Родственные проекты:
|
Воспоминания террориста
Часть II
ГЛАВА II. Арест и бегство
I
В
самом начале мая я, простившись с Азефом,
выехал из Гельсингфорса. Калашников,
Двойников и Назаров, каждый отдельно,
поехали в Харьков, где должны были ждать
меня. В Харькове находился и Шиллеров: он
уехал из Москвы после взрыва 23 апреля. Я
остановился на день в Москве, где Д.О.Гавронский
сообщил мне, что совет партии закончил свои
работы. Я не только не был приглашен на этот
совет, но, работая все время вне
непосредственной связи с партийными
учреждениями, даже не знал, что он состоялся.
Я не знал также, что на совете этом было
решено прекратить террористическую борьбу
на время сессии Государственной Думы. Таким
образом, вышло так, что я поехал в
Севастополь с партийным поручением убить
адм[ирала] Чухнина уже в то время, когда
партия постановила временно прекратить
террор. Об этом я узнал только в тюрьме из
газет.
Постановление
совета партии шло настолько вразрез с моими
и большинства моих товарищей мнениями, что
я не знаю, как бы мы к нему отнеслись, если бы
узнали о нем заблаговременно. Вторичное
прекращение террора в наших глазах было
очевидной политической ошибкой: оно губило
только что окрепшую боевую организацию.
Быть может, мы бы не подчинились в данном
случае центральному комитету и пошли бы на
открытый конфликт с партией. Как бы то ни
было, для меня и до сих пор остается
непонятным, каким образом и почему мы не
были извещены о состоявшемся постановлении,
почему, также, в силу этого постановления,
нам не было предложено оставить дело
Чухнина и вернуться в Финляндию...
В
Харькове я застал Шиллерова, Калашникова,
Двойникова и Назарова. Шиллеров уехал из
Харькова в Вильно, чтобы там отдохнуть
несколько дней. С Двойниковым, Калашниковым
и Назаровым я провел сутки, обсуждая план
предстоящего покушения на Чухнина.
На
совещании этом было решено, что они все трое
займутся в Севастополе уличным наблюдением,
в качестве торговцев в разнос и
чистильщиков сапог. Я назначил им свидание
в Симферополе для выяснения еще некоторых
подробностей, а сам решил ехать в
Севастополь, чтобы на месте составить
окончательный план. Прощаясь с ними, я
заметил в Университетском саду
подозрительную фигуру. Мне показалось, что
фигура эта наблюдает за нами. Я спросил
товарищей:
—
За вами не следят?
—
Нет, — ответил за всех Калашников.
—
Вы уверены в этом?
—
Конечно.
Я
уехал в тот же вечер из Харькова. Как
выяснилось потом из следственных
материалов, за мною не было еще учреждено
наблюдение, но за Двойниковым, Калашниковым
и Назаровым оно производилось уже в течение
нескольких дней. Филеры отметили наше
харьковское свидание.
В
Симферополе повторилась та же история. Мы
снова увидели каких-то странных людей,
будто бы наблюдавших за нами, и снова
Двойников, Калашников и Назаров уверили
меня, что за ними никто не следит.
Я
считаю своею большой ошибкой, что тогда
положился на их уверения. Двойников и
Назаров, как рабочие, привыкшие к широкой
массовой работе, не обращали достаточного
внимания на филеров. Калашников, по
характеру своему, тоже был склонен скорее
уменьшать, а не преувеличивать опасность. Я
знал это и, тем не менее, не сделал той
необходимой проверки, которая, быть может,
спасла бы нас от ареста.
Я
приехал в Севастополь 12 мая и остановился в
гостинице «Ветцель» под именем подпоручика
в запасе Дмитрия Евгеньевича Субботина. Ни
в какие сношения с местным комитетом я не
входил, даже не знал комитетских явок. Я не
мог знать, поэтому, что в Севастополе
готовится покушение 14 мая. Наоборот, именно
на 14 мая, день коронации, я рассчитывал для
начала наблюдения за Чухниным и к этому
числу просил Двойникова, Назарова и
Калашникова приехать в Севастополь. Они
трое должны были наблюдать у Владимирского
собора, куда должен был, по моим расчетам,
приехать на торжественное богослужение
Чухнин. Я же как раз в это время, часов в 12
дня, имел явку на Приморском бульваре:
Рашель Лурье с динамитом должна была
приехать в Севастополь на днях, и я ожидал
ее. К счастью, 14 мая ее еще в Севастополе не
было.
Это
опоздание спасло нас: будь она арестована с
динамитом, ни у кого не осталось бы ни
малейших сомнений, что именно мы
участвовали в покушении на ген[ерала]
Неплюева. 14 мая утром, часов в 10, я встретил
Калашникова на Екатерининской улице, в
церкви, и предложил ему идти к
Владимирскому собору. Как оказалось
впоследствии, наблюдавший за Калашниковым
филер отметил и эту нашу встречу.
В
12 часов дня произошло следующее.
По
окончании службы в соборе, когда комендант
севастопольской крепости г[енерал]-л[ейтенант]
Неплюев принимал церковный парад, из толпы
народа выбежал юноша, лет 16, Николай Макаров,
и бросил Неплюеву под ноги бомбу. Бомба
Макарова не взорвалась. В ту же минуту
раздался сильный взрыв, — взорвалась бомба
второго участника покушения — матроса 29
флотского экипажа Ивана Фролова. Взрывом
этим Фролов был убит на месте. С ним было
убито 6 и ранено 37 человек из толпы.
Фролов
и Макаров были членами партии социалистов-революционеров
и действовали, если не с одобрения, то с
ведома и при содействии севастопольского
комитета. Представитель этого комитета на
упомянутом выше партийном совете голосовал,
в числе многих, за временное прекращение
террора.
Макаров,
Двойников (под фамилией Соловьева) и
Назаров (под фамилией Селивестрова) были
арестованы на месте взрыва. Двойников,
заметив за собою наблюдение, бросился
бежать с площади по Ушакову переулку, но был
задержан агентом охранного отделения
Петровым и каким-то шедшим навстречу
офицером. Назаров был схвачен немедленно
после взрыва агентом Щербаковым, но Назаров,
как гласит обвинительный акт, «не понимая,
по-видимому, в чем дело, и предполагая, что с
ним, Щербаковым, дурно, увлек его с паперти в
ограду, где он, Щербаков, не видя, к кому
обратиться за помощью, отпустил Назарова,
который сейчас же бросился в толпу народа, а
затем побежал по Большой Морской улице.
Следуя за ним и увидев около ворот
городской управы патруль, Щербаков быстро
настиг Назарова, схватил его сзади и
крикнул патрулю: «Берите его, это тот,
который бросает бомбы».
С
помощью патруля, Назаров был задержан.
Калашников
успел скрыться и был арестован несколько
позже, — 20 мая на Финляндском вокзале в
Петербурге. Я был взят у себя, в гостинице «Ветцель».
Сидя
на Приморском бульваре, я слышал отдаленный
гул взрыва. Я вышел на улицу. На углах
собирались кучки, толпились люди. Какой-то
матрос, с обрадованным лицом, громко сказал,
обращаясь ко мне: «Неплюева, барин, убили...»
Несколько минут я колебался. Я знал, что
вслед за взрывом начнутся усиленные поиски
в городе и думал о том, не лучше ли
немедленно выехать из Севастополя и
вернуться назад, когда поиски стихнут. Но я
рассудил, что поиски эти не могут коснуться
меня, ибо я не только не участвовал в
покушении, но даже не знал о нем. Я был
уверен, что за мной не следят. Я решил
поэтому вернуться к себе в гостиницу. Когда
я подымался по лестнице, я услышал позади
себя крик: «Барин, вы задержаны»... В ту же
минуту я почувствовал, что кто-то сзади
крепко схватил меня за руки. Я обернулся.
Площадка лестницы быстро наполнялась
солдатами с ружьями наперевес. Они окружили
меня и опустили штыки так, что я был в их
центре. Двое держали меня за руки.
Полицейский офицер, очень бледный,
приставил мне к груди револьвер. Какой-то
сыщик грозил мне кулаком и ругался. Тут же
суетился взволнованный морской офицер и
убеждал «не возиться» со мной, а «сейчас же
на дворе расстрелять». Обыскав, меня под
сильным конвоем доставили в штаб
севастопольской крепости. В штабе крепости
я нашел уже Двойникова, Назарова и Макарова.
В тот же вечер нас, опять под сильным
конвоем, перевели на главную крепостную
гауптвахту. Всем нам был предъявлено одно и
то же обвинение в принадлежности к тайному
сообществу, имеющему в своем распоряжении
взрывчатые вещества, и в покушении на жизнь
ген[ерала] Неплюева (2 ч. 126 ст., 13 и 1 ч. ст. 1453
ул. о нак. угол. и ст. 279 кн. XXII св. в. п.). По
распоряжению командующего войсками
Одесского военного округа ген[ерала]
Каульбарса мы были реданы военному суду для
суждения по законам военного времени. Суд
был назначен на четверг, 18 мая.
В
понедельник, 15 мая, ко мне явились наши
защитники по назначению: капитан
артиллерии Иванов и пехотный капитан
Баяджиев.
От
услуг Баяджиева нам скоро пришлось
отказаться: на столе у Макарова он нашел мою
записку. Он спокойно спрятал ее в карман и
отнес в жандармское управление. К счастью в
записке ничего «явно преступного» не было.
Наоборот,
с капитаном Ивановым у нас вскоре
установились добрые отношения. Он принес
мне проект своей защитительной речи, и я не
могу не признать, что она тронула меня своим
содержанием. Иванов не просил о смягчении
приговора, — он знал, что я не мог бы
согласиться на это, — он только подчеркивал
неизбежность террора с точки зрения
партийной программы и говорил о чести
революционера, о традициях партии и об
истории боевой организации. Прочитав речь,
я одобрил ее, тем более, что сам не находил
нужным говорить на суде. Полиция, жандармы и
штаб крепости считали меня инициатором и
руководителем севастопольского покушения.
Именно мне приписывались жертвы у
Владимирского собора и привлечение
малолетнего Макарова к террористическому
предприятию. Между тем я во все время моей
боевой деятельности старался, по мере моих
сил, щадить лиц, непричастных к
правительству. Более того, участие 16-летнего
мальчика в террористическом акте, как бы ни
был высок по своим личным качествам этот
мальчик, противоречило моей совести
террориста, как моему организационному
опыту противоречило устройство покушения
на людной площади во время парада. Но
говорить об этом на суде значило — косвенно
обвинять устроителей покушения, даже и
самого Макарова. Занять такую позицию я,
конечно, не мог. Мне поэтому оставалось
молчать во время процесса.
Я
знал от арестованных на гауптвахте солдат,
что капитан Иванов принимал участие в
усмирении очаковского восстания, — его
батарея стреляла по крейсеру. Я не хочу ни
оправдывать его, ни защищать. Но я должен
отметить, что капитан Иванов, усмирявший
восстание, по отношению к нам четверым, — к
Макарову, Двойникову, Назарову и ко мне, —
проявил много безукоризненной
деликатности и горячей готовности помочь,
чем был в силах. Он не скрывал своих
убеждений и открыто говорил мне, что он не
на стороне революции, а на стороне
правительства, но, видя в нас врагов, он, как
офицер, относился к нам с уважением и, как
защитник, стремился, чем мог, облегчить наше
тюремное заключение.
Еще
во вторник, 18-го, я, полагаясь на честное
слово капитана Иванова, открыл ему свое имя.
Я просил его телеграфировать моей матери и
жене с таким расчетом, чтобы они успели
приехать ко дню приведения приговора в
исполнение. Я рассчитывал официально
назвать себя уже после суда и, таким образом,
иметь возможность попрощаться с ними.
Капитан Иванов исполнил данное мне
обещание, и мои родные приехали в
Севастополь, когда имя мое суду еще не было
известно. В одном поезде с ними приехал
также и бывший директор департамента
полиции, Трусевич, тогда еще товарищ
прокурора петербургской судебной палаты.
Он знал меня лично по моим прежним делам. Не
желая видеть его у себя, я, узнав от капитана
Иванова о его приезде, в тот же день назвал
свою фамилию.
Тогда
же приехали в Севастополь и адвокаты: Л.Н.Андронников,
В.А.Жданов, П.Н.Малянтович и Н.И.Фалеев;
Андронников и Фалеев взяли на себя защиту
Макарова.
Макаров
был невысокого роста, румяный и крепкий
юноша, на вид совсем еще мальчик. Он со
страстною верою относился к террору и за
счастье считал быть повешенным во имя
революции. Он рассказал мне, как было
организовано покушение на ген[ерала]
Неплюева. Всех участников было четверо.
Местный севастопольский комитет знал об их
приготовлениях, и даже сам указал им
лабораторию, но официального разрешения
комитет не давал. Быть может, этим
полуотказом комитета и объясняется и
неудачный выбор места покушения, и тот
печальный факт, что бомба Макарова не
разорвалась.
Первое
время нашего заключения караульную службу
на гауптвахте нес 50 Белостокский полк. Во
всех ротах были солдаты социалисты-революционеры,
социал-демократы и просто сочувствующие
революции, были также и унтер-офицеры,
входившие в революционные военные
организации. Двери наших камер оставались
поэтому постоянно открытыми, несмотря на
строжайшее запрещение военного начальства
и присутствие на гауптвахте жандармов,
назначенных специально для нас. При
приближении караульного начальника,
офицера, двери всех камер закрывались, по
знаку часового, и открывались снова, когда
из коридора удалялось начальство. Я должен
сказать, что, в большинстве случаев, я
встречал со стороны карауливших меня
солдат самое сердечное отношение. Они не
только не исполняли данной им инструкции,
но и всеми мерами старались облегчить наше
положение. Мы вели с ними долгие разговоры о
земле, об учредительном собрании, о военной
службе и о терроре. Эта относительная
свобода дала мне возможность познакомиться
ближе с Макаровым и поддерживать
постоянные и тесные сношения с Двойниковым
и Назаровым.
Во
вторник, 16-го, ко мне в камеру пришел капитан
Иванов и сообщил, что суд назначен
окончательно на 18-е. На мой вопрос о
приведении приговора в исполнение, он
сказал:
—
Я не скрою от вас, исполнение 19-го.
В
тот же день я сообщил об этом Двойникову.
Двойников слегка побледнел.
—
Как, и Федю? — спросил он дрогнувшим голосом.
—
И Федю.
—
И вас?
—
И меня... Но ведь и вас, Ваня!
—
Что меня, — он махнул рукой, — а вот Федю...
Он
был с детства привязан к Назарову, вместе с
ним работал в Сормове, вместе дрался на
баррикадах и вместе вошел в боевую
организацию. Он не мог помириться с мыслью,
что Назаров будет повешен.
Назаров
к моим словам отнесся иначе. Я не заметил в
его лице и тени смущения или страха. Весело
улыбаясь, он заговорил спокойно и просто:
—
Ну, и ладно... Значит, не мучают здесь людей.
По крайности, быстро... Это лучше, чем
измором тянуть... Так в пятницу, говоришь?
Макаров
был в приподнятом настроении, светлом и
ярком. Смерть казалась ему радостным и
достойным революционера концом. Выслушав
меня, он воскликнул:
—
За землю и волю!
Однако
заседание суда не состоялось 18 мая. В среду,
17-го, выяснилась полицейским путем фамилия
Макарова. Он, как и мы, скрывал свое имя.
Выяснилось также, что ему 16 лет. Суд
откладывался до постановления
симферопольского окружного суда по вопросу
о разумении Макарова, как малолетнего.
Другие параграфы главы: |
I |
II |
III |
IV |
V |
VI |
VII |
VIII |
IX |
X |
Б.Савинков. Воспоминания террориста. Издательство "Пролетарий", Харьков.
1928 г.
Электронная версия текста с сайта Бориса Чимит-Доржиева. Для навигации по
книге использована обложка современного издания.
|
