|
|
Константин Гнетнев |
|
- |
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА |
БИБЛИОТЕКАА: Айзатуллин, Аксаков, Алданов...Б: Бажанов, Базарный, Базили...В: Васильев, Введенский, Вернадский...Г: Гавриил, Галактионова, Ганин, Гапон...Д: Давыдов, Дан, Данилевский, Дебольский...Е, Ё: Елизарова, Ермолов, Ермушин...Ж: Жид, Жуков, Журавель...З: Зазубрин, Зензинов, Земсков...И: Иванов, Иванов-Разумник, Иванюк, Ильин...К: Карамзин, Кара-Мурза, Караулов...Л: Лев Диакон, Левицкий, Ленин...М: Мавродин, Майорова, Макаров...Н: Нагорный Карабах..., Назимова, Несмелов, Нестор...О: Оболенский, Овсянников, Ортега-и-Гассет, Оруэлл...П: Павлов, Панова, Пахомкина...Р: Радек, Рассел, Рассоха...С: Савельев, Савинков, Сахаров, Север...Т: Тарасов, Тарнава, Тартаковский, Татищев...У: Уваров, Усманов, Успенский, Устрялов, Уткин...Ф: Федоров, Фейхтвангер, Финкер, Флоренский...Х: Хилльгрубер, Хлобустов, Хрущев...Ц: Царегородцев, Церетели, Цеткин, Цундел...Ч: Чемберлен, Чернов, Чижов...Ш, Щ: Шамбаров, Шаповлов, Швед...Э: Энгельс...Ю: Юнгер, Юсупов...Я: Яковлев, Якуб, Яременко...Родственные проекты:ХРОНОСФОРУМИЗМЫДО 1917 ГОДАРУССКОЕ ПОЛЕДОКУМЕНТЫ XX ВЕКАПОНЯТИЯ И КАТЕГОРИИ |
Константин ГнетневТайны лесной войныГлава восьмаяБригадный походВ последние недели я часто задумывался, почему нас, новичков, так оберегают
от правды о походе? Дмитрий Гусаров. Партизанская музыка.
Поход бригады оставил много загадок. До конца неясна изначальная его цель. Для чего в тыл противника было направлено соединение из 648 бойцов? На разгром штаба 2 армейского корпуса в Поросозере и 7 армейского корпуса в Кондпоге, как обозначалось в приказе? «Нависнуть с севера над единственной финской дорогой, соединяющей Масельгское направление фронта с Поросозером и тылами» -- как об этом, со слов Д.Я. Гусарова, сообщил начальнику Штаба партизанского движения С. Я. Вершинину начальник разведотдела фронта полковник Поветкин? Что характерно, сообщил только 26 июля, то есть спустя месяц после выхода бригады в поход. Или у бригадного похода была иная, вовсе не тактическая, а стратегическая цель, о которой говорил бывшим разведчикам-партизанам Ивану Комисарову и Василию Касьянову в ночном разговоре в номере петрозаводской гостиницы «Северная» бывший первый секретарь ЦК КП(б) КФССР и член Военного Совета фронта генерал Г. Н. Куприянов. В середине 70-х годов он приезжал в Карелию презентовать свою книгу воспоминаний «За линией Карельского фронта» и за разговорами просидел с партизанами почти до утра. Куприянов рассказал тогда, что в 1942 году со стороны Карельского фронта планировалось наступление наших войск с целью освобождения Ленинграда из блокады. Сюда было стянуты войска численностью до 250 тысяч бойцов. Подозревали об этом и финны, которые также сконцентрировали свои войска на этой линии фронта. Партизанскую бригаду в этой операции запланировали для дезорганизации тыла противника. Но, как это часто бывало на войне, планы изменились. Войска сняли и перебросили под Сталинград, а чтобы противник не догадался о переменах в плане, было решено пожертвовать бригадой: пусть, мол, воюет; финны подумают, что, наверное, не зря такую силу бросили к ним в тыл, значит, какое-то серьезное дело заворачивается. По словам Куприянова, партизаны свою задачу выполнили -- финны не отозвали с нашего фронта ни одной воинской части. Ну а цена… Мы ведь «за ценой не постоим…» Были у верховного командования такие планы или их не было, и мы имеем дело с мифами, нам еще предстоит узнать. Может быть, ничего подобного в реальности и не существовало, а генералами в Беломорске двигало понятное и вполне земное желание попасть в сводку Совинформбюро, отметиться громкими боевыми делами перед Верховным Главнокомандующим. И не дрогнувшей рукой они бросили на гибель сотни партизан? Как это было там, на скалистых высотах, на берегах озер и в болотах, в этой главе рассказывают рядовые партизаны. Любопытно и то, что все они, не сговариваясь, вспоминают только об одном эпизоде – трагической переправе через Елмозеро, во время возвращения бригады в свой тыл. Ни о чем другом они вспоминать не захотели, а я заставить не смог. Память о Елмозере затмила собой другие, не менее жестокие бои, такие как, скажем, на высоте 264,9. Их, этих огневых столкновений с противником, за более чем 600-километровый путь было 26. Однако переправа на озере Елмозеро, по мнению рядовых партизан, оказалась больше, чем просто ожесточенный бой с преследующим противником. Это стала настоящей трагедией.
Болото за Елмозером Рассказывает Борис Степанович Воронов. Меня ранили в середине августа, когда партизанская бригада выходила из похода. Комбрига Ивана Антоновича Григорьева уже не было с нами. Никто не видел, как он погиб, хотя о смерти все узнали немедленно. Рассказывали, что уже раненый, он повел ребят в атаку. Перед ним бежал боец, зацепил ветку, она разогнулась и ударила Григорьева по глазам. Он якобы закричал: «Ой, что ты сделал? Что ты сделал!» В это время его и убили. Мертвым Григорьева я не видел. И никто не видел. Своего связного Васю Макарихина он как раз перед атакой отослал, кажется, во взвод Николаева. Факт тот, что комбрига мы там оставили. Его наши не унесли. Хорошо помню это место: с горки спуск крутой, а внизу речка течет. Красивое, наверное, место. Потерь в бригаде было уже очень много, а финны держали и вели нас плотно. Кажется, мы с боем переходили какую-то дорогу, два часа уже воевали, и нужно было во что бы то ни стало прорываться.* Д.И. Колесник поднял всех в атаку. Когда меня стебануло, Н. П. Аристов бежал впереди, я сзади. Я почему-то упал назад. Пуля перебила мне руку, прошила подмышку и вышла из груди сзади. Чуть оклемался и говорю Аристову: -- Все, Николай Павлович, все, я не могу… Он мне очень жестко говорит: -- Нет, ты пойдешь. И я пошел. Километров пять шел сам. Кровь из сапога вылью и иду дальше. Потом упал и дальше идти не смог. Что там было дальше – не помню. Оказывается, они меня искали. Аристов меня искал, отправлял на поиски ребят. Нашли меня Колесник и Вася Макарихин, принесли в штаб. Врач бригады Екатерина Александровна Петухова, сама раненая в грудь, перевязала. Они с медсестрой Наташей Игнатовой какие-то наклейки мне сделали, и я дальше сам пошел. И еще сутки сам шел. Командир разведотделения отряда «Боевые друзья», раненный в ногу под деревней Кондой (Заонежский полуостров) зимой 1942 года, Дмитрий Яковлевич Гусаров после излечения был отчислен из строя по болезни (комиссован). По этой причине он не смог участвовать в июне-августе 1942 года в трагическом и одновременно героическом походе партизанской бригады под командованием И. А. Григорьева, которому посвятил свой роман-документ. Об эпизоде с ранением Б. С. Воронова он написал следующее: «…Когда бежали по лесу, уже позади линии обороны, в руку и грудь сбоку был ранен связной Аристова – Борис Воронов. Он бежал сзади, и Аристов не заметил, как тот молча упал. Спохватился уже на краю болота, когда не увидел позади своего верного и ловкого Борьки. Уже мысленно простился со связным, с ужасом подумал, что ему теперь больше жизни надо беречь очки, ибо запасные остались у Бориса, как вдруг Колесник и Вася Макарихин чуть ли не на руках притащили окровавленного Воронова. -- Боря, где твой рюкзак? Цел он? – кинулся он к связному. – Ведь очки там! -- Цел, Николай Павлович. У Васи. -- Ой, слава Богу… Ну, а ты как – идти сможешь? -- Смогу, Николай Павлович. -- Да где он сможет? Нести надо! – резко сказал Колесник, и это прозвучало таким неприкрытым укором, словно Аристов намеренно оставил в лесу связного. Борис действительно вскоре ослабел так, что его пришлось нести. Сил ни у кого не было, но Колесник с Васей тащили носилки, почти не сменяясь, и уже за всю дорогу они с Аристовым не обмолвились и словом». («За чертой милосердия: Роман-хроника», стр.270-271).
У нас в бригадном походе всех, кто не мог самостоятельно идти, пристреливали. Я сколько раз видел это сам. Не Аристов, а начальник штаба Д. И. Колесник назначил для этого четверых человек – Соловьева, Дохно, Зиновьева и четвертого, фамилии которого не помню. Они шли сзади. Тяжело ранен или упал с голоду, идти сам не можешь – безо всякого бромида, щелк в голову из пистолета. Зароют в мох, и все. И все партизаны тогда об этом знали. Видели же, конечно. И что могли сделать? Наверное, я и есть тот единственный боец в бригаде, кого вынесли. Через сутки я идти уже не смог и хотел застрелиться, как это делали другие. Но Колесник ударил меня по руке и закричал: -- Нет, ты пойдешь, я тебе говорю! Пойдешь, и все! Он отобрал парабеллум, повесил его на бинте мне на шею со словами: -- Пусть висит здесь. На самый, самый крайний случай. Вот так, с этим парабеллумом на грязном бинте через шею, я переправлялся через Елмозеро и через болото переходил. Потому что вскоре бригада оказалась у Елмозера. Хочу сказать, что на войне, в походе, в лесу никогда ничего не знаешь наверняка. Вот, скажем, был у нас один лейтенант-пограничник по фамилии Иванов. С голодухи не выдержал, стал воровать у раненых сухари, продукты. Его поймали, приговорили к расстрелу и расстреляли. А ранения оказались сквозные, не смертельные, он остался жив, и финны его подобрали. Такая же история произошла с Ваней Соболевым. У него пулями были перебиты обе ноги, и он застрелился, чтобы не мучиться самому и не мучить других. Но остался жив. Финны его вылечили, посадили в лагерь военнопленных и после войны передали обратно нам. Наши дали Ване 58-ю «политическую» статью и отправили работать на угольные шахты. Ваня Соболев был пудожский детдомовец, и после отсидки срока остался жить в городе Шахты, а недавно умер. Мы вышли на берег Елмозера, когда там уже разобрали бараки на плоты. Уже не помню, кто затянул меня, раненого, на плот: -- Ложись плашмя… Кажется, это был Колька Крещенко. В это время первые плоты уже вышли в озеро. Плыть нужно было между островов, а с островов из станковых пулеметов начали бить финны. Налетели финские самолеты и тоже начали стегать очередями по плотам. Потом появились и наши самолеты, один финский самолет сбили, а другие сразу скрылись. Наши самолеты стали обстреливать финнов на островах. Многих ребят убили прямо на плотах. Я на плоту не лежал, а держался за бревна и плыл рядом. Одна голова торчала над водой. Так мы переплыли Елмозеро на другую сторону. Прямо у самого противоположного берега на моем плоту убили Серегу Котовского, молодого парнишку, тоже пудожского детдомовца. Человека три, наверное, было убито на нашем плоту. Серегу и других мы там в мох зарыли. На другом берегу открылось непроходимое болото, кочки, кочки, кочки… Как-то пытались идти, шагали по этим кочкам. А потом вдруг плесовая река, и все, приехали. Кто-то стал перебираться между кочками, поплыл. Я сел на кочку и думаю: «Э-э, нет, не переплыву». Много на кочках народу сидело. Сижу и вижу, как партизаны тонут. Плывет, плывет, потом нырнул, и одна пилотка плавает, самого уже и нету. Не знаю, сколько я там сидел, но вижу, плот плывет. Это Коля Чурбанов, кричит мне: «Садись на плот сейчас же, я тебя за реку перевезу». И перевез. А дальше опять по кочкам пошагал. Посмотришь вперед – болото громадное! Там, у плесовой реки, почти на этой стороне, в прикрытие остался Ваня Улитин (У), пулеметчик из «шестерки», из «Боевых друзей». Здоровый мужик был! Ребята оставили ему все свои запасные диски. Мы ожидали, что финны будут преследовать, и Ваня изъявил желание остаться и прикрыть наш отход. Он лесоруб был, где-то в северном леспромхозе работал, а воевал в отряде Грекова. Потом, когда мы уже на сухом месте оказались, слышали бой. «Дегтярев» бил. Это Ваня их кромсал там. Самым трудным для мня в бригадном походе было не само Елмозеро даже, а вот это громадное болото за ним, эта проклятая плёсовая река. Это они забрали у нас многих ребят. За озером и за болотом, по сухому, мы брели уже еле-еле. Почему-то наступила уверенность, что финны едва ли станут нас преследовать, и навряд ли снова придется здесь с ними воевать. Все ждали, что вот-вот нам на помощь придет отряд Введенского. Но Введенский на помощь не пришел. Позже выяснилось, что он пошел встречать разведвзвод Николаева, якобы услышал бой и пошел к ним, увел отряд в сторону. Струсил. До сих пор некоторые партизаны считают его трусом.** Нас встретили пограничники. Потом пришли курсанты спецшколы. Развели костры, стали сушиться, собирать и варить грибы и ягоды. Потом за нами прилетели гидросамолеты. В самолете было два летчика, и пока мы там хороводились, один пошел за грибами и подорвался на мине. А в это время нужно было отправлять Екатерину Александровну Петухову. Она отказалась и отправила вместо себя этого летчика. Меня увезли в Сегежу вторым рейсом. Сегежский госпиталь располагался в заводоуправлении ЦБК, его номер 444-й. Я сдал госпитальному старшине свой автомат «суоми», отлежал два месяца и снова был отправлен в партизанскую бригаду в Пудож. Бригада называлась уже оперативной группой, руководили которой Н. П. Аристов и Ф. И. Греков. Правда, при выписке старшина выдал мне чужой автомат, «козью ножку» или, как мы его еще называли «Пе-Пе-Се». Говно автомат, только что легкий. Позже, в отряде, взводный В. П. Мойлонен вернул мне мой автомат, а этот забрал. Нужно было воевать дальше. Примечания* По свидетельству народного писателя Карелии, автора романа-хроники «За чертой милосердия» Д. Я. Гусарова, Б. С. Воронов был ранен 15 августа 1942 году в ночном бою при переходе дороги Паданы – Кузонаволок. ** Участник бригадного похода, комиссар партизанского отряда «Боевые друзья» П. Д. Поваров в своих воспоминаниях («Боевые друзья», стр. 102) дает иную версию выхода бригады из похода: «Приблизительно на полпути мы встретили партизанский отряд В. П. Введенского. Наши измученные, голодные бойцы, которых трудно было узнать, радовались, словно дети. Объятия, смех, рассказы… Позже нас догнали пограничники. Они рассказали, что ждали бригаду у Барановой Горы и очень волновались, ведь, если не учитывать особенностей ситуации, в которую попала бригада, переход линии охранения противника между деревнями Баранова Гора и Шалговаара был самым рациональным».
Красные ягоды Елмозера Рассказывает Петр Федорович Кузнецов. Во время переправы через Елмозеро на плоту нас живых осталось, наверное, всего двое. Передний, что стоял на коленях и греб получил пулю, видимо, прямо в сердце. Он умер сразу. Второго за ним пуля прошила навылет, а затем ударила меня в руку. Нам здорово повезло, что не все очереди из пулемета доставали до плотов. Целый град пуль падал от нас метрах в 10-12. Я лежал на боку и здоровой рукой потихонечку греб к берегу. На другом берегу ребята просто падали от усталости и лежали, не подавая никаких признаков жизни. Уже давно кушать было нечего, и все страшно оголодали. Я помаленьку бродил между кочек, собирал ягоды. Вижу перевернутую бурей сосну. Корень у нее, покрытый дерном и лесным мхом, всплошную усыпан черно-красной ягодой. Как будто ковер! Привалился к корню, беру пригоршней спелые ягоды и без остановки ем, ем, ем…Сколько прошло времени, не знаю. Вспомнил про ребят и думаю, что надо бы их найти. Возвращаюсь к самому берегу, там никого нет. Ушли? А как же я? Вижу, идет один не из нашего отряда, мужик лет 30-35, из политического руководства*, в руках пистолет. Кричит мне: -- Ты чего тут остался? Можешь идти? Отвечаю: -- Ежели сюда кое-как дошел, значит, могу и дальше… Он видно не поверил, кричит мне снова: -- Иди сюда. Быстрее… Я подошел и объяснил, что ползал по кочкам потому, что собирал ягоды. Этот мужик пристреливал на плотах наших раненых и тех, на берегу, кто не мог дальше идти. Всех доходяг, которые не могли идти и падали, а также тяжелых раненых у нас пристреливали. И этот мужик был у них руководителем. Мне говорили, что в партизанской бригаде таких было четверо.** Этот, с пистолетом, куда-то ушел, а я двинулся дальше по берегу, вдоль болота. Было 19 августа. И вот брел и брел я понемногу, искал наших ребят. Никого не было, тихо и очень как-то спокойно вокруг. Вижу, у самого берега торчит из воды круглый камень. И как тот сосновый корень, он также весь красно-черный, весь покрыт спелыми ягодами. Я перёбрел по воде на этот камень, поднялся на него и одной рукой, пригоршнями, стал собирать в рот ягоды. Брал в руку столько, что едва мог проглотить. Все на свете позабыл, ел и ел до тех пор, пока здесь же, на камне, не уснул… Проснулся, прислушался – мертвая тишина. Говорю себе: «Я пропал. Ребята наверняка уже ушли». Была черная ночь. Только озеро тихо, тихо светилось. Я спустился с камня и вышел обратно на берег. Там крутой обрывчик и какие-то белые пятна то тут, то там. Шарю рукой. А это грибы! Достал котелок, стал ползать и собирать в котелок грибные шляпки. Ножку в сторону, шляпку в котелок. Ножку в сторону, шляпку в котелок… Полный котелок грибов натолкал и стал подниматься на обрыв, к лесу. Залезал, залезал на этот обрыв, вижу, высокие деревья, лес и наши ребята спят. Очень обрадовался, думаю, тоже лягу посплю. На мне все мокрое до нитки, а брюк почти не было – один ремень и от штанин одни какие-то лохмотья. Разделся до кальсон, повесил в головах на дерево одежду и нож, завернулся в армейскую плащ-палатку с головой и сразу уснул. А нож у меня был очень хороший, наш, отечественный, но очень удобный. Сколько спал, не знаю. Проснулся, все та же тишина вокруг. Никаких бойцов рядом со мной нет. И ножа в изголовье нет тоже. «Эге-ге, думаю, видно, ребята решили, что я уже умер, и нож мне больше не понадобиться. А я еще живой». Тихонечко, одной рукой натянул на себя одежду. Куда идти? Здесь озеро, там болото… Но человек я лесной, с детства в нем хожу, пути мне знакомы. Покрутил головой, подумал и решил: нужно двигаться вот так! Из оружия у меня оставались только гранаты-«лимонки». Автомат я оставил еще раньше, зачем он мне с одной левой рукой, нож унесли. Иду от берега все дальше и дальше в лес и замечаю, что в одном месте деревья снизу будто бы чем-то подсвеченные. Ага, думаю, костры! А ночь все еще продолжается, темно вокруг и удивительно тихо. Вдруг из темноты голос: -- Кто идет? Отвечаю: -- Кто идет? Кто идет? Человек идет. И вдруг в ответ: -- Петя! Петя! Петя! Это оказались все наши отрядные ребята. Человек 12 или чуть больше, не помню, меня моментально привели к костру, суют в руки котелок с вареными грибами: -- Кушай, мы уже третий, или больше наворачиваем. А мой котелок, полный грибами, тут же на костер. Утром походной колонной мы тронулись дальше. Шли еле-еле, чуть двигали ногами. Передние делают несколько шагов и останавливаются, следом за ними тоже -- шаг, другой, третий, и снова останавливаются. Три километра в сутки. Объявят отдых, и все сразу ложатся, причем все равно куда – на сухое или на воду, -- лишь бы голова снаружи оставалась. Перед выходом к линии нашей обороны впереди показалось большое болото. Его нужно было обходить. Я одному парнишке говорю, мол, далеко топать придется, сил нету, а нам ведь теперь все равно – сыро или сухо. Давай по прямой попробуем? Пошли. Там речка небольшая оказалась. Мы с ним речку перебрели, поднялись напрямую к открытому месту через лесок и видим: сидят два финна, оружие отставили в сторону, кушают. Видимо, они ждали, что мы по старой дороге возвращаться будем, вокруг этого самого болота, и они здесь, на открытом месте, остатки бригады положат. Я спустился вниз и махнул нашим: осторожно, мол, в засаде финны. Только не кричите! Наши ребята подтянулись, и этим финнам поддали. У них все оказалось подготовлено для нашей встречи – огневые позиции, автоматы, рация. Мы это их добро взорвали. Случилось это примерно 20 или 21 августа. А чуть позже смотрим: наши идут. Но не нас встречать, армейская разведка 32-й отдельной лыжной бригады полковника Горохова. Бойцов 30-40 в группе. Встретились, тары-бары, армейцы собрали нам немножко еды. И мы замечаем, что разговаривают они с нами с каким-то жалостливым видом, смотрят как-то странно. Один из бойцов подходит ко мне с вопросом, как мое имя. Я называюсь. Он услышал, и смотрю – заплакал… Оказалось, он перед войной был у нас в деревне Улялеги, что недалеко от Эссойлы, директором школы. Я в то время учился в Петрозаводске, но каждые каникулы приезжал домой, и мы с ним были хорошо знакомы. Он бывал в нашем доме. А сейчас стоит перед мной и слезы у него по щекам текут. Мне даже неловко. Потом стал другим говорить, мол, этого парня я знаю, он тот-то и оттуда-то, а сам обнимает меня и плачет, плачет. Когда стали прощаться, директор дал мне сухарь и все приговаривал: «Кости и кожа, кожа и кости. Больше ничего нет». Ну а потом пограничники привели нас на реку Сегежу, перевезли в поселок, из которого мы выходили в поход, и стали по очереди раздевать и проверять каждого бойца. Разожгли костры, варили кашу, кормили. Очередь двигалась очень медленно. Примерно около двух часов ночи дело дошло и до меня. И только тут спохватились, что не надо бы партизанам сейчас много кушать. Болеть начнут. Мы и на самом деле начали болеть, только уже госпитале. Когда очередь дошла до меня, пограничники сняли с меня одежду. Раненая рука была вся черная. Ранение оказалось серьезное. Да и две недели уже прошло. Из всего отряда «За Родину» нас вышло из похода человек 11 или 13 всего. *** Пограничник пощупал мою руку и говорит: «Ого, уже черная! Снимай штаны». Ремень расстегнули, кальсоны упали, а у меня ноги, как бочки, толстые. Меня на катере или барже отправили в госпиталь в Сегежу. В госпитале старик-солдат лет 60 только глянул на мои ноги и сразу забегал, забегал, забегал. Позвал медсестер, врачей, кричит: «Парень погибает!» Я говорю: -- Как погибает? С какой стати? Вы чего?! Солдат объясняет мне, что если опухоль поднимется с ног на живот и дойдет вот до этого места, то сразу смерть. А мне вроде как уже и все равно. Говорю ему: -- Значит, засну, и все. Медики набежали, что-то такое сделали, и я сразу заснул. Спал, наверное, около суток. Просыпаюсь, глаза открыл, а рядом… тарелка каши. Боюсь притронуться. Сестра пришла: -- Кушайте, кушайте, это ваше. Показывает на моих соседей по палате: -- Разбудим, накормим, и они дальше спят. Некоторые уже по двое суток… Опухоль у меня кверху шла, шла, да немножко не дошла, и я выжил. После госпиталя оставшихся ребят распределили по другим партизанским отрядам. Построили всех, выкрикивали фамилии и распределяли. Я тоже вышел из строя, но мне сказали: -- Вас мы взять не можем. Вы один из тех, кто умеет воевать в лесу. Надо учить молодых. Наш отряд «За Родину» пополнили ребятами из Вологодской области и стал полностью вологодским. До конца войны мы во многих местах успели побывать – и в Ленинградской области, и на самом Севере. И во многих переделках участвовали. Хочу сказать об этих добиваниях раненых ребят. Это ведь чудовищно! Я думаю, что во всем этом вина Аристова. Не случайно после похода он пошел в гору, после войны в Москву его перевели, потом в Китае работал. Рассказывали, что его Берия к себе неожиданно вызвал, а он застрелился. Видно, чувствовал за собой большую вину. Убивать своих раненых – это зачем?! С Д. М. Гусаровым мы были знакомы, и я читал, конечно, его роман о бригадном походе «За чертой милосердия». Сильная книга. Но однажды сидели с ним где-то на бревнах, беседовали, и он мне говорил: -- Не мог я, Петя, написать всё, что там было. Не мог. Теперь стали говорить, что добивали только в бригадном походе. Может быть в других отрядах и так. Но я сталкивался с этим несколько раз и до бригадного похода. Расскажу один такой случай. Возвращались мы однажды с задания, изголодались все, страшно устали. Шла осень 1941-го, или весна 1942 года, то есть перед бригадным походом. Остановились отдохнуть. Смотрю, во взводе одного бойца нет. Спрашиваю, где? Оказывается, оставили километрах в пяти. «Мы сами, мол, ноги еле-еле тащим. Не унести его нам». А я в молодости на ноги был легкий, и меня поэтому все время отправляли в разведку. У разведчика в партизанском отряде жизнь нелегкая. Отряд становится на привал, отдыхает, а меня с кем-нибудь отправляют осмотреться в округе километр-другой. Пробегаешь, осмотришься, доложишь, отряд поднимается и пошел. И ты топаешь со всеми. Разведчику в походе отдыхать некогда. Говорю во взводе, чтобы разжигали костер и собрали, сколько можно, ягод. Сам пошел обратно. Нашел бойца, лежит чуть живой, даже говорить не может, только глазами хлопает. А сам мальчишка лет 18-19, почти такой же, как и я. Говорю, я за тобой, давай поднимайся, будем отряд догонять. Собрал вокруг немного ягод, дал ему. Но какой там – поднимайся! Он совсем ослаб. Что с ним делать – не знаю. Подумал и решил: -- Буду поднимать тебя по дереву, а ты мне помогай. Беру парня подмышки и вытягиваю вдоль дерева, спиной к толстенной сосне. Тянул, тянул и вытянул. Потом подвернулся к парню спиной, он на меня сзади упал, и мы пошли. Руки спереди висят, а ноги сзади волочатся… Что это была за ходьба! 20-30 метров пройду, привалюсь спиной к дереву, отдохну и еще 20 метров пройду. В глазах темно, руки дрожат. Пришли к речке. С отрядом мы переходили ее по бревнам, связанным попарно, будто на сплаве в запани. А с парнем как? Снова думал, думал и решил. Говорю парню: -- Сейчас спущу тебя на воду и по воде буду тащить буксиром на тот берег. Ты терпи. И на самом деле – вытащил. Правда, бревна подо мной на полметра в воду ушли. Но ничего, переправились. Силы у меня окончательно закончились, когда до отряда оставалось всего метров 500-600. Полежал, отдохнул, парня оставил и пошел в отряд. Ребята уже и костер хороший приготовили, и ягод собрали. Прошу, чтоб помогли дотащить парня, он совсем рядом. У меня сил уже нету. Сходили, принесли, подкормили, и парень у костра оживать начал. А отряду уже пора двигаться дальше, время выходить. Ребята говорят, что комиссар ругается, говорит, кто этого парня сюда принес, тот его и дальше понесет. -- Как вы можете, -- говорю своим во взводе. – Любой из нас может в таком же положении оказаться. Слышу, уже раздается команда, партизаны задвигались, костры гасят. Что же с парнем будет? Пошел к комиссару. Еще не дошел до штаба, слышу, вроде одиночный выстрел сзади хлопнул. Мне в штабе говорят: -- Опоздал ты, Петя, иди к своим… В другой раз такое было, когда мы ходили на задание сводным отрядом из нескольких партизанских отрядов. Молодую женщину-военфельдшера не из нашего отряда ранило в бедро выше колена. И ее тоже пристрелили. И я тоже говорил ребятам: -- Как вы можете? Она же сама вас спасала! Но не рядовые партизаны решали такое. Они сами были жертвы – не сегодня, так завтра. Это решали аристовы **** -- и в лесу, и в штабах.
Примечания* Запись рассказа П. Ф. Кузнецова происходила в августе 2004 года после перенесенной им тяжелой болезни. Среди последствий болезни стали затрудненная речь и почти полное забвение имен. На уточняющие вопросы Петр Федорович только виновато улыбался и говорил, показывая на домашних: «Что вы, я теперь не помню даже, как их зовут». При этом события и факты он помнил твердо. Что касается «мужика», то самому Петру Федоровичу Кузнецову во время похода (23 июня) исполнилось 19 лет, а в этом возрасте, как известно, все 30-летние уже «мужики», а кому за 40 – те, непременно, «старики». ** По рассказам П. Ф. Кузнецова и Б. С. Воронова (см. выше) можно предположить, что этим руководителем был, вероятно, кто-то из политруков или заместителей командиров по разведке, которому и была вменена вышестоящим начальством ликвидационная группа из партизан, имена которых называл выше связной комиссара бригады Б.С. Воронов. Из записок Д. Я. Гусарова, посмертно опубликованных его дочерью Н. Д. Гусаровой (Отрывочные раздумья разных лет, -- «Север», 1996, № 2), известно также, что на время похода комиссару бригады Н. П. Аристову были даны членом Военного совета Карельского фронта Г. Н. Куприяновым некие «особые полномочия». Вероятно, эти полномочия распространялись и на решение судеб раненых и ослабевших партизан. П. Ф. Кузнецов убежден, что на противоположном берегу Елмозера и на плотах было добито выстрелом из пистолета более трех десятков партизан. *** Четвертый партизанский отряд «За Родину» перед выходом в поход в составе первой партизанской бригады И. А. Григорьева насчитывал в своих рядах 99 бойцов. **** Не могу не привести мнения человека, который в течение нескольких лет специально изучал личность В. П. Аристова и психологическую обстановку, которую он создал в партизанской бригаде во время похода летом 1942 года. Это писатель Карелии Дмитрий Яковлевич Гусаров. Да простит меня читатель за длинное цитирование: «Очень много сил потратил на выяснение – каким был Аристов? Опросил десятки людей, знавших его, изучил все, имеющееся в архиве, включая его личное партийное дело, чудом сохранившееся, обдумал и сопоставил факты – и вывод получился очень невыгодный для меня в смысле работы над повестью (Д. Я. Гусаров в начале задумывал написать о бригадном походе повесть, но материал затем потребовал иной, романной формы – прим. авт. К.Г.). Все говорит о том, что комиссар партизанской бригады был человеком отрицательным. «Трусоват», «жесток», «интриган», «карьерист», «подхалим» -- вот эпитеты, которыми награждают его и рядовые партизаны, и бывшие командиры. Встает вопрос – как такой человек мог оказаться на посту первого секретаря РК ВКП (б), а затем и комиссара бригады? Ответить трудно, ответ может быть лишь один – он имел высокого покровителя. И такой покровитель, вероятно, был в лице Г. Н. Куприянова, который до сих пор, невзирая на факты, защищает и высоко ставит своего земляка по г. Галичу. В карьере Аристова не играла ли роль такая «мелочь», как личная преданность покровителю? Взлет его начался в 1938 году, когда в Петрозаводск приехал Г. Н. Куприянов… Не этим ли объясняются и «особые полномочия», которые. По словам самого Куприянова, имел комиссар бригады? И это – несмотря на многие сигналы о его неправильном поведении в бригаде? А затем – назначение на пост зав. лесным отделом ЦК КП (б) КФССР в 1943 г., провал на этом посту в 1944 г., отправка на учебу в Москву с прекрасной характеристикой… Получается четкая логическая цепь… …Вновь и вновь убеждаюсь, сколь поверхностно, легкомысленно и «по-вождистски» занимался партизанским движением член Военного Совета фронта, первый секретарь ЦК республики Г. Н. Куприянов. Да, многое в партизанских делах делалось столь безответственно, диву даешься. Теперь это ясно. И как хорошо, что тогда, в годы войны, мы, рядовые партизаны, ничего этого не знали и свято верили, что все делается нашими руководителями самым лучшим, единственно возможным образом. Это помогало нам сохранить бодрость, веру, преданность, и это помогало одержать победу, хотя она в партизанской борьбе достигалась иногда слишком большой ценой» (Д. Я. Гусаров: Отрывочные раздумья разных лет. Запись датирована 12 января 1971 г., Север, 1996, № 2, с.57)
Возвращение домой Рассказывает Петр Данилович Поваров.* Поздно вечером, ближе к ночи с 16 на 17 августа мы стали готовиться к прорыву. Финны стреляли уже со всех сторон. Мы были почти в кольце. Около 21 часа наши самолеты пробомбили бараки на берегу Елмозера и Баранову Гору. На тот момент ни противник, ни мы сами не знали по-настоящему, куда движется партизанская бригада. Мы с командованием отрядов сошлись, чтобы посоветоваться, что делать. Тут и возникла мысль переправляться через озеро. Такое решение было принято, и в ночь с 16 на 17 августа мы стали подходить к озеру. Уже под утро остановились на привал в трех-пяти километрах от берега. Здесь днем 17-го наш отряд «Боевые друзья» приняли большой бой. У нас убитых не было, что объяснялось хорошо организованной обороной и защитой каждого бойца. В те часы все, кто знал о наших планах, думали, конечно, о предстоящей переправе. Очень это опасная операция. Но размеры Елмозера 12 на 28 километров. Обходить его было бессмысленно. Нас бы заклевали. В ночь с 17 на 18 августа бригада двинулась к переправе. Там должно было быть семь сплавных лодок, и мы на них рассчитывали. Но у берега оказалась только карельская долбленка. На ней отправили в разведку за остров, на материк бойца Богданова. Он был не из нашего отряда, и я его больше не видел. Кинулись разбирать бараки. Заскочил в один из них и я. На полу валялись патроны, ящики, немного галет – все перевернуто, брошено… По распорядку переправы я должен был отправиться с ранеными на шестом плоту. Но получилось по-другому. Я выскочил на плот, чтобы подвести его к берегу. Взял шест, оттолкнулся ото дна и при этом наклонился. И в этот момент почувствовал, что ранен. Стреляли с острова. Пуля пробила мне предплечье левой руки, попала в гранату на поясе и затем, рикошетом, в бедро левой ноги. Я выскочил на берег. Клава Матросова быстро перебинтовала бедро, руку повесила на перевязи на шею. На том же плоту, где меня ранило, с тремя другими партизанами я переправлялся через озеро. Переправлялись сидя. Здоровой рукой я греб лопаткой, которую подобрал на берегу. Не помню, в какое время мы отправились, но на другом берегу, у острова, мы были уже в 12 часов дня. Что творилось во время переправы, пересказывать не берусь. Только один случай, на моих глазах. Боец Василий Федорович Акулов из нашего отряда, 38-летний мужик, раненый в руки и обе руки привязаны ему к шее, -- споткнулся, упал, барахтается и не может встать – ни сил у него больше нет, ни рук. А вокруг лежат такие же обессиленные и раненые. Некому помочь. И Акулов просто захлебнулся… На другом берегу мы немного посидели и отдохнули. Я выбросил гранату, которая была помята пулей. Потом минут 10-15 шли с острова на материк по воде. Дно было крепким, идти было хорошо. Вышли на небольшую боровинку. Впереди было огромное болото. Отдохнули и снова двинулись вперед, пока не встретилась неширокая речка. Пригнали сюда два плота и по ним стали переходить ослабевшие и раненые. А кто чувствовал в себе силы – плыл. Однако дальше мы увидели совершенно топкое болото и протоку шириной примерно 100 метров. Бойцы подходили к этой протоке, но перейти ее было невозможно – она была глубокой, и многие стали занимать кочки, что повыше. Смотрю, командир нашего отряда Ф. И. Греков тоже сидит на кочке, ждет помощи. Я тоже пробирался, пробирался к кочке, забрел в воду по пояс, но кочка оставалась в полутора метрах, и я не смог до нее добраться, стоял в воде семь часов. Бойцы стали обходить протоку справа. Вижу, идут, идут, проваливаются, и только пузыри кипят на поверхности… Стою и смотрю, как переправляются наши девчата. С вещмешками, в фуфайках и сапогах, пилотки на голове, за спиной вещмешок, сбоку санитарные сумки… Клава Матросова, Аня Балдина, Наташа Герасимова. Такие, вроде, слабые, а плывут, плывут, барахтаются. Одна переплыла, другая, третья следом. А я стоял и казнил себя. Как же я до того допустил, что стою вот сейчас, а мои ребята плывут?! Вот какой-то боец в тельняшке кричит мне: -- Ну что, товарищ комиссар? Давай со мной, на ту сторону? Я отвечаю: -- Мне и стоять-то больно. Он отвечает: -- Ну ладно, а я сейчас… И поплыл. Как сейчас вижу его тельняшку и сапоги. Начал он хорошо, поплыл лихо, а до берега всего десяти метров не дотянул, остановился, забарахтался и скрылся под водой… Сил не хватило. Потом появились плоты, понемногу стали собирать с кочек раненых и ослабевших. Забрали Ф. И. Грекова, потом наш отрядный пулеметчик И. А. Улитин приплыл и за мной. И оказалось, что берега за протокой нет, есть отмель, по которой нужно брести еще почти полкилометра. А здесь уже Аристов торопит: -- Быстрей! Попадем в плохое положение. Финны обойдут с Барановой Горы! Но Греков отрезал: -- Пока комиссар не будет доставлен, я с места не двинусь! А на берегу отряд уже разжигает костер, ждут меня. Аристов шумит: -- Двигаться надо, некогда тут греться… Федор Иванович со злостью ему отвечает: -- Пока комиссара не приведем в порядок, отряд не двинется с места! Меня раздели догола, окровавленное белье бросили в костер. В вещмешке у меня была запасная пара, переодели. Девки сделали перевязку. И так помаленьку обсушился, отдохнул и почувствовал, что смогу самостоятельно двигаться. Впереди было еще 40 километров нейтральной полосы. Когда мы отошли от привала километров пять-шесть, на нас напала группа финнов. Мы залегли, заняли оборону, но с группой справились без нашего отряда, и мы двинулись дальше. На половине пути встретили отряд Введенского.(П) Они принесли продовольствие, очень дружно нас встретили. Командира мы хорошо знали. Он был командиром первого взвода в «Боевых друзьях», а потом стал командовать отрядом. Его жена Дуся Введенская сделала мне новую перевязку. По нейтральной полосе мы шли только днем, а ночью спали. Я шел на своих ногах, нес автомат ППШ, пистолет, в полевой сумке были записи, которыми я теперь руководствуюсь в своих воспоминаниях. И все равно – ложился вечером на ночевку и каждый раз думал – а встану ли завтра? Такие настроения у меня тогда были. Поверьте, что у здорового и у раненого солдата мысли всегда разные. После последнего боя прошло дня два-три, когда мы встретили пограничников. По-моему, они нас догнали. Они ждали нас у Барановой Горы. Обнялись, хлопали друг друга по плечам. Много радости у нас тогда было. Встретиться со своими после таких мытарств -- радостью было неописуемой! Дальше пошли вместе, и как привал – сразу все в кучу, и разговоры, разговоры. На Репных островах (поселок Услаг) нас встретила медицинская комиссия. Каждого осмотрели и куда-то определили. Особо тяжелых сажали в самолет и доставляли в Сегежу, в госпиталь. Меня записали на полет третьим, но самолет больше не прилетел, а пришел катер, и мы двинулись по реке Сегеже. Но вскоре стемнело, и катер встал в ожидании утра. Во время бригадного похода я вел список личного состава своего отряда, ежедневно делал в нем необходимые пометки. Список сохранился.** Так вот. При выходе в поход «Боевые друзья» имели 103 бойца. 10 из них были возвращены в самом начале для сопровождения раненых, которые 6-7 июля подорвались на минах еще при пересечении линии боевого охранения. В отряде остались 93 бойца. А вышли из похода только 27, из которых 11 были ранены, а 16 здоровых истощены до крайнего предела. И ни один партизан нашего отряда после возвращения из бригадного похода не избежал длительной госпитализации. \ Примечания* Рассказ П. Д. Поварова о походе в составе первой партизанской бригады И. А. Григорьева записан автором 27 ноября 1979 года и составляет более шести часов аудиозаписи. **«Список личного состава партизанского отряда «Боевые друзья», участвовавших в походе с бригадой (так в тексте – прим. К.Г.) с 29 июня по 25 августа 1942 года» составленный сразу после похода комиссаром П. Д. Поваровым, полностью приводится в приложении к настоящей книге.
«Приманка» Рассказывает Иван Александрович Комиссаров. Самое страшное и памятное из всего, что случилось в бригадном походе, -- это, конечно, переправа через Елмозеро. Потому, что на плоту ты беспомощен, никак не можешь маневрировать. Хорошо, что ветер оказался попутный. Ветром-то все равно толкало маленько. Если бы встречный ветер, мы все бы тут погибли, не переправиться бы нам. И спасибо, Петр Федорович помог.* И вот на другом берегу огромное болото, идешь, идешь, и вот видишь – промоина вот такая, растительности нет, дна не видно. Это как бы ловушка такая, метра три-четыре шириной. И там уже не достаешь до дна и нужно бросаться вплавь. А на себе фуфайка надета, сапоги, оружие – у кого оно еще осталось. У меня к тому времени только наган был. И уже многие в эти промоины-ловушки ушли, многие. На мне хороший финский рюкзак был. Начинаю тонуть, а рюкзак надуется пузырем и меня за лямки вытягивает. Снова тону, снова поднимает. А я в это время еще и руками гребу. Так несколько таких ловушек-западней я прошел, с этим вещмешком. Обо мне много Дмитрий Яковлевич Гусаров написал в своей книге -- и про отравление грибами, и про болезнь живота, и про мои мучении во время выхода бригады. Все это так и было, он по нашим рассказам писал. И то, что я сам просил, чтобы меня застрелили – правда. Никто из ребят не смог меня добить, и Ф. И. Греков приказа такого не дал. Но вот Ольгу Павловну Пахомову, нашего медика, действительно, сами пристрелили. Она пошла в поход беременная. Никто не знал, что у нее беременность на четвертом месяце. А пока ходили – шестой месяц наступил. И в бою ее ранило в живот. Я в это время в разведке был, возвращаюсь и узнаю про Ольгу Павловну (У). Никогда, ни до бригадного похода, ни после в нашем отряде «Боевые друзья» раненых не бросали и тем более не добивали. Никогда такого не было. После бригадного похода мы ни одного своего раненого не оставили, всех выносили.** После выхода к своим на реку Сегежу всех нас, доходяг, на катере доставили в Сегежу, где-то неподалеку от ЦБК выгрузили и сопроводили в заводоуправление, где располагался военный госпиталь. Вшей на каждом была настоящая тьма! Их было столько, что сейчас я даже не представляю, как их можно было выдержать. Это же ужас прямо! Два месяца не мылись, пот, грязь, дожди… У меня хороший свитер был, трофейный, но там в каждой клеточке по две вши сидело. В таком виде нас в госпиталь не пускают. Санитар командует: -- Раздевайтесь. Вынимайте из карманов все, что может взрываться – запалы, патроны… Все разделись догола. Тоненькие – одна кожа да кости. При нормальном весе 56 килограммов, потом 57, а после войны 59 килограммов 600 граммов, я поступил в госпиталь после похода с «бараньим» весом – 42 килограмма. Меня даже родной дядя не узнал, хотя я с ним виделся перед самым походом. Но все эти запалы и патроны нам надоели, никто с ними возиться не стал. Сняли свои тряпки и побросали в кучу. Нас побрили и обработали во всех местах какой-то заразой – щиплет! Потом поместили по палатам. Ночью во дворе страшная стрельба поднялась. Что такое? Оказалось, санитаром лень было возиться с нашим тряпьем, они развели костер и вилами в огонь все побросали. А в огне наши «заначки» стали рваться. Санитары мигом разбежались, кто куда. Зачем нужен был этот бригадный поход? Оправданы ли были такие большие жертвы? Как тут судить? У каждого ведь своя правда. Я был лично знаком с Геннадием Николаевичем Куприяновым, в то время первым секретарем ЦК партии нашей республики, членом Военного совета Карельского фронта и генерал-майором. И он меня знал хорошо. Когда Куприянов приезжал в Карелию презентовать свою книгу «За линией Карельского фронта» мы с Васей Касьяновым, знаменитым партизанским разведчиком по кличке «душа» просидели в номере Куприянова почти до утра. Куприянов рассказал нам, что в 1942 году со стороны Карельского фронта планировалось наступление с целью освобождения Ленинграда. Сюда было стянуты войска численностью до 250 тысяч бойцов. Подозревали об этом и финны, которые также сконцентрировали войска на этой линии фронта. Партизанскую бригаду в этой операции запланировали направить для дезорганизации тыла противника. Так было якобы спланировано в Москве. Но потом планы изменились. Наши войска сняли и перебросили под Сталинград, а чтобы финны не догадались об этих переменах, решили пожертвовать нами. Пусть мол, бригада воюет, а финны думают, что не зря такую силу бросили к ним в тыл. Значит, какое-то серьезное дело заворачивается. Тогда, в номере гостиницы «Северная» Куприянов рассказывал, что из-за нас финны не отозвали с нашего фронта ни одной воинской части… Ну а мы-то все, как? Получается, мы с ребятами оказались, будто червяки на крючке, -- приманкой. Выходит так, что под неосуществившиеся планы командование положило целую бригаду? Я не великий стратег. Я знал только приказ. Но не потому ли до высоты 264,9 все мы в бригаде не знали, куда на самом деле должны идти? Примечания* Петр Федорович Кузнецов, разведчик партизанского отряда «За Родину», рассказ которого мы привели выше. Д.Я. Гусаров в романе-хронике «За чертой милосердия» так описывал «экипаж» плота, на котором переправлялся И. А. Комиссаров: «Выехали вчетвером – Ваня Комиссаров, Саша Лозин и еще один малознакомый боец из новичков…» Этим «малознакомым» был далеко не новичок, а П. Ф. Кузнецов. ** И да простит меня читатель, но я вновь должен привести – почти целиком – еще одну запись Д. Я. Гусарова из его «Отрывочных раздумий…» на тему, которой мы сейчас коснулись. Она датирована 10 октября 1970 года: «Вчера весь вечер разговаривал с Иваном Комисаровым о походе партизанской бригады в июне – августе 1942 г. Партизаны охотно и много рассказывают об этом походе, но у меня сложилось впечатление, что они не хотят, чтобы об этом походе была написана вся правда. Долго думал – в чем дело? Казалось бы, им нечего бояться. Каждый из них, за малым исключением, честно и мужественно выполнил свой ратный долг, проявил такое мужество, которое сейчас самим кажется невероятным. Откуда идет опасение? Думается, даже у самого честного бойца живет и с годами усиливается чувство стыда и какой-то моральной вины за все те общекомандные ошибки и отступления от морали, пусть даже вынужденные тяжелейшей обстановкой, которые имели место на партизанской тропе бригады. И чем дальше уходит время, тем сильнее дает себя знать чувство вины перед товарищами, оставшимися там, в паданских лесах. Да, после 18 июля 1942 года жизнь бригады вынужденно строилась по принципу – что полезно, то и морально. Сначала оставлялись единицы, потом – десятки, наконец – целый отряд «Мстители» и отделение нашего отряда… В войне «жертвы прикрытия» -- дело обычное и даже неизбежное. Но в бригаде это носило удивительно тайный характер. Бойцы и командиры навряд ли знали, что их оставляют на смерть, они могли лишь догадываться об этом, а давались им совсем иные задания. Это особенно видно на истории отряда «Мстители». 20-21 сентября 1970 г. во время отвода лесосечного фонда на берегу одного из далеких лесных озер, на северо-запад от пос. Тумба, были найден останки 47 человек, несколько металлических котелков и одна винтовка (русская, образца 1929 г. (?) с разбитым пулей прикладом. Это найдено точно в тех местах, куда ушел на поиски продуктов 6 авг. 1942 г. отряд «Мстители» с командиром А. И. Поповым. Он ушел с высоты 195,1 в составе двух взводов, чтобы найти продукты на сопке в 5 км от стоянки бригады, и не вернулся. Бригада так и не дождалась отряда, тронулась на север, оставив на высоте 195,1 взвод Бузулуцкого, потом, через 4 км, отделение из отр. «Боевые друзья». Потом, при переправе через р. Сидра, сзади слышали яростный бой… Больше никто ничего об отряде Попова не слышал. И вот останки 47 человек – это, конечно, бойцы отряда Попова. Они ли вели тогда бой, или взвод на высоте, или отделение «Боевых друзей» -- никто ничего не знает и не захотел узнать даже тогда, когда территория в 1944 году была освобождена и никакого труда не составляло осмотреть эту местность. А ведь в те дни живы были те, кто отправлял отряд, -- Н. П. Аристов, Г. Н. Куприянов, С. Я. Вершинин… Что это – упущение или нежелание знать правду, боязнь этой правды и ответственности за неё? Куда как проще – ждать в Сегеже возвращения отряда Попова и потом, через два месяца, принять решение «считать отряд без вести пропавшим…» И в этот список были включены даже те, кто был оставлен раненым на поле боя в предыдущих боях или добит при отрыве от противника. Так случилось с бойцом Иваном Филипповичем Соболевым, 1923 г. рождения, который еще 31 июля был добит командиром отделения Шевяковым ударом приклада по голове, но остался жив, попал в плен и сейчас живет в Донбассе, является «отцом большой семьи» и ударником коммунистического труда. В списках он числится «ушедшим с отрядом Попова». А судьба фельдшера Оли Пахомовой, Василия Мануйлова и многих других, кому суждено было погибнуть самой тяжкой и горькой смертью – не от пули врага, а от пули своих… Как написать об этом? Чтобы не очернить того великого, чтобы сделано партизанами и не отступить от правды?» (Д. Я. Гусаров: Отрывочные раздумья разных лет. Запись 10 октября 1970 г. Публикация Н. Д. Гусаровой, -- Север, 1996, № 2, с.56)
Гнетнев К. В. Тайны лесной войны. Партизанская война в Карелии в 1941-1944 годы в воспоминаниях участников, фотографиях и документах. Далее читайте:Гнетнев Константин Васильевич (авторская страница).
|
|
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА |
|
Редактор Вячеслав РумянцевПри цитировании всегда ставьте ссылку |
Немилосердная тяжесть партизанской войны в Карелии, героизм и мужество
бойцов, равно как и равнодушно-казенное отношение к их судьбам высшего
командования, словно в капле воды, воплотились в одном событии лесной войны –
походе первой партизанской бригады под командованием И. А. Григорьева в
июне-августе 1942 года. Об этом походе многое сказано и написано. Ему посвящен
роман-хроника Д. Гусарова «За чертой милосердия». Роман создан на строго
документальной основе в прошлом рядовым писателем-партизаном. Вероятно, поэтому
он исполнен не показного мужского сострадания и пронизан стремлением понять, что
же на самом деле двигало командованием Карельского фронта и Штаба
партизанского движения, когда оно принимало решения, от которых зависело
жить или не жить сотням людей.