руководству Украины не допускал, да, полагаю, и допустить не мог.

У В.В. Щербицкого имелось немало противников и в республике, которые быстро подняли головы, услышав сигнал, шедший "сверху". Он понимал, что настал час перемен, и в последующем не слишком "задирался" при обсуждении вопросов на заседаниях Политбюро ЦК. Хотя, надо отдать должное, говорил все, что думал, не хитрил и не ловчил. Но молчать стал больше, часто болел и вскоре при смене команды ушел на пенсию. На него пытались нападать и поносить кто как мог, и лишь смерть, кажется, угомонила критиков, а многие поняли, что лишились мудрого и принципиального человека, много сделавшего для Украины.

Независимым, отрешенным от земных дел представлялся мне Громыко. Он пользовался немалым уважением в стране как человек, умеющий отстаивать интересы государства. Его обширные выступления по телевидению добавили ему авторитета. Люди увидели в нем эрудированного и способного не только дипломата, но и политического деятеля. Занимаясь внешней политикой, контактируя главным образом с Брежневым, Устиновым и Андроповым, а позже практически самостоятельно определяя внешнеполитическую линию, он долго не замечал Горбачева, во всяком случае так, как этого хотелось бы последнему. И только возвышение Горбачева до поста ведущего Секретариат ЦК, а значит, и второго секретаря ЦК КПСС заставило А.А. Громыко обратить внимание на Горбачева как на личность.

В ту пору западные средства массовой информации уже заметили и выделили из среды престарелых лидеров партии моложавого и не отягощенного прошлыми ошибками человека, как они писали, "нового поколения". После поездки М.С. Горбачева в 1984 году в Лондон и встречи его с М. Тэтчер на него обратили внимание практически все политические деятели Европы и Америки. Поездка в Англию была удачной и придала силы М.С. Горбачеву. Он стал действовать энергично и напористо, с большей уверенностью. Но в Советском Союзе мало что знали о визите.

С давних пор у нас действовало негласное правило не выпячивать имена членов Политбюро ЦК, кроме, естественно, генсека. Это относилось к средствам массовой информации, которые привыкли получать сообщения об оценках визитов из ЦК КПСС.

Если требовалось сказать о поездке, результатах визита шире, то такие сообщения лишались всяческих эпитетов, процеживались и были холодны и безлики, как булыжники.

Известны случаи, когда во время пребывания за рубежом кого-то из членов политического руководства предпринимались попытки его скомпрометировать либо с подачи спецслужб Запада, либо нашей агентуры, выполнявшей задание. Этого деятеля начинали разоблачать, либо непомерно восхвалять. У генсеков возникало чувство подозрительности, что могло привести к неприятностям для тех, кто, как говорится, ни сном ни духом не ведал о закулисной возне вокруг его имени.

Вот и в ту поездку, как рассказывал мне Горбачев, средства массовой информации тепло отзывались о гостях, отмечали их высокий интеллектуальный уровень. Супруга Михаила Сергеевича, если верить ему, поразила английское общество своим очарованием, достойными нарядами, манерой держаться и знанием языка. Почти со всеми она могла поздороваться по-английски, перекинуться фразой о тенденциях развития мировой политики. Однако наши радио и телевидение замалчивали успех визита делегации, не уделяли ему должного внимания. Даже, как выяснилось, не все шифротелеграммы из советского посольства в Лондоне рассылались по Политбюро и оседали либо в МИД у Громыко, либо в ЦК у генсека Черненко. Михаил Сергеевич тогда рассматривал это как спланированную против него акцию некоторых противостоящих сил в ЦК КПСС и МИД. К такому выводу он пришел еще и потому, что подобная ситуация уже была во время его поездки в Венгрию и встречи с Я. Кадаром. Для М.С. Горбачева в 1983 году было очень важно, чтобы несколько строк сообщения о приеме его венгерским руководством появились в печати. В этом он видел признание его как видного деятеля мирового коммунистического движения. Но сообщение задержалось. То ли в Москве ему не придали значения, то ли не напечатали действительно по причине неприязненного отношения к М.С. Горбачеву. Я был вместе с ним в Венгрии и видел, как тяжело Горбачев переживал равнодушие нашей прессы к его встрече с Я. Кадаром.

Только по возвращении Горбачева в Москву сообщение о его визите появилось в газетах. Справедливость восторжествовала. Мировое коммунистическое движение пополнилось тогда еще одним видным деятелем.

А.А. Громыко со стороны наблюдал за всеми перипетиями борьбы. И лишь в последний момент он решительно изменил свое отношение к Горбачеву, легко пошёл на компромисс с последним и даже, как я говорил, стал инициатором выдвижения его на должность генсека. Потрясающее чутье министра иностранных дел продлило его политическую деятельность. Оказалось, что Громыко и Горбачев были нужны друг другу. Михаил Сергеевич и до, и сразу после восхождения на олимп партийно- государственной власти насколько мог уважительно, с почтением относился к А.А. Громыко, хотя довольно скоро, набрав силы и уверенность, изменил свое отношение к бывшему министру иностранных дел. Официальный государственный пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР был все больше нужен ему самому.

Появление М.С. Горбачева в составе Политбюро ЦК не было неожиданностью для Д.Ф. Устинова.

Горбачев, разобравшись в расстановке сил в Москве, высоко оценивал возможности Устинова, видел в нем ключевую фигуру среди членов Политбюро ЦК. Он часто звонил Дмитрию Федоровичу, просил помощи военных во время уборочной страды, когда традиционно армия направляла свои автобатальоны в восточные районы страны на вывозку зерна. Обращался он к Устинову и по другим поводам.

Думается, Дмитрий Федорович также взял на заметку молодого секретаря ЦК, видел его способности в политесе, и постепенно их отношения приобрели налет доверительности. После смерти Андропова Горбачев, не зная, кто придёт на смену Юрию Владимировичу, в моем присутствии говорил Устинову:

—           Давайте, Дмитрий Федорович, беритесь за дело, поддержим Вас в должности генсека.

Устинов отнекивался, а однажды сказал, что не его это дело.

—           Я уже в возрасте и болезней много. Пусть тянет Черненко.

Это уязвило тогда Горбачева, и он понял, что перепрыгнуть через Константина Устиновича ему не удастся, а потому не видать ему скоро поста генсека. Сколько проживет Константин Устинович, он представления не имел. Не знал тогда он и того, что Устинов, обсуждая возможность работы Черненко на посту генерального секретаря, заручился, что вторым лицом в партии будет Горбачев. Черненко обещал, что так и будет. И формально слово сдержал, предложив вести Секретариат ЦК Горбачеву. Однако практически Горбачев действовать в полную меру как второе лицо в партии не мог, так как был лишен многих атрибутов власти и реальной поддержки. Распространяемая ранее информация о его близости с Ю.В. Андроповым больше не помогала. Да и сам Горбачев в последнее время открещивался от Ю.В. Андропова. Его раздражала возрастающая популярность дел уже ушедшего из жизни Андропова, и он никак не мог понять причины уважительного отношения народа к Юрию Владимировичу. Однажды, не сдержавшись, Горбачев сказал:

— Да что Андропов особенного сделал для страны? Думаешь, почему бывшего председателя КГБ, пересажавшего в тюрьмы и психушки диссидентов, изгнавшего многих из страны, средства массовой информации у нас и за рубежом не сожрали с потрохами? Да он полукровок, а они своих в обиду не дают.

Этот порыв откровенности показывал, как Горбачев переживал свой провал и завидовал Ю.В. Андропову, оставшемуся в доброй памяти народа. О нем помнили потому, что он был скромен в быту, не красовался перед камерами телевидения, а наводил порядок в стране, готовя ее к постепенным, но реальным преобразованиям, улучшению жизни простых людей.

А в начале 80-х годов Горбачев демонстрировал любовь Андропова к нему, что позже настораживало многих, не знающих, как относиться к ставленнику умершего генсека. Это отношение накладывалось на давнюю неприязнь к Горбачеву как к политику. Его не жаловали многие члены Политбюро и откровенно не любила часть местных руководителей, которым нелегким многолетним трудом удалось подняться до вершины областного или краевого уровня.

Неудивительно, что с первых дней вхождения Горбачева в Политбюро ЦК появились силы, выступающие против "курортного секретаря". Многие члены Политбюро, секретари ЦК не очень верили Горбачеву, боялись, что его приход к власти изменит расстановку сил. Поэтому кое-кто в качестве перспективного лидера еще при Андропове начал двигать Г.В. Романова. Он был их круга человек, проверен и испытан, наполеоновских планов не имел. Была в этом выдвижении Романова и убедительная логика. Григорий Васильевич много лет возглавлял ленинградскую партийную организацию, неплохо знал оборонную промышленность, был достаточно заметным человеком. Его поддерживали, помогали, но он оказался не готовым к аппаратной работе секретаря ЦК. Г.В. Романов никак не мог подняться до уровня общегосударственных проблем и долго оперировал масштабами крупного города и области. Не был он ни ярким политическим деятелем, ни красноречивым оратором и на заседаниях Политбюро, Секретариатах ЦК больше отмалчивался. Но у Романова были и могущественные противники. Почувствовав его неизбежный приход в ЦК, возможность встать во главе партии, против него развернули тонкую закулисную борьбу, распускали различные, подчас невероятные, слухи.

Коварную роль сыграла байка о том, что Григорий Васильевич еще в Ленинграде на свадьбе своей дочери разрешил пользоваться дворцовыми хоромами и царской посудой. Этот хорошо продуманный и заведомо ложный провокационный слух еще долго гулял по различным коридорам власти и в домах обывателей. И уже лет десять спустя борцы с партией и привилегиями вытащили его на поверхность. Когда же парламентская комиссия Верховного Совета РСФСР проверила эти факты, то оказалось, что вся свадьба состояла из 12 человек, была она на даче Романова, да он в ней практически не участвовал, поскольку в семье произошел некоторый конфликт, и Романов поднялся к себе в кабинет, где был один. Разумеется, ни о какой музейной посуде речи идти не могло.

Но ставшие известными подлинные факты печать не захотела опубликовать. Об этом докладывалось Горбачеву руководством Верховного Совета РСФСР, говорил о результатах проверки и я, предлагая дать сообщение в печати. Но такого желания генсек не проявил^ Отстаивать истину в отношении своих соратников Горбачев, руководство ЦК КПСС уже не хотели. Так и ушел он на пенсию незаслуженно оскорбленный, обиженный и не пытавшийся бороться с клеветой, в распространении которой действовала чья-то мастерская рука, и возможно не одна.

По мере того как я проникал в кухню политической стряпни, узнавал новые факты, мне все более очевидной становилась крупная и тайная игра за престижные места в руководстве нашей страны, и прежде всего за трон генсека. В середине 80-х годов действовали разные силы, которые стремились занять ключевые позиции. И в этой борьбе правил не соблюдалось. Нельзя исключать и того, что в расстановке ключевых фигур на Олимпе, устранении возможных претендентов действовали не только отечественные спецслужбы. И в эти жернова, может быть, случайно попал Г.В. Романов.

Еще одним кандидатом на пост лидера был В.И. Долгих. Его двигали Черненко и Тихонов, да практически все руководство Совмина. В.И. Долгих занимался важнейшими отраслями экономики — топливно-энергетическим комплексом, машиностроением и имел немалое влияние среди производственников. Сам он работал директором известного Норильского комбината, прошел многие хозяйственные и партийные ступеньки. С должности первого секретаря Красноярского крайкома он пришел в ЦК КПСС. Н.А. Тихонов его активно поддерживал, приглашал для обсуждения многих вопросов, рассматриваемых Совмином. Все это нервировало Горбачева и усложнило его отношения с Долгих до предела.

—           Опять Тихонов зовет Долгих на совещания в Совмин, — возмущался Горбачев. — Вождя хотят из него сделать.

Михаил Сергеевич всеми мерами ограничивал влияние Долгих, развернул против него тайную войну, которая в конце концов закончилась поражением Долгих. Владимир Иванович ушел на пенсию, хотя еще был полон сил и имел возможность трудиться и приносить пользу делу.

В.И. Долгих, уже будучи на пенсии, часто заходил ко мне, передавал письма на имя Горбачева с просьбой разрешить ему заниматься какой-то работой, ибо жизнь становилась все более суровой. Однако ответа он не получил.

—           Хитер больно, — говорил Горбачев, — все клал яйца в разные корзины, боялся прогадать. Пусть теперь отдыхает.

Генсек не мог простить Долгих тяжелые минуты переживаний, когда ему казалось, что власть могут передать в руки Владимира Ивановича.

Если с Ю.В. Андроповым как Председателем КГБ у Горбачева была, по его словам, личная дружба и взаимопонимание и он получал от Юрия Владимировича серьезную поддержку, то с Чебриковым отношения у него не складывались. Он знал, что В.М. Чебриков, как послушный функционер, добросовестно служил Черненко и постоянно его информировал о расстановке сил в партии и обществе. Но не забывал он и о Горбачеве, звонил и информировал его, но делал это довольно формально и поверхностно, боясь, что узнает об этом Черненко. Не мог он и не звонить Горбачеву, ибо хорошо был осведомлен о состоянии здоровья Черненко, не ведал, чем кончится борьба за власть. Неуверенность и осторожность Чебрикова дорого ему обошлись впоследствии. После избрания Горбачева генсеком Михаил Сергеевич искал пути отстранения председателя КГБ от должности. И такой случай представился, когда А.И. Лукьянова удалось перевести в Верховный Совет.

Чебриков был "вырван" из системы КГБ и, как Антей, лишен силы и мощи. Став секретарем ЦК, он не имел прежнего влияния и тихо угасал, лишенный силы, связей, информации.

В ту пору в стране уже активно действовали силы, которые могли сфабриковать компромат на любого члена Политбюро, был бы заказчик. В ЦК КПСС, средства массовой информации шли анонимки о мздоимстве руководителей партии и правительства. Наконец, генсеку пришел сигнал и о нечистоплотности Чебрикова, что несколько оживило генсека.

—           Вот видишь, Бог шельму метит, — говорил Горбачев.

—           Но это нелепость и клевета, — возражал я, — кому- то нужно запачкать еще одного секретаря ЦК.

—           А ты все же зайди к нему и между прочим скажи, что вот, мол, генсеку поступают нехорошие сигналы. Михаил Сергеевич им не верит, но Вы должны о них знать.

В борьбе за власть политические оппоненты не брезговали никакими приемами, натравливая массы то на одного, то на другого лидера партии. Не могу с уверенностью сказать, что эти наветы не соответствовали желаниям Горбачева. При первой же реорганизации Политбюро Чебриков был отправлен на пенсию. Вместо него по рекомендации А.Н. Яковлева на пост председателя Комитета государственной безопасности был выдвинут В.А. Крючков, с которым Горбачев, как и с Д.Т. Язовым, решал самые доверительные вопросы.

М.С. Горбачев не терпел и В.В. Гришина, что было, очевидно, взаимно. Всесильный московский секретарь имел большое влияние и примыкал к группе Черненко. Поэтому Горбачев хотел его максимально ослабить, и скоро повод для этого представился. В Москве прошло несколько громких дел с осуждением торговых работников. Стало очевидным, что во взяточничестве замешан и всемогущий начальник управления торговли столицы Трегубов. Расследование этих дел обеспокоило Гришина. Он отлично понимал, куда направлены стрелы. Осенью 1984 года он позвонил Горбачеву, и я слышал этот разговор. Гришин только что вернулся из отпуска и, узнав, что в ЦК КПСС занимаются проверкой связей торговых работников столицы с партийным аппаратом, с возмущением говорил об этом с Горбачевым.

—           Партийная организация МГК КПСС не может нести ответственность за всех жуликов, — вспылил Гришин, — тем более недопустимы намеки на личные связи руководства города с Трегубовым, другими руководителями торговли.

Горбачев успокаивал Гришина, говорил, что это расследование не попытка нанести ущерб авторитету городского комитета, его секретарей, но истину надо установить.

—           Забеспокоился, — положив трубку, сказал Горбачев, — наверняка там не все чисто. Надо дело довести до конца.

К завершению дела подключился Е.К. Лигачев. Постепенно стали всплывать все новые факты различных нарушений и приписок. Е.К. Лигачев стал раскручивать вопрос о приписках в жилищном строительстве. По Москве распространились различные, подчас невероятные слухи. Говорили о причастности к злоупотреблениям Промыслова и Гришина. Все это ослабляло руководство города, делало его беспомощным.

Черненко часто выручал Гришина, но как кандидат в лидеры партии секретарь московского горкома КПСС был скомпрометирован.

В свою очередь и Гришин немало сделал для слабеющего генсека, оставаясь верным ему до последнего часа. Может быть, довольно вызывающая связь Гришина и Черненко заставила московского лидера, искупая вину, одним из первых поддержать Горбачева при выдвижении его на пост генсека. Трудно сказать, насколько это продлило его пребывание на посту члена Политбюро. Но скоро Гришина пригласил Горбачев и имел с ним беседу, после чего Гришин сложил свои полномочия, уйдя на пенсию. Вдогонку ему шли публикации, продолжавшие компрометировать руководителей горкома КПСС.

С подозрением и недоверием М.С. Горбачев относился и к некоторым другим секретарям ЦК, кандидатам в члены Политбюро.

В деятельности Политбюро и Секретариата ЦК при Горбачеве не было творческой, слаженной работы. С самого начала среди членов Политбюро и секретарей ЦК витал дух недоверия и соперничества, часто переходящий в открытые конфликты с выяснением отношений, желанием покинуть свои посты.

Горбачев так распределял обязанности между членами Политбюро и Секретариата, что столкновение лидеров партии было неизбежно. Я уже говорил, что так было в деятельности Лигачева и Яковлева, Лигачева и Никонова, между Шеварднадзе и Яковлевым. Занимавшиеся одними и теми же вопросами, все эти люди имели в партии равновеликие полномочия и не хотели их уступать.

Как-то Горбачев пригласил меня для доклада, и в это время к нему срочно попросил разрешения зайти член Политбюро, секретарь ЦК Лев Николаевич Зайков. Я хотел выйти, но М.С. Горбачев остановил меня. То ли он рассчитывал, что при мне Зайков не будет столь откровенен и быстрее уйдет, то ли хотел слушать Льва Николаевича при свидётеле. Так, кстати, он поступал довольно часто. Генсек почему-то желал вести некоторые доверительные беседы в присутствии кого-то из своего аппарата. Вот и в тот раз я стал невольным свидётелем откровенного излияния Л.Н. Зайкова о положении дел в Секретариате, взаимоотношениях председательствующего с некоторыми другими секретарями ЦК. Он был крайне возбужден и расстроен, стал рассказывать о ненормальной работе, утрате в ЦК коллегиальности, неуважительном отношении к секретарям ЦК, что не шло на пользу дела. Постоянно жаловался на вмешательство некоторых секретарей ЦК в хозяйственные дела Н.И. Рыжков. У него также кое с кем складывались трудные отношения. И прежде всего с Е.К. Лигачевым, чему, как мне кажется, способствовал Горбачев, довольный отсутствием согласия между двумя ведущими фигурами в партии. Приходили к Горбачеву и другие руководители с просьбой освободить их от работы в силу сложившихся ненормальных отношений в Секретариате и Политбюро. В общем, существовало много трений, которые разлаживали работу. Возможно, в любой другой организации трения и ссоры не оборачивались бы столь печально для дела, но скрытая конфронтация членов Политбюро слишком дорого обходилась партии, всему обществу.

Это поразительное умение Горбачева всех столкнуть и рассорить было поистине уникальным. Я так и не понял: то ли он хотел этой натянутости в отношениях, чтобы легче руководить Политбюро, то ли создавал такую ситуацию в силу своеобразного характера, отсутствия должного опыта. Но результат в последний период оказался один — на заседаниях Политбюро были люди, уже не воспринимающие доводы друг друга, а потому принять согласованное решение часто не могли. Среди них возникали споры, иногда бурные. Все чаще и чаще М.С. Горбачев после заседаний Политбюро оставался с Н.И. Рыжковым для объяснений. Он рассказывал потом, что "Николай не понимает сути и глубины перестройки". Наверное, это было так потому, что и сам Горбачев не понимал этого, постоянно маневрируя, и тем дезориентировал все структуры власти и управления и даже своих соратников.

На заседаниях Политбюро первое время обсуждались многие вопросы деятельности МИД. Они часто выносились и за повестку заседания. Когда все удалялись, члены Политбюро в узком кругу обсуждали то, что никогда не должно было выйти из этих стен. Речь прежде всего шла о кадрах министерства. Э.А. Шеварднадзе начал наводить порядок в этом заказнике, но это была скорее передвижка мебели в доме, чем замена "блатных" кадров. Многое осталось нетронутым. Правда, и запущенность там была велика. Фамильные династии в Министерстве иностранных дел были распространены довольно широко.

Я уже говорил, что со временем роль Политбюро начала снижаться, заседания проводились все реже и реже, решения принимались поспешно, часто единолично. Иногда заседаний не было месяцами, что впоследствии подвергалось серьезной критике на Пленумах ЦК. Протоколы Политбюро "худели". Партия, члены ЦК видели, как из некогда мощного организма вытекают остатки крови, и это были похороны того органа, равного которому по своему значению в стране не было. Все больше обозначался паралич власти. М.С. Горбачев не хотел слышать замечаний Н.И. Рыжкова, Е.К. Лигачева, Н.А. Слюнькова, а позже О.С. Шенина, некоторых других руководителей о бездеятельности Политбюро, хотя выражалось это, разумеется, в более деликатных словах.

Весьма откровенно по этому поводу высказался в газете "Гласность" В.А. Гайворонский, электросварщик Мариупольского производственного объединения "Азовмаш" Донецкой области, член ЦК и Секретариата ЦК КПСС.

"На заседаниях Секретариата, — писал он без оглядки на высокие должности и авторитеты, — мы отстаивали избранную линию поведения. Должен заметить, что, к сожалению, М. Горбачев — генеральный секретарь — появился на заседаниях Секретариата лишь два раза.

А Политбюро к началу лета 1991 года третий месяц уже не собиралось. На одном из заседаний Юрий Прокофьев, первый секретарь МГК, по этому поводу заявил, как я помню: "Если Политбюро в ближайшее время не будет созвано, я потребую на Пленуме ЦК ликвидировать этот орган. Мы — члены Политбюро и не должны нести ответственность за единолично принимаемые Горбачевым решения".

В этой связи еще один факт. 17 июля М. Горбачев побывал на совещании "семерки" в Лондоне. Я спросил секретаря ЦК О. Шенина: "Олег Семенович, я встречаюсь с коммунистами, беспартийными. Корреспонденты спрашивают: что же там происходило? А я, член Секретариата ЦК, ничего не знаю". На что Олег Семенович мне ответил: "Валентин Алексеевич, я член Политбюро и тоже ничего не знаю".

Генсек был из той породы людей, которые, возвысившись, теряют чувство меры и, находясь в "успехе", не сознают, что оторвались от реальностей и закладывают основы своего будущего падения. Разумеется, в этом проявлялась не абсолютная потеря чувства опасности. М.С. Горбачев боялся опереться на партию, которая была скомпрометирована, в том числе и его непоследовательностью в решении проблем. В то же время он не мог оторваться от нее, понимая отлично, что это приведет его к политической смерти.

Наиболее зримо агония Политбюро началась после XXVIII съезда КПСС. Главный политический орган партии собирался всего несколько раз. Серьезно не обсуждались даже проблемы деятельности КПСС.