Родственные проекты:
|
Философско-исторический контекст
аксиологического статуса собственности
Монография
Заключение
Исходным пунктом нашего исследования явилось признание реальности
разрыва, существующего между ценностями классовых обществ: современным
(преимущественно западным) обществом, сформировавшимся в XIX веке и
обществами, ему предшествовавшими. Опираясь на положения концепций А. де
Токвиля и Л. Дюмона, мы полагаем, что этим обществам присуще различие в
высших социальных ценностях (а одной из них как раз и выступает
собственность). Если для современного общества таковой выступает принцип
равенства, то предшествующим классовым обществам свойственен принцип
иерархии. Принцип равенства, раскрываясь в индивидуализме и
коллективизме, ведет к утрате человеком своего изначального, сущностного
положения в пространстве социального космоса – последнее становится
относительным, изменчивым, зависящим от приобретенных качеств. Поскольку
люди, согласно принципу равенства, качественно равны между собой, то
различие между ними возможно только количественное, вторичное: «Концепция
равенства людей влечет за собой представление об их тождественности»
429).
Стало быть, то, что отличает людей друг от друга, то, что является
началом индивидуальности, обращается во внешнее им – отчужденное, которое
может быть затем приобретено, присвоено и тем самым повлечь за собой
индивидуализацию человека. Итак, от рассмотрения принципа равенства мы
выходим на проблематику отчуждения.
Дальнейший ход данного исследования приводит к выводу о двойственности
феномена отчуждения – одновременно как свободы и как рабства. Отчуждение
есть результат, проявление человеческой свободы как отрицания – раскрытия и
становления сущности человека, понимаемой как возможность «для человеческой
реальности выделять ничто, которое ее изолирует» 430). Но,
отчуждая, человек попадает в рабство к отчужденным реальностям (отчуждение
как рабство). И выходом из этого рабства является новое отрицание –
отчуждение отчужденной реальности. Возвращающим, воссоединяющим здесь
является само отрицание – не новая отчужденность, но тот контакт с
реальностью, та ситуация диалога, которую задает отрицание. Мы прорываемся
через ставшее и вновь обретаем в этом порыве мир как panta rhei.
Отчуждение открывается не как противоположность подлинно (сущностно)
человеческому, но как результат и ситуация открытия человеческого – не как
то, что должно быть преодолено, но то, в постоянном преодолении чего
формируется и реализуется человеческое долженствование, человек как
заданность.
На основе проведенного анализа феномена отчуждения мы, во-первых,
выделяем три понятия, характеризующих социальное понимание обладаемой вещи:
1) множественных собственностей – понимание, присущее
иерархическому обществу, в котором каждому иерархическому статусу
свойственно свое отношение к вещам – в котором в зависимости от качеств
собственника собственность (понимаемая в данном случае как вещь в системе
социальных отношений) предстает той или иной стороной, открывается как
наделенная теми или иными конкретными качествами и характеристиками;
2) собственность – понятие, выходящее на передний план в XVIII веке и
акцентирующее, с одной стороны, единый, нейтральный характер вещи, а с
другой – фактическое обладание ею;
3) имущество – понятие, все более характеризующее в настоящее время
вещный мир. Основными оказываются такие характеристики, как динамичность,
процессуальность – вещью теперь не столько владеют, сколько контролируют,
имеет значение уже преимущественно не телесность и конкретность, сколько
функция.
В то же время два предшествующих типа понимания собственности
(множественные собственности и собственность в узком смысле) не исчезают –
они только перестают быть центральными, репрезентирующими существо
социальной реальности.
Собственность в социальной структуре, определяемой принципом равенства,
обращается в отчужденную реальность – то, через что человек обретает
способность индивидуализировать себя, обрести, определить себя перед самим
собой. Однако, опираясь на понимание отчуждения, сформулированное в п. 1.3
гл. I, мы полагаем неверным односторонне-негативное понимание отчуждения.
Известный отечественный философ Михаил Эпштейн в своем эссе «Поэзия
хозяйства» пишет: «Да, товар есть отчуждение: труда, силы, чего угодно, но
разве не живет в каждом живом существе эта потребность быть чужим самому
себе, создавать нечто чуждое самого себя, – потребность карнавала, ряжения,
переодевания, преодоления, игры, творчества» 431).
Принцип равенства и собственность как «приобретаемый характер» человека,
ведя к утрате устойчивости и, в тенденции, к развеществлению мира
(проявляемому, в частности, во все большей роли категории «имущество»), в то
же время открывают возможность становиться собой – утратив «свое место» в
мире иерархии, мы в то же время освободились от обреченности «своему месту».
Отчуждение и отчужденный характер вещей как в собственности ставит, на наш
взгляд, не проблему снятия отчуждения, а оценки различных форм отчуждения
(по отношению к «человеческой ситуации») и, соответственно, проблему поиска
тех из них, что наиболее приемлемы для нас в данной ситуации, проблему
изменения, трансформации существующих форм отчуждения в желаемом для нас
направлении.
Для того, чтобы конкретизировать сделанные выводы и проверить их на
соответствие действительности, во второй главе данного исследования мы
обращаемся к проблематике аксиологического статуса собственности в
докапиталистических обществах и рассматриваем данную проблему на материалах
западноевропейской средневековой культуры. Мы полагаем достаточно
обоснованной точку зрения, развиваемую представителями «школы “Анналов”»,
согласно которой то, что мы называем средневековой структурой
хозяйствования, возникает значительно позднее общекультурных рамок
средневековья, а именно приблизительно в X – XI вв., в рамках так называемой
«аграрной» и «феодальной» революций (по терминологии Ж. Дюби) и существует
вплоть до XVIII, а в некоторых случаях и XIX в. Данный тип общественного
хозяйства, согласно концепции Д. Торнера, можно назвать «крестьянской
экономикой», характеризующейся, во-первых, тем, что на долю сельского
хозяйства приходится половина или более национального продукта; во-вторых, в
сельском хозяйстве занята половина или более населения страны; в-третьих,
сельскохозяйственное производство основывается на труде крестьянских семей
(в противовес крупным хозяйствам) 432).
Средневековое общество построено на принципе иерархии, причем данный
принцип выступает всеобъемлющим, а действенность ему придает механизм
символического соответствия. Иными словами, социальная иерархия не только
определяет место каждого конкретного индивида по отношению к другим, но и,
поскольку она является только частью иерархии универсума, место индивида в
космосе. Аксиологический статус собственности в средневековом обществе
выступает весьма вариативным, однако двумя его важнейшими чертами являются:
- во-первых, укорененность собственности в порядке мироздания.
Собственность имеет не ситуативную ценность, но обретает оправдание через
связанность с извечным порядком. Это не отрицает ее временного характера –
напротив, сама временность преобразуется – теперь она есть символическое
отражение (или, точнее, запечатление) извечного;
- во-вторых, собственник также владеет вещью не по своему произволу, не
исходя из соображений целесообразности, превосходства в силе и тому
подобных. Оправдание его владения кроется в его положении в иерархии – его
статус в социуме порождает необходимое соответствие в порядке владения.
Соответствие оправдания, справедливости, разумеется, а отнюдь не
фактического порядка, но каковым бы ни был последний, объективная
нормативная данность оставляет его исключительно голым присвоением.
Собственность в рамках средневекового социального мира выступает всегда,
во-первых, конкретно определенной; во-вторых, телесно воплощенной;
в-третьих, имеющей свою субъективность – она не только есть объект
обладания, но одновременно и то, что способно определять владеющего ею.
Следует особо отметить, что, на наш взгляд, вряд ли правомерно говорить о
беспроблемности средневекового мира вещественности, о том, что в отличие от
ситуации нашего времени он пребывает по ту сторону состояния отчужденности.
Разумеется, применительно к миру средневековых отношений собственности
никоим образом нельзя вести речь об отношениях отчуждения, в узком смысле
слова – о ситуации, порождаемой капиталистической системой, разделением
труда и обращением труда в товар, ситуации, когда вещественная реальность
выступает как объект манипулирования в своей чистой объективированности, в
чуждости человеку. Однако вещественная реальность, мир собственности отнюдь
не пребывает в чистой явленности, чистой данности субъекту – напротив,
отчужденная реальность средневековья вполне, на наш взгляд, реальна, только
линия этого противостояния пролегает иначе, чем в ситуации Нового времени. В
средневековье субъект противостоит вещам, противостоит миру обладания,
поскольку сам он выступает как субъект, сущностно принадлежащий к иному миру
– и мир вещей предстает ему как соблазн, как та вещественная плотность
бытия, что стремится увлечь, растворить его в себе. Иными словами, человек
средневековый пребывает в конфликте с миром вещей, но суть конфликта состоит
не в невозможности достигнуть вещественной плотности, но, напротив, в том,
что человеку надлежит все время блюсти свое положение странника – он
угрожаем, поскольку ему постоянно грозит забвение своей инаковости.
Становление Нового времени одновременно означает становление единой
«абстрактной» собственности, снимающей все многообразие разнокачественных
«собственностей» средневековья за счет перевода их во всеобщую
количественную мерку – всеобщность достигается за счет принципа
равнокачественности, количественной сводимости всех различий. Но тем самым
подобная «всеобъемлющая» собственность оказывается только промежуточным
этапом на пути к утверждению тотальности функционального и процессуального
видения мира. Иными словами, если ранее собственник был обладателем вещей,
то, в конечном счете, в ситуации Нового времени он становится собственником
имущества – объекта, реальное обладание которым невозможно и единственно
возможной всеобщей мерой владения по отношению к которому становится
способность контролировать. Таким образом, собственник из обладателя
телесной реальности вещей обращается в управляющего – в субъекта, способного
контролировать те или иные функции, те или иные процессуальные аспекты
противостоящих ему объектов.
Данная ситуация, на наш взгляд, является адекватным описанием ситуации
собственности и собственника нашего времени. Однако следует особо отметить,
что развеществление собственности относится отнюдь не ко всей реальности
мира собственности – напротив, едва ли не все выделенные в нашем
исследовании типы собственности и собственника в той или иной степени
существуют и в настоящий момент. Речь идет исключительно о преобладающей
тенденции – о том феномене, который характеризует ситуацию в целом, который
определяет само направление развития общества в интересующем нас аспекте.
Наряду с реальностью управляющего, процессуализирующего и
функционализирующего окружающий его мир, сохраняется реальность
предпринимателя, творящего свой мир обладания и через это обретающего
онтологическую связанность с объектом своего обладания. Реальностью также
является огромная сфера личной собственности – тех вещей, обладание которыми
составляет личностный аспект нашего существования, символическая ценность
которых зачастую превосходит их ценность как объектов потребительской или
меновой стоимости. И, тем не менее, именно в нашей социальности – в том, как
мы сообщаемся с окружающей нас реальностью общества – мы оказываемся
вовлечены в мир функциональных, развеществленных объектов, по отношению к
которым все отмеченные иные варианты ценностного существования вещей как
объектов собственности пребывают на уровне исключения.
В заключение нашего исследования отметим, что мы полагаем совершенно
ошибочным описывать ситуацию нашего времени в трагическом ключе.
Объективация, а затем и развеществление окружающей нас реальности
собственности, разумеется, с одной стороны делает ущербным наше
существование. Но, во-первых, следует помнить, что само наше существование
возможно только как ограничение, как некая ущербность, которая и делает
возможной свободу. А во-вторых, отметим, что именно это развеществление и
процессуализация делают возможным одновременно и расширение пространства
человеческого владения, вовлечение мира во все более сложные функциональные
отношения, в том числе и те, которые ставят своей целью сохранение самих
условий человеческого существования. Мы не полагаем современную ситуацию
отчуждения безысходной – напротив, исторический опыт, на наш взгляд, скорее
говорит не о возможности преодолеть отчуждение как таковое или о тотальном
отчуждении как финале человеческой истории, но об изменчивости тех форм, в
которых реализуется овеществленность и отчужденность мира. И если отчуждение
(и уж тем более овеществление) как таковое непреодолимо, то, напротив,
вполне возможна трансформация существующих форм отчуждения, поиск таких форм
взаимодействия с миром и обществом, в которых современные конфликты и точки
напряжения окажутся снятыми или минимализированными – хотя это, по всей
вероятности, будет говорить исключительно о возникновении новых конфликтов и
новых форм неподлинности человеческого бытия.
В дальнейших исследованиях, на наш взгляд, было бы продуктивно расширить,
во-первых, охват эмпирического материала – с одной стороны, через
сравнительный анализ античной и западной цивилизаций, дабы прояснить
культурные основания конкретных разновидностей аксиологического статуса
собственности, с другой – через обращение к «восточным» обществам, дабы на
их материале рассмотреть оправданность выдвинутой нами гипотезы о характере
отчуждения и овеществления.
Вторым направлением дальнейших исследований мог бы стать детальный анализ
экономической идеологии западного общества – переход его в XVIII в. от
преобладания дискурса политического к дискурсу экономическому. Здесь, как
нам думается, можно обнаружить интересные смещения смыслов и ценностных
постулатов европейской культуры. Реализация последней исследовательской цели
предполагает сложную и, как мы полагаем, продуктивную задачу совместного
использования научного инструментария философской и исторической
герменевтики и практика подобного исследования может дать также весьма
ценный методологический инструментарий.
Примечания:
429) Дюмон Л. Homo hierarhicus… С. 39.
430) Сартр Ж.-П. Бытие и ничто… С. 61.
431) Эпштейн М.Н. Поэзия хозяйства. С. 77.
432) Бродель Ф. Что такое Франция. Т. 2. Ч. 2. С. 8.
Вернуться к оглавлению
Далее читайте:
Андрей Тесля (авторская страница).
|
