Родственные проекты:
|
Воспоминания
ТОМ II
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
Государственная деятельность
(1907-1917)
8. «НАЦИОНАЛЬНАЯ» ПОЛИТИКА САЗОНОВА И БАЛКАНЫ
А. П. Извольский правильно предсказывал сэру Эдварду Грэю, что ему не
простят в Петербурге его провала по вопросу о Дарданеллах и что его заменят
«реакционным» министром.
Протеже Марии Федоровны, либерал и «европеец», кандидат на пост в кадетском
министерстве, назначенный вместо скромного Ламсдорфа, чтоб разговаривать с
первой Думой, Извольский уже не подходил к стилю Третьей Думы. Англофильства
Извольского Николай не разделял, сохраняя еще верность германским связям;
успехи 1907 года были, в сущности, выгоднее для Англии, чем для России, а
национальное унижение 1908-1909 года объяснялось не только трудностью
задачи, но и отказом Англии в поддержке. Извольский, правда, не хотел
сдаваться. Если «друзья и союзники» в Лондоне и Париже не помогли, то
оставалось обратиться к члену другой комбинации, — конечно, только не к
Австрии и не к Германии. Оставалась Италия. Изобретательный ум Извольского
создал новую комбинацию взамен той, которая была проиграна с Австрией, — но
долженствовавшую служить той же цели. Вместо Боснии и Герцеговины, приманкой
должна была тут служить уступка Италии Триполитании и Киренаики, а взамен
этого Италия соглашалась поддержать русские требования в проливах.
В случае нарушения status quo на Балканах {106} события должны были
строиться на признании «принципа национальностей». Все это было оформлено в
секретном документе, подписанном в результате свидания царя с итальянским
королем в Раккониджи, 22-24 октября 1909 г. Италия достигла своей цели,
аннексировав Триполитанию и Киренаику после войны с Турцией 1911 года. К
попытке осуществления «принципа национальностей» на Балканах мы сейчас
вернемся. А относительно проливов наш новый посол в Константинополе Чарыков
вручил Порте 27 ноября проект конвенции — довольно странного содержания.
Россия обещала Турции поддержать существующий режим в Дарданеллах, в случае
иностранного нападения, — при условии предоставления ей свободного прохода
военных судов через проливы и распространения русской поддержки на «соседние
местности». Плохо прикрытый план овладения проливами, конечно, вызвал
сопротивление Турции, поддержанное Германией, и не вызвал никакого
сочувствия в Англии и Франции. Расхлебывать этот неловкий шаг пришлось уже
преемнику Извольского.
Уход Извольского был, во всяком случае, решен; но осуществление решения
задержалось больше, чем на год, — по-видимому, по той причине, что заменить
его было некем. В конце-концов выбор остановился, — если верить Витте, по
указанию того же Извольского, — на beau-frère Столыпина, С. Д. Сазонове,
сперва как товарище министра, а потом, с конца сентября 1910 г., и его
заместителе, причем Извольский получил пост посла в Париже. Тот же Витте дал
в своих Воспоминаниях такую характеристику нового министра: «очень неглуп»,
«со средними способностями», «не талантливый», «мало опытный», а к тому же
болезненный. Назначение его состоялось в конце сентября 1910 г., во время
пребывания царской четы у гессенских родственников в Германии, — и уже этим
как бы подчеркивалась его политическая цель: новая ориентация русской
политики. Но этой перемены ориентации не произошло, и, хотя Эдуард VII умер
6 мая
1910 г., поставленная им цель, вместе с ненавистью Извольского к
Австро-Венгрии, повела русскую политику по уже проторенному руслу. Влияние
Извольского на {107} мало подготовленного и несамостоятельного Сазонова тут
продолжало сказываться.
Однако же, замена Извольского Сазоновым была встречена сочувственно русскими
националистами.
И первый шаг нового министра отвечал их ожиданиям. Царь закончил свое
пребывание в Германии личным свиданием с Вильгельмом в Потсдаме, на котором
присутствовал и Сазонов (ноябрь 1910 г.) (После свидания в Потсдаме (4-5
ноября) Николай II вернулся на некоторое время в Вольфсгартен, где он гостил
у герцога Гессенского. Здесь, 11 ноября, имп. Вильгельм отдал ему визит,
причем при этом свидании не присутствовали ни Сазонов, ни Бетман-Гольвег. Об
имевшей в Вольфсгартене беседе двух монархов на политические темы имп.
Вильгельм сообщил канцлеру Бетман-Гольвегу, запись которого об этом
сообщении напечатана в собрании германских документов. - Примеч. ред.).
Германская дипломатия хотела сразу использовать этот момент для закрепления
происшедшей перемены, и Сазонов тотчас после Потсдама получил из Берлина
ясную и точную формулу желательного для Германии нового направления
русско-германской политики. Первый пункт этой формулы констатировал, что
Германия «получила самое точное заверение от австро-венгерского
правительства, что оно не намеревается преследовать на Востоке политику
экспансии»; Германия со своей стороны заявляла, что она «не приняла на себя
никакого обязательства и не имеет никакого намерения поддерживать подобную
политику, которую могла бы преследовать Австро-Венгрия». Второй пункт
предлагал и России сделать соответственное заявление, что она «не обязалась
и не имеет намерения поддерживать враждебную Германии политику, которой
могла бы следовать Англия». Это значило поставить все точки над и — и
парализовать уже происшедшую в Европе дифференциацию двух лагерей: это была
попытка, возвращавшаяся к неудавшемуся опыту в Бьерке.
Сазонов не поддержал ее, затянул ответ, а затем отговорился тем, что, в
сущности, царь уже дал в Потсдаме обещание не поддерживать никогда никакой
антигерманской политики. Довольно откровенно Сазонов объяснил германскому
послу Пурталесу свою уклончивость тем, что такой секретный документ мог бы
компрометировать {108} англо-русские отношения. Так мотивированное уклонение
от ответа было ответом само по себе, -— ив области уже назревшего
европейского конфликта положение осталось неизмененным.
Характерным образом, внимание германских дипломатов в Потсдаме
сосредоточилось на конкретном вопросе — русско-персидских отношений. В духе
своей «мировой политики» Вильгельм уже в 90-х годах заявил, что он не
потерпит, чтобы какие-нибудь мировые сделки заключались без его ведома и без
его подписи. А тут налицо было соглашение 1907 г. с Англией о Персии,
вынимавшее жало из старого англо-русского конфликта.
Потсдамское соглашение выразилось в согласии России не препятствовать
постройке Багдадской железной дороги и сомкнуть русско-персидскую сеть
(«когда она будет готова») с германской у пограничной станции Ханекин. (Со
своей стороны, Германия признала особое политическое положение России в
северной Персии. Что касается этого соглашения в части его, касавшейся
постройки немцами Багдадской жел. дороги, то из сообщения Сазонова
английскому правительству видно, что достигнутое в Потсдаме соглашение
должно было вступить в силу лишь после получения Германией такого же
согласия со стороны Англии и Франции. - Примеч. ред.) Надо сказать, что
русские интересы были мало задеты этим сочетанием «национальных» нужд России
с «мировыми» задачами Англии и Германии, — если не считать, что соглашение
1907 г. дало России carte blanche (Полномочие.) на ту политику, которая в
английской либеральной печати была квалифицирована как «удушение Персии».
Первый год управления Сазонова, — правда, больного и часто отсутствовавшего
— 1911 год как раз и ознаменовался этими русскими эксцессами, нисколько не
церемонившимися с молодой — и младенческой — персидской «конституцией», —
вплоть до карательной экспедиции со смертными приговорами и с оккупацией
казачьего отряда. В Англии это произвело самое тяжелое впечатление.
Гораздо важнее для русских интересов было укрепление России на Дальнем
Востоке. В том же 1911 г. в Китае произошла революция, и маньчжурская
династия {109} уступила место республике президента Юаншикая. Владетельные
князья Монголии почувствовали себя свободными от китайских чиновников,
солдат и колонистов — и объявили Монголию независимой.
В Петербурге появились монгольские депутации — просить Россию о поддержке.
Интересы России тут были прямо задеты, и поддержка была оказана. После
долгих переговоров, затянувшихся и на 1912 год, было выработано соглашение
21 октября 1912 г., по которому желания Монголии были удовлетворены, но с
сохранением номинального суверенитета Китая. Монголия становилась
автономной, получала право иметь свое национальное войско и управление;
китайцы были удалены. Были, с другой стороны, точно определены права русских
торговцев и русских подданных. Договор был объявлен неизменяемым без
согласия России. Таким образом, во Внешней Монголии Россия водворялась в
роли покровительницы; самая территория ее расширялась и объединялась. Так
называемая Внутренняя Монголия поступала под покровительство Японии, и были
точнее разграничены сферы «специальных интересов» России и Японии в
Маньчжурии и в Монголии. Это было несомненным успехом «национальной»
политики Сазонова.
Но главнейший интерес русской «национальной» политики сосредоточился в эти
годы (1912-1913) в области Балканского вопроса. Здесь своеобразно
скрещивались «национальные» идеи, — понимая под ними старое славянофильское
отношение к «славянскому» вопросу, — с славянской же действительностью на
Балканах и с международным положением России. Для историка этот момент
представляет особый интерес в виду малоразъясненного еще сплетения этих
перекрещивавшихся нитей и влияний, а для политика — совсем уже жгучий и
болезненный интерес, как переходная стадия к трагедии русского участия в
Первой мировой войне 1914-1918 гг. Конечно, лишь ход дальнейших событий и
опубликование неизвестных в то время документов дают возможность представить
себе более или менее полную картину. Должен признаться, что и для меня
многое оставалось тогда в тумане. Но мой двойной наблюдательный пункт, как
{110} члена Думы и лица, хорошо осведомленного в борьбе балканских
народностей, свободных и несвободных, — ставил меня в особое положение. Я
многому сам научился за эти два года, и многие остатки прежних иллюзий и
увлечений остались позади. Поневоле вырабатывался тот взгляд на роль России
в последующих событиях, который я привык считать правильным.
Исходной точкой был план Извольского подготовить реванш за неудачу 1908-1909
года путем объединения элементов, оказавшихся конфликтными. Это был проект
соединить балканские народности в одну «федерацию» при участии Турции — и
тем парализовать преобладание Австрии. При лучшем знании балканских дел этот
план мог бы быть тогда же признан неосуществимым; но он был тогда
единственным, положенным в основу русской политики. Исполнителем должен был
быть Сазонов. Но Сазонов был исполнителем особого типа. Лишенный опыта и
личных реальных переживаний, он был, в сущности, равнодушен ко всякому
заданию, и брал его таким, каким находил в рутине своего ведомства.
Националисты считали его своим, но он не был националистом — и боялся их
крайностей, как и всяких крайностей вообще. Аккуратно выполняя очередные
дела, он не имел общего взгляда на них, не был «работником» в ведомстве,
каким был Извольский, и не вносил никаких новых идей. В славянском вопросе,
как я мог убедиться впоследствии из личных сношений, он держался официальных
тогдашних воззрений и находился всецело в руках старых исполнителей такого
типа, как наш бел- градский представитель Гартвиг, ярый фанатик
славянофильской традиции. Сазонов разделял, конечно, и одностороннее
предпочтение сербов — старых клиентов России перед новыми — болгарами, и
веру в сохранность русского престижа на Балканах, и традиционный взгляд на
провиденциальную роль России среди славянства. Мои немногие попытки провести
в его сознание новый материал наталкивались на самоуверенность неведения,
неподвижность мысли и отсутствие интереса ко всему, что не вмещалось в
готовые рамки. С таким ограниченным пониманием — и при все еще слабом
удельном весе {111} России на Балканах — проведение силами славянства
антиавстрийской политики Извольского грозило России самыми неожиданными
сюрпризами.
А между тем, к проведению этой политики было уже приступлено». В конце
января 1912 г. приехал в Петербург Николай Черногорский с определенным
планом расширения черногорской территории за счет Турции и албанцев. В
глазах петербургского Двора он, по установившейся традиции, считался вождем
славянского движения на Балканах. 29 февраля 1912 г., при содействии России,
был заключен секретный сербо-болгарский (оборонительный) договор,
долженствовавший устранить главное препятствие к участию Болгарии и Сербии в
общей балканской лиге: их спор о Македонии. «Секрет» этот, конечно, очень
скоро вышел наружу. В основу соглашения тут был положен раздел Македонии
между обоими государствами, причем, однако, средняя полоса между сербской и
болгарской долями оставалась спорной, и судьба этой средней зоны должна была
решиться арбитражем русского царя. (Подробный рассказ о сербо-болгарских
переговорах см. в моей вступительной главе к «Анкете» Карнеги (см. ниже).
(Прим. автора).)
С другой стороны, предполагаемая роль Турции в «федерации» должна была
привести к политике укрепления турецкого влияния на Балканах. Турция была
ослаблена войной с Италией, и усилия Сазонова обратились к скорейшему
прекращению этой войны. Но эти усилия ни к чему не приводили (мир с Италией
был заключен только после начала балканской войны), а ослабление Турции было
одним из главных поощрений для балканских народностей — искать скорейшего
освобождения от турецкой власти. Банкротство младотурецкой политики к этому
времени стало уже несомненным фактом.
И возвращение к бесконечным попыткам разрешить вековой спор внутренними
реформами лишь наталкивалось на традиционное пассивное сопротивление Турции.
Согласовать таким способом интересы христианского населения с сохранением
турецкого господства становилось явно невозможным. Было ясно, что балканские
{112} народности пойдут к своему освобождению не тем путем, которым хотели
их направить Извольский и Сазонов, все еще считавшие, что casus foederis
(Вступление в действие союзных обязательств.) наступит лишь, «если
какая-нибудь великая держава попытается аннексировать... какую-нибудь часть
территории полуострова».
Оставалась, наконец, попытка склонить Турцию к уступкам относительно
проливов. Но было так же ясно, что это не есть средство привлечь Турцию к
России. И упомянутый проект Чарыкова, — по существу, самый смелый из
предыдущих, — лишь столкнулся с возраставшим влиянием Германии. Против него
резко возражал влиятельный германский посол в Константинополе, Маршалль фон
Биберштейн, и Сазонову пришлось взять его обратно, объявив его простым
«академическим рассуждением» и пожертвовав Чарыковым, который был переведен
в Сенат.
В итоге, план Извольского не только не удался, но он обращался в свою
противоположность. Извольский задумал создать балканскую федерацию с
участием Турции, как противовес Австро-Венгрии. А балканцы направляли теперь
свое объединение против Турции, как своего злейшего врага. Но все дальнейшие
шаги к созданию балканского союза делались уже в величайшем секрете от
держав, включая и Россию. С октября 1911 г. велись переговоры между
Болгарией и Грецией, и 16-29 мая 1912 г. заключена была — также
«оборонительная» — конвенция между ними, в которой, однако, не было речи о
территориальном разграничении, еще более спорном. Но было ясно, что
ближайшею целью конвенции было военное выступление. Соглашение было
распространено и на Черногорию. (Соглашение с Черногорией имело место на
словах. - Примеч. ред.) Затем генеральные штабы четырех сговорившихся
между собою государств приступили к разработке общего плана войны против
Турции. Каждое из них должно было поставить определенное количество войск и
оккупировать часть территории, на которую оно претендовало. Самое начало
войны уже с {113} весны было намечено на половину сентября, по окончании
уборки хлеба. Прологом к войне должно было послужить восстание в Албании.
Подробности об этих приготовлениях, конечно, были известны лицам,
специализировавшимся на балканских делах. Но слухи о том, что что-то
готовилось на Балканах, доходили и выше. И следующим этапом было выяснение
того, как к этому относились руководители большой европейской политики.
Наилучшим образом это проявилось в двух посещениях России — императором
Вильгельмом в Балтийском Порту (21-22 июня ст. ст.) и новым французским
премьером Пуанкарэ в Петербурге (27-31 июля ст. ст.). Исходя из
противоположных точек зрения, оба они смотрели на искры разгоравшегося
балканского пожара, как на опасное осложнение готовившегося мирового
конфликта. Их одинаковой целью было — отделить их собственные интересы от
балканского спора, наложив на него свое вето.
Сазонов очень радовался, передавая Коковцову общий смысл разговоров
Вильгельма с Николаем в Балтийском порту. «Мы можем быть совершенно
спокойны; германское правительство не желает допускать того, чтобы
Балканский огонь зажег Европейский пожар, и нужно только принять все меры к
тому, чтобы наши доморощенные политики не втянули нас в какую-либо
славянскую авантюру». И царь был «в прекрасном настроении», получив от
Вильгельма «самое определенное заверение, что он не допустит Балканским
обострениям перейти в мировой пожар».
Это было очень хорошо — и совершенно искренно, — так как главный нерв
германской политики проходил в другом месте. Коковцов и обнаружил его,
заговорив с канцлером Бетманом-Гольвегом, сопровождавшим Вильгельма, о том,
что «германская программа вооружений 1911 г. и вотированный рейхстагом
чрезвычайный военный налог вносят величайшую тревогу у нас; мы ясно видим,
что Германия вооружается лихорадочным темпом, — и я (Коковцов) бессилен
противостоять такому стремлению и у нас». Действительно, царь кончил
приведенную фразу так: «а всё-таки готовиться нужно, и хорошо, что нам
удалось провести {114} морскую программу, и необходимо готовиться и к
сухопутной обороне». Мы увидим, что слова эти были не случайны.
В свою очередь, и Франция не желала смешивать борьбу за свое мировое
положение с исходом балканских столкновений. Ознакомившись в Петербурге с
военным договором балканской лиги, Пуанкарэ прямо заявил Сазонову, что
«общественное мнение Франции не позволит правительству республики решиться
на военные действия из-за чисто балканских вопросов, если Германия не примет
в них участия и если она по собственному почину не вызовет применения casus
foederis (Вступление в действие союзных обязательств.). Только в последнем
случае Россия может рассчитывать на то, что Франция точно и полностью
исполнит ее обязательства».
Разграничительная черта между конфликтными вопросами, подготовлявшими
мировое столкновение, и чисто русскими национальными интересами проводилась
здесь достаточно отчетливо. Дело в том, что как раз в 1912 году столкновение
мировых интересов европейских демократий с Weltpolitik (Мировая политика.)
Вильгельма вступало в свою последнюю и решающую фазу. Уже в апреле — мае
1911 года вступление французского отряда в Фец вновь поставило на очередь
Марокканский вопрос. Вильгельм объявил, что тут нарушена Алжезирасская
конвенция, — и послал в Агадир свой крейсер «Пантеру». Эдвард Грэй тогда
впервые открыл свои карты, заявив германскому послу в Лондоне, что в случае
вооруженного столкновения Германии с Францией, Англия должна будет исполнить
свои обязательства в отношении Франции по вопросу о Марокко. Спор был улажен
уступкой части французского Конго Германии. Но этим возможность «мирового
пожара» отнюдь не была устранена. Вильгельм только устранял возможность
второго фронта, держа на привязи Австро-Венгрию, единственный связующий
пункт между «мировыми» и русскими интересами. Австрия, в свою очередь,
должна была связывать Россию; это был некоторый суррогат {115}
невозобновленного в 1890 году «союза трех императоров».
Позиция Англии стала известна и в России, когда состоялся 25-28 января 1912
г. ответный визит в Россию английских общественных деятелей и морских
офицеров. В качестве члена Думы я присутствовал на завтраке и обеде в честь
гостей — и был свидетелем горячих речей и ответных тостов наших правых
парламентариев и английских военных. Не знаю, что говорилось за кулисами, но
значение этого публичного обмена любезностей было достаточно ясно. Франция,
с своей стороны, не спеша откликнуться на наши балканские осложнения, завела
переговоры о сотрудничестве русского и французского флотов в Средиземном
море. Это облегчало ей возможность перевести свой флот на юг, предоставив
защиту своих западных и северных границ английскому флоту. С своей стороны,
Англия сделала последнюю попытку убедить Вильгельма приостановить быстрый
рост германского судостроительства и отказаться от соперничества на море.
Попытка встретила отпор, отношения обострились; рейхстаг разрешил те меры
увеличения военного строительства и налогов, с которыми Коковцов был
«бессилен бороться» в России. Это значило, что и русское военное ведомство
пошло своим путем, не спрашиваясь председателя Совета министров.
Сухомлинов в своих мемуарах утверждает, что уже в 1912 г. русская
мобилизация была настолько подготовлена, что он получил право отдать приказ
о немедленном начале военных действий против Германии и Австрии! (о нем см.
у Коковцева – ldn-knigi)
В сентябре военные приготовления балканских государств и брожение умов стали
настолько очевидны, что Сазонов решил предпринять объезд европейских
государств, чтобы сговориться об общих действиях для сохранения мира.
Результаты получились скудные. В Лондоне больше говорилось о русских
безобразиях в Персии. Около недели, по приглашению Георга V, Сазонов пробыл
в резиденции короля Бальморале, но ничего — ни положительного, ни
отрицательного — не добился. В Париже отнеслись к делу несколько активнее,
предложив послать, через посредство Австрии и {116} России, строгую ноту для
предупреждения балканской войны, обещав в ней — реформы; если война все же
начнется, державы объявляли, что, каков бы ни был результат ее, то, все
равно, никаких территориальных изменений не будет допущено и суверенитет
султана и неприкосновенность турецкой территории будут сохранены.
Несомненно, державы рассчитывали, что балканские союзники будут разбиты
турками, и дело ограничится новой попыткой реформ, обещанных еще Берлинским
договором, но не осуществленных. В эти реформы балканцы давно изверились; но
нота 7 октября давала им неожиданное преимущество. Она гарантировала, по
крайней мере, на время военных действий, невмешательство держав (в том числе
и Австрии), и борьба могла впервые вестись один на один.
"L'Europe s'est retrouvée" (Европа вновь нашла себя.) — утешал себя Сазонов,
уезжая в Берлин. А в Берлине, на банкете у русского посла, он заявил, что
отныне великая опасность общего восстания на Балканах устранена.
Близорукость таких предсказаний обнаружилась тем же вечером. Накануне
представления ноты 7 октября Николай Черногорский, намеренно опережая
события, начал военные действия и объявил войну Турции. Болгария через
несколько дней предъявила Турции коллективные требования союзников:
административная автономия вилайетов, губернаторы из бельгийцев или
швейцарцев, пропорциональное национальностям представительство, собственная
жандармерия и милиция, наблюдательный за реформами совет из равного числа
мусульман и христиан под контролем посланников держав и представителей
четырех государств союза. 15 октября Турция прервала дипломатические
отношения и 17 октября объявила войну Болгарии и Сербии; в тот же день
Греция объявила войну Турции.
Далее произошло нечто необычайное и неожиданное. Предоставленные самим себе,
балканские славяне, без помощи России и Европы, освободили себя сами от
остатков турецкого ига. И притом, они совершили это с такой быстротой, что
Европа не успела {117} опомниться и была поставлена перед совершившимся
фактом. Ее угрозы не допустить территориальных изменений и сохранить
суверенитет и неприкосновенность турецкой территории были просто отброшены в
корзину истории.
Как и было предусмотрено, серия выступлений против Турции началась
восстанием в Албании, в Георгиев день 23 апреля 1912 г., с прямым расчетом
на поддержку черногорцев. Посланные против албанцев правительственные войска
повернулись против комитета «Единения и Прогресса» и потребовали смены
кабинета, роспуска палаты и устранения комитета от политики. Угроза похода
на Константинополь подействовала (как и в 1908 г.): новый кабинет распустил
палату (23 июля). Такое проявление слабости младотурок поощрило противников
и послужило к образованию военного балканского союза. Случайно или
неслучайно, албанское восстание дало повод и для моей новой поездки на
Балканы.
Вернуться к
оглавлению
Милюков П.Н. Воспоминания (1859-1917). Под редакцией М. М. Карповича и Б. И.
Элькина. 1-2 тома. Нью-Йорк 1955.
Далее читайте:
Милюков Павел
Николаевич (1859-1943), депутат III и IV Дум от Петербурга,
председатель кадетской фракции.
|