|
|
Константин Гнетнев |
|
- |
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА |
БИБЛИОТЕКАА: Айзатуллин, Аксаков, Алданов...Б: Бажанов, Базарный, Базили...В: Васильев, Введенский, Вернадский...Г: Гавриил, Галактионова, Ганин, Гапон...Д: Давыдов, Дан, Данилевский, Дебольский...Е, Ё: Елизарова, Ермолов, Ермушин...Ж: Жид, Жуков, Журавель...З: Зазубрин, Зензинов, Земсков...И: Иванов, Иванов-Разумник, Иванюк, Ильин...К: Карамзин, Кара-Мурза, Караулов...Л: Лев Диакон, Левицкий, Ленин...М: Мавродин, Майорова, Макаров...Н: Нагорный Карабах..., Назимова, Несмелов, Нестор...О: Оболенский, Овсянников, Ортега-и-Гассет, Оруэлл...П: Павлов, Панова, Пахомкина...Р: Радек, Рассел, Рассоха...С: Савельев, Савинков, Сахаров, Север...Т: Тарасов, Тарнава, Тартаковский, Татищев...У: Уваров, Усманов, Успенский, Устрялов, Уткин...Ф: Федоров, Фейхтвангер, Финкер, Флоренский...Х: Хилльгрубер, Хлобустов, Хрущев...Ц: Царегородцев, Церетели, Цеткин, Цундел...Ч: Чемберлен, Чернов, Чижов...Ш, Щ: Шамбаров, Шаповлов, Швед...Э: Энгельс...Ю: Юнгер, Юсупов...Я: Яковлев, Якуб, Яременко...Родственные проекты:ХРОНОСФОРУМИЗМЫДО 1917 ГОДАРУССКОЕ ПОЛЕДОКУМЕНТЫ XX ВЕКАПОНЯТИЯ И КАТЕГОРИИ |
Константин ГнетневБеломорканал: времена и судьбыПРИЛОЖЕНИЯГлава втораяДостоинство правдыКто такой «кулак» и как с ним бороться «Проспект Октябрьский, д.52-а, кв.9, Москвину Василию Евдокимовичу ИнформЦентр МВД Карельской АССР, 8 октября 1990 г. Архивная справка В архиве МВД хранится семейная карточка Москвина Евдокима Егоровича 1882 г.р. урожденного села Донское Тамбовского района ЦЧО. Как кулак был выслан постановлением Тамбовской райтройки 22 ноября 1933 года на поселение в Карелию. Прибыл с семьей в Карелию в Сорокский район поселок Верхняя Идель 3 декабря 1933 года. В карточке перечислены члены семьи Москвина Е. Е., находящиеся с ним на поселении. Москвины: Прасковья Ивановна, жена, 1882 г.р. Николай Евдокимович, сын, 1913 г.р. Находился в бегах с 10.04.1938 г. по 20.12.1938 г. Василий Евдокимович, сын, 1916 г.р. Находился в бегах с Верхнего Иделя с 10.04.1938 г. по 20.04.1938 г. и с 10.12.1938 г. по 20.12.1938 г. Федор Евдокимович, сын, 1925 г.р. Мария Евдокимовна, дочь, 1928 г.р. умерла – данные на 3 апреля 1934 г. Сведений об освобождении Москвиных с поселения не имеется. Также в архиве МВД нет материалов о работе трудпереселенцев. В связи с войной многие документы погибли. Основание: семейная карточка Москвиных. Зам. начальника отдела Савушкин Ст. архивист Маркиева».
Семью кулаков Москвиных привезли в Карелию в одном товарном эшелоне с семьей моего деда, тоже кулака Гнетнева Ивана Степановича. С дедом была бабушка Степанида Николаевна и двое сыновей – Василий, мой будущий отец, и его младший брат Володя. У Володи жизнь на Севере оказалась не очень долгой – до войны только, меньше десяти лет. Он получил смертельную рану при защите Ленинграда, умер в сортировочном эвакогоспитале № 2222 25 марта 1943 года и похоронен на Пискаревском кладбище. Дед прожил еще меньше. Точно такая же семейная карточка в архиве МВД есть и на кулаков Гнетневых. Семьи разные, жили в разных областях, но одно общее есть в этих карточках: тут и там детям прибавили к возрасту по одному году. Я долго разбирался с этой путаницей у отца: он сам считал себя родившимся в 1915 году, в паспорте указан 1914 год, а в архивной карточке 1913-й. В. Е. Москвин показал мне свидетельство о рождении, выданное ему в родном сельсовете еще до войны. В нем указано точно: «родился в 1917 году 28 января…» В карточке – в 1916 году. Ларчик открывался просто. Хитрые писарчуки Беломорско-Балтийского комбината ОГПУ поступили таким образом, чтобы пораньше выгнать пацанов-«кулацкое отродье» на работу наравне со взрослыми. О существовании Василия Евдокимовича Москвина я знал с детства. Некоторое время он жил с семьей на Беломорско-Балтийском канале, работал главным бухгалтером Сосновецкого техучастка и не единожды гостил у нас на 17-м шлюзе. О Москвине часто вспоминал отец, всякий раз отмечая его высокую грамотность и недюженные способности. И только в конце 80-х – начале 90-х годов, когда ни отца, ни матери у меня уже не было, а на страницы газет стали попадать немыслимые прежде рассказы и документы о том, что творилось в 30-х, он неожиданно позвонил. Оказалось, жив, читает, волнуется, и живем-то мы в Петрозаводске совсем недалеко друг от друга… Я пришел к Москвину с диктофоном и попросил, как можно подробнее рассказать, каким образом они, Москвины, стали кулаками и попали в Карелию, и что это было такое – трудпоселок Верхняя Идель. После чая мы сели за круглым столом в большой светлой комнате, Василий Евдокимович рассказывал, а его супруга, ингерманландская финка Хильма Матвеевна тихонько ходила вокруг, кое-где поправляла, кое-что уточняла и всё время приговаривала тихим голосом: «Вася, может не надо, а?» Василий Евдокимович изредка прерывал рассказ, устало приподнимал очки на лоб и без всяких эмоций односложно отвечал: «Всё равно скоро умирать». Ниже я привожу полный текст магнитофонной записи рассказа Василия Евдокимовича Москвина об этом времени. Мне пришлось только расставить абзацы да чуть-чуть подредактировать текст: речь устная не во всём бывает хороша, если её просто переписать на бумагу. Запись сделана 22 февраля 1991 года.
«Наш отец Москвин Евдоким Егорович воевал на фронте с австрийцами и в 1914 году вернулся раненный и с пулей в сердце. Семья была большая, но работали все много и стали помаленьку жить хорошо. На селе жили и бедняки. Разные среди них люди были, в том числе и зловредные, которым не нравилось, когда мы стали жить хорошо. А сами лентяи: огород им вспаши, дров привези, чуть ли не хлеба напеки… Откуда у нас пошла хорошая жизнь? Я не знаю, когда у нас старшие построили кирпичный дом, но он у нас был. По разговорам, строили его сами, семьей: рыли ямы, добывали и носили глину, песок… Так было заведено. Двор был построен хорошо. Помню деда. Это был безграмотный старик, но трудолюбивый и порядок любил. Еще он умел как-то по-особенному подойти к людям, ладить с ними. Однажды дед познакомился с лесничим из села Горелое Михаилом Самойловичем Ослоповым. Тогда лес тоже рубили, отводили для этого делянки. Но потом деловой лес вывезут, а все остальное бросят: никто делянки не убирал. Однако лесникам нужно было готовить почву под будущие посевы молодого леса, а значит, самим приходилось делянки очищать. Дед договорился с Ослоповым, что очисткой делянок будем заниматься мы сами. Работать будем бесплатно, но только всё ненужное, что на делянке соберём, -- наше. Рабочие руки у нас были: мне исполнилось тогда 13 лет, старшей брат Михаил, другим братьям от 5 до 14 лет… У нас ничего не пропадало: хворост, жердочки, иной какой лес – всё шло в дело или на базар. Были лошади, стали работать и зимой. В общем, хороший пошел оборот у деда. Стали завидовать. А с Ослоповыми мы дружили. Село Горелое было от нашего Донского в 25 километрах по Моршанскому тракту. У Ослопова сын был врачом в Тамбове, помню табличку на улице Советской: «Здесь принимает врач Ослопов». Ослоповы едут в Тамбов, к нам заезжают, мы ездили к ним… Это был, вероятно, 1927 год. Коллективизация у нас началась в 1930 году. Колхоз назывался «13-й Октябрь». Такой был первый период нашего обогащения, который я помню. Село Донское -- среднее село: 500 дворов. Жители на телегах с бочками воды дежурили по очереди – такая была пожарная обязанность. Но беда: не было пожарных сараев, где можно было это имущество хранить. Сельсовет дал нашей семье предписание: в разных сторонах села построить два пожарных сарая. Наверное, чтобы компенсировать затраты, нам дали в аренду на три или четыре года брошенные земли возле реки. Там был один песок, запущенная совсем земля. Отец съездил в город, достал там какой-то альбом с картинками, где были показаны различные овощные культуры, привез семена. Мы вышли все от мала до велика, эту землю разделали в лучшем виде и засадили. Правда, на прополку приглашали девок – за плату. Нужно сказать, что землю в аренду мы взяли на два семейства и сараи строили на двоих. Был у нас такой Анисим Петров. Сельсовет располагался в его доме, он был в курсе всех дел – свой человек, и у него первого такая идея появилась. Выстроили мы сараи, все чин-чинарём. Договор на землю оформили. А тут и овощи пошли – дыни, арбузы, еще чего-то, не успеваем на подводе отвозить на рынок, так здорово уродила земля после долгого отдыха. Просто жуть! Работы выпала настоящая прорва: песок, вовремя не польешь – сгорит всё, а река рядом, и давай таскай-поливай. Всё вручную… Опять народу завидно. Косятся, удивляются, как это у отца с дедом всё добром оборачивается? За что, мол, ни возьмутся – один прибыток. В ту пору числились мы уже в числе «середняков». Были еще «крепкие середняки» и «маломощные середняки» -- такая таблица существовала. Помню НЭП*. Товаров на рынке завались, сам рынок бурлит. Село само по себе жило неплохо, и без хлеба никто не сидел. Началась коллективизация. Сразу почувствовали, что дело дрянь. Вроде, добровольно надо бы: ленинские слова о социализме и добровольности тогда все знали. А на деле получается наоборот. Приходят и говорят: «Пиши заявление в колхоз! Не будешь писать, в Казахстан поедешь».
* НЭП – (новая экономическая политика) – политика, основы которой разработаны В. И. Лениным, должна была сменить господствовавшую до этого «политику военного коммунизма». Осуществление НЭП началось в 1921 году и завершилось во второй половине 30-х гг. НЭП предполагал замену продразверстки продналогом, разрешение частной торговли и работы мелких капиталистических предприятий, расширение аренды, перевод на хозрасчет, выплату зарплаты деньгами, а не натурой и так далее.
Стали отбирать скот, лошадей поотбирали, пообрезали им хвосты, связали веревками. Начались бесконечные хлебозаготовки. Причем всё, что положено по налогам, мы сами аккуратно вывозили. Нет, давай еще, еще и еще! Принесут квитанцию с синей полосой, потом следом с красной полосой: «Вот, отвези это, и больше мы к тебе не придем. Отвези!» Ну, что тут делать: семья, самим есть надо, так ведь не слушают: давай, и всё! Так возили до последнего, и однажды случилось такое дело, -- это уже я сам хорошо помню. Приходят к нам на двор снова. Все тот же Каменский, активист, без которого ничего дурного на селе не обходилось. Пришли трое, везде в ригах штырями прощупали-проткнули – спрятанный в ямах хлеб искали и не нашли. Вошли в дом. А раньше у нас хлеб для еды пекли один раз на всю неделю. Такой день как раз и выдался: печеный хлеб для всей семьи лежал на полочке. И Каменский от злости решил весь этот хлеб у нас забрать. Отец больше не смог себя сдержать и ударил Каменского. Ничего, конечно, не случилось, не убил, но отца забрали, увезли в город, судили на три года тюрьмы в Иркутске. В тюрьме отец пробыл недолго, бежал вдвоем с товарищем. Погоня за ними была, на поездах они уезжали, потом в каких-то озерах в камышах отсиживались – одно мучение. Мой старший брат Михаил в ту пору работал в Тамбове в Бактериологическом институте, за конями, за зверьем всяким ухаживал. Он меня устроил в институт на двухмесячные курсы для обучения прививкам оспы. Тогда в области обнаружили заболевание оспой и стали готовить персонал для проведения массовых прививок оспы. У нас было два курса по 60 человек на каждом. После обучения из выпускников сформировали специальные бригады и отправили по районам на работу. Я попал в Хворостянский район Воронежской области, неподалеку от станции Грязи. Позже перебрался и в свой район, в Лысые Горы. Однажды заведующий городским отделом здравоохранения доктор Дмитриевский увидел, как я работаю, и решил отправить меня на два года на курсы помощников лечебных врачей. Загорелся: «Давай, давай, Василий туда. У тебя получиться!» Отвечаю, что у меня нет законченной семилетки – не примут. Он настаивает: «Это дело не твое. Мы сами все сделаем…» И очень мне туда хотелось, в медицину. Но совесть все время грызла, мол, по блату устраиваешься… И я не пошел. Немного позже узнаю: объявили 11-месячные курсы в педагогическом техникуме, готовят учителей. Сдал экзамены в объеме семилетней школы, и меня приняли. Это 1930 или 1931 год. Учусь хорошо, старостой избрали, уважают. Со мной в техникуме учился парень из нашего села Елисеев Мишка. А тут новое поветрие – давайте вступать в комсомол, все заявления пишут. Думаю: а я-то как? А все уже спрашивают: «Ты почему не пишешь?» Я Мишку остерегался, он в этом самом комсомольском бюро-то как раз и сидел. Так отнекивался, отнекивался от вступления в комсомол, а потому, когда уже не знал, чего говорить, -- написал заявление. Идет бюро, пригласили нас всех, вызывают по очереди. Доходит очередь и до меня. Мишка говорит, что его заявление нужно отложить, мы его рассматривать не будем. Все зашумели: «Это почему? Что это такое!» А я встал и просто ушел. Стыдно мне стало тогда. В моей справке было записано: «крепкий середняк», но люди все равно считали – «кулак». К слову, я сам помогал в нашем сельсовете секретарю Милованову эти самые справки писать. Он меня очень уважал и потому дал такую справку. Если бы написал: «кулак», ни о какой учебе думать бы не пришлось: «кулака» никуда бы близко не подпустили. И больше на свою учебу в педтехникум я не пошел. Стыдно. Приходили оттуда целые делегации, мол, возвращайся, ты чего? Никто тебя не исключал, комсомол одна, а учеба другое, и все такое прочее. Но я не вернулся. А в 1930, 1931, 1932 годы случился страшный неурожай, голодовка*. Народ в разброде: никто не знает, что делать, куда идти и чем кормить семьи. Я теперь даже не могу вспомнить, как мы-то, Москвины, убереглись от полного вымирания. Только отрывочно вспоминается, вроде, кого-то на торфоразработки наладили, кто-то кирпичи делал… И лесом, лесом спасались тоже – грибы, ягоды… А вообще, думаю, выжили единственным – привычкой цепляться за любую возможность, жадностью до работы и до жизни. Ведь на моих глазах народ сотнями по селам умирал, матери своих детей ели.
*По данным известного советского историка Роя Медведева, опирающегося в расчетах на косвенные данные переписей 1926. 1937 и 1939 годов, в зерновых районах России в 1932-1933 годах от голода умерли от 6 до 7 миллионов человек.
Да, тут и отец из Иркутска пришел, мы побаивались, что его снова возьмут – не взяли. А тут «набор» в Казахстан – выселение кулаков. Ведь в Карелию – это уже второй «набор» был, первый в Казахстан отправили. К тому времени у нас уже всё забрали, подчистую. У нас ничего уже не было. Но все едино: семью посадили в теплушки в готовом эшелоне на отправку в Казахстан. Меня оставили. Отец передал мне в кусочке хлеба записку с адресом нашего знакомого адвоката Павла Ивановича Лобова в Воронеже, который работал в прокуратуре ЦЧО (ЦЧО – центрально-черноземные области – прим. К. Г.) С отцовой запиской Лобов поехал прямо к первому секретарю райкома и уговорил оставить нашу семью в селе. Меня не взяли на высылку потому, что у старшей сестры Полины мужа посадили в тюрьму, и некому было ухаживать за детьми. Вот я и должен был оставаться вроде няньки. Павел Иванович Лобов и его мама Ольга Ивановна были очень хорошие люди. Мы знали их потому, что носили в город на продажу молоко, масло и прочие продукты из своего хозяйства. Так делали многие. Ко времени отправки в Казахстан у нас отобрали две дойные коровы, пару рабочих лошадей, надворные постройки. Одним словом, все, что было. Однако затем в сельсовет пришло предписание, коров и лошадей нам вернули. В колхоз мы не вступали, да никто и не приглашал после этого. К зиме я уже работал, кажется, в лесу на подсочке. А тут подоспел и новый «набор». Тут уж все вышло, будто по заведенному. Днем подали две подводы, посадили на них нашу семью. Что тут поделаешь – власть, а власти сопротивляться не станешь. По селу нас везли, – честно тебе говорю, -- люди плакали. На подводы нам кто хлеба, кто тряпку какую бросит, ведь ничего своего уже не было. Объявили, что едем на лесозаготовки. Топоры и пилы от нас забрали и где-то в вагоне заперли. В вагоны-телятники посадили, двери закрыли, и только маленькое окошко под потолком, забранное решеткой. Да, не окошко – отдушина. В вагоны печки металлические поставили. Ни согреться от них, ни сварить чего – все трясётся, дрожит; бабы кастрюльку за трубу проволочкой привяжут и стоят рядом, караулят. Дети ведь с собой, кормить надо. А детей в эшелоне много было. Дров для печурок не давали. Изредка где-нибудь на станции кинут ведерко уголька на вагон, и на том спасибо. Мы ножом под нарами досок настругаем и помаленьку подтапливаем. Вагоны старые, 16,5 тонн, по 50 человек семейных в каждом. Нары в два-три этажа набиты до предела, всем надо что-то покушать, как-то свои дела справить – живые же люди. Туалет – дыра в полу пробита да тряпкой завешена, одеялом старым. Целый месяц так ехали, целый месяц. Все обовшивели. Один раз за дорогу между Чудовом и Волховстроем на станции Званка нас помыли в бане. Привезли в Сороку, станция «Сорокская», нынешний Беломорск, разгрузили и ходом в Шижню. Там, на втором километре* лагерь от заключенных только что разгрузили. Нас в освободившиеся бараки и под охрану. Вот здесь, на «втором», началась такая дифтерия, что дети до школьного возраста все наповал поумирали. Все они там остались… По семь-восемь ежедневно хоронили. Из ребят сохранились только те, кто к нам в поселок Верхняя Идель приехали.
** На окраине старинного поморского села Шижня, расположенного в двух километрах от соединения ББКанала с Белым морем, был расположен крупный концентрационный лагерь 8-го отделения Беломорстроя НКВД. Здесь же, правда, на противоположном берегу канала, дислоцировался штаб 8-го отделения. В настоящее время на бывшей территории лагеря располагаются Беломорский морской порт и рабочий посёлок Водников. До сих пор это место называют в обиходе по-лагерному -- «вторым»
В Шижне сразу собрали мужиков и парней и отправили в Верхнюю Идель* строить поселок. Вернее, достраивать. Там уже были бараки, построенные заключенными, и некоторые здания, которые начали, но не успели закончить канадские финны, приехавшие в Карелию добровольно «строить социализм». На строительстве трудились несколько наших бригад, в том числе и бригады малолеток*. Был трактор и циркулярная пила, -- говорили, мол, ленинградцы дали за лес.
* Трудпоселок Верхняя Идель на 19-м километре автодороги ст. Кочкома Октябрьской железной дороги – Ругозеро, построенный для кулаков, высланных в Беломорско-Балтийский комбинат ОГПУ из Центрально-Черноземных областей России. В настоящее время эти земли занимает садоводческий кооператив работников Надвоицкого алюминиевого завода «Металлург». **Мой отец Гнетнев Василий Иванович, которому на момент высылки исполнилось 18 лет, один или два раза в 60-е годы под хорошее настроение вспоминал, как в то время руководил одной из таких бригад.
Вплотную к озеру стояли готовые три или четыре барака, в которых мы поначалу жили. По грубой и небрежной («топорной») работе мы определили, что их строили заключенные. Финны построили двухэтажное здание, -- позже в нем был устроен интернат. Столовая, магазин, пекарня, клуб – все это финны спланировали вместе, компактно, но достроить не успели. Достраивали уже мы сами. Потом начали строить жилье. Все дома были на две квартиры, но типы домов разные. Вот мы, Москвины, жили в доме со входом посредине: войдешь в коридорчик, а из него на разные стороны квартиры. Ваши, Гнетневы, так же как и Малютины, жили в домах, где вход в квартиры был в торцах домов с разных сторон. И все эти трудпоселки Рамое, Нахканое, Летний и так далее построены примерно также. Я это заметил, когда сам работал в Колонизационном отделе лагеря и отчеты составлял. За все эти дома у нас потом из зарплаты высчитали. Заставили, вроде как, выкупить. Полностью за домик вычитали 5200 рублей, то есть квартира каждой семье стоила 2600 рублей. А дома после войны остались целы. Потом их куда-то продали, вывезли. Из нашего поселка, говорят, дома вывезли в Пиндуши, в Лумбуши и на Вичку*. На строительстве нас кормили, обували и кое-как одевали. И как только мы стройку закончили, стали платить зарплату. В поселке была конюшня, овощехранилище и все остальное, что требовалось для жизни. Всего домов было около сотни.
*Лумбуши и Пиндуши – пригородные поселки близ Медвежьегорска, где располагались подсобные хозяйства БелБалткомбината ОГПУ. Вичка – опытное хозяйство такого же назначения, но с молочно-товарной фермой и большими тепличным комплексом для выращивания овощей закрытого грунта.
Как только обустроились, а может, пораньше, еще со строительством, принялись корчевать лес за озером, разделывать землю, освобождать ее от камней. Посадили свеклу, капусту, картофель – все, что смогли. Уже через год поселковое овощехранилище на зиму набивали продукцией до отказа. Хотя в поселке и была комендатура, но фактически здесь образовалась сельхозартель, ее назвали «Прогресс», был свой председатель, кажется, Крашенков, и даже собственная печать. Люди-то здесь были все хозяйственные, рукастые. Крашенков позже даже собственный колбасный цех устроил – скот-то ведь свой был. Ленинградцы приезжали, колбаску от нас возили копченую, а в поселок выделили автомашину-полуторку, привезли динамо-машину мощностью 50 киловатт, смонтировали ее на ручье и поселок электричеством осветили. Работали мы на погрузке леса на 16-м километре. Я уже был бригадиром. В моей бригаде работала мать Валентины* Прасковья Ивановна, Мишка Снимщиков** и другие. Тут стали платить. Если три рубля в день заработали – уже хорошо, до сотни в месяц выходило.
* Валентина – Валентина Григорьевна Еремейчик (Малютина), заслуженный учитель школы Карельской АССР, участник Великой Отечественной войны, моя двоюродная сестра. Была выслана с хутора Маховщина Долгоруковского района Орловской (ныне Липецкой) области в Верхнюю Идель вместе с родителями: отцом Малютиным Григорием Васильевичем, мамой Прасковьей Ивановной Малютиной (Гнетневой) и братом Иваном. Брат Иван погиб на фронте. Семья проживала в Медвежьегорске. Г.В. Малютин умер 12.06.1960 г. П. И. Малютина умерла 21.11.1969 г. В. Г. Еремейчик (Малютина) умерла 17.01.1998 г. Все похоронены в Медвежьегорске. ** Мишка Снимщиков – к сожалению, биографическими данными не располагаю.
Года три мы работали без выходных. А потом стали иногда поступать телеграммы от начальства, и нам один день за месяц дадут отдохнуть. А так каждый день по 10-12 часов рабочего времени. Зимой на лесозаготовках не заработаешься – день короткий, хочешь -- не хочешь, а завершай. А летом работай от зари до зари. Все стирки, помывки, разные домашние дела -- это когда хочешь, тогда и делай. Только вот на работу попробуй не пойди! Жили мы в Верхней Идели так: первая улица, по которой въезжаешь в поселок, называлась Челюскинцев. Параллельно по правой стороне шла наша улица. Она называлась Трудовая. Малютины жили рядом с клубом и пекарней, потом Березняковы, а с левой стороны все остальные. Клуб был под одной крышей с пекарней и столовой. А дальше на правой стороне были два барака – детский сад и комендатура. Баня была на левой стороне, -- это вниз к речке, там же и здравпункт. Дальше, к 20-му километру еще одно поле было. Помню, там уже новые дома строить начинали. А на нашем поле, по ту сторону залива, позже был устроен аэродром. Из поселка, как правило, не убегали. Во-первых, публика сознательная, как говориться, была, это не заключенные. За все время помню, двое-трое отважились бежать, а так ничего, спокойно было. Все понимали: а куда бежать-то? По тракту сплошь лагеря, а лесом ни дорог, ни троп никто не знает. Это одно. Второе. Бригадиры и десятники у нас были из числа заключенных. Помню, прораб Константинов, старший прораб Буберг, немец. Это он строил поселок Верхняя Идель. Даже писарь Лукьянов в комендатуре, и тот из заключенных был. Рабочие табеля, пайки, как и заключенным, нам давали на пятидневку. Отрезаешь талончик от карточки и идешь с ним в столовую. За пятидневку подсчитывают процент выполнения: у того 500, у другого 600, так и определяют каждому пайку. Если кто-то не выходит на работу, о нём докладывают, стрелок из охраны приходит домой, забирает и сажает в камеру. Сколько назначат, столько и будешь сидеть – сутки, трое… В начале я запамятовал твоего деда Ивана Степановича Гнетнева*, а теперь разогрел память и припоминаю: он такой, ростом высоковатый был, худощавый. И сын его Володя** – тоже худощавый, больше на него похож. Но отец твой Василий*** скорее на мать с юности походил; она полная женщина была, осанистая, степенная -- Степанида Николаевна****. Володю и Василия я тогда хорошо знал, мы же ровесники, в клубе, на танцах и гулянках -- всё вместе.
*Гнетнев Иван Степанович – род. 1875 г. в селе Грызлово Долгоруковского района Орловской (ныне Липецкой области), хлебороб, плотник, С 1918 –го по 1922 годы служил в Красной Армии. Заведовал хлебофуражным пунктом при железнодорожной станции Долгоруково. Никогда ничем не болел, во время раскулачивания и при следовании в эшелоне, по воспоминаниям, «немного тронулся умом». Это выразилось в том, что он «почти всю дорогу пел». Петь он умел и любил, голос у него был очень красивый. На поселении в Верхней Идели прожил всего год с небольшим, внезапно и внешне беспричинно умер, сидя за столом в пустом доме. Похоронен на местном кладбище «за заливом» в феврале 1935 года. Ни могилы, ни кладбища к настоящему моменту не сохранилось. ** сын Володя – Гнетнев Владимир Иванович, род. 1917 г. С 20 января 1937 года работал на Беломорско-Балтийском канале старшим надзорщиком шлюза №11, стахановец. Во время Великой Отечественной войны мобилизован на фронт, под Ленинград, воевал в звании младшего сержанта, был тяжело ранен и умер от ран в эвакогоспитале госпитале № 2222. Похоронен на Пискаревском кладбище в Санкт-Петербурге. ***Гнетнев Василий Иванович, род. 11.06.1915 (1914?). С 20 марта 1935 года начал работать на ББканале. Старший надзорщик шлюза №10, стахановец конца 30-х-начала 40-х. С началом Великой Отечественной войны эвакуирован в Коми Республику, откуда 1 октября 1942 года призван на фронт, под Ленинград. Рядовой красноармеец, бронебойщик – «второй номер» ПТР (противотанкового ружья). Дважды, подо Мгой и в Синявинских болотах, ранен, в том числе тяжело. Комиссован 1 декабря 1943 г. как инвалид войны второй группы. С декабря 1947 года и до окончательного выхода на пенсию в конце 70-х работал на шлюзе №17 ББКанала (механик, начальник вахты (дежурной смены), и.о. начальника шлюза). Умер 28.03.1970 г. Похоронен на кладбище деревни Выгостров Беломорского района. ***Гнетнева Степанида Николаевна, род. 1885 г. выслана с мужем и детьми из д. Грызлово Долгоруковского района Орловской (ныне Липецкой) области. Умерла предположительно в начале 60-х гг. Похоронена в Медвежьегорске.
Я уже говорил, что наш тракт, то есть дорога от станции Кочкома в сторону Ругозера и финской границы, был почти сплошь застроен лагерями, труд- и спецпоселками. Смотри сам: 5-й километр от Кочкомы -- громадный лагерь, 7-й – трудпоселок Сумская Ветка, 12-й – большие лагеря с заключенными, 16-й – еще два лагеря с заключенными, 19-й – трудпоселок Верхняя Идель, 22-й – трудпоселок Каменка… Разницы между труд-- и спецпоселком мало: в трудпоселки сселяли кулаков семейных, в спецпоселки – одиночек, там было построже. Но и там, и тут было очень похоже на обычный исправительно-трудовой лагерь для заключенных. Кто в этом сомневался, тому умели напомнить. После окончания строительства Беломорского канала все поселки и зоны были переданы Беломорско-Балтийскому Комбинату ОГПУ НКВД СССР. Управление ББКомбината располагалось в Медвежьегорске. А в Повенце работало Управление Беломорско-Балтийского канала имени товарища Сталина, нашего всеми тогда любимого «рулевого», вождя и руководителя. Рассказывали, что в 1934 году управлением ББКанала руководил латыш из НКВД некто Лацис. В 1933 году канал уже отработал судоходную навигацию. Заключенные строители что-то там доделали, достроили, и их увезли на другую великую стройку удивлять мир. А кому же на ББК-то трудиться? Ведь все вручную, все, как говориться, на пуп надо брать, механизации минимум. Значит, и людей нужно много. А их нету. Лацис на одном из очередных важных совещаний, якобы, заявил: «Надо привлечь на канал трудпереселенцев». Говорят, поднялся страшный скандал: «Как? Допустить кулаков на канал!? Доверить врагам соввласти секретные объекты!!!» Лациса за такое предположение немедленно из Управления убрали. Но время шло, людей на канале не прибавлялось, а работы много. Нужно было на что-то решаться. И решились. Было предложено брать для работы по эксплуатации сооружений канала и в судоходной обстановке кулаков. Люди, мол, семейные, степенные, уже проверенные в труде и т.д. Дали по трудпоселкам разнарядки: отобрать семьи, в которых больше трудоспособных, больше рабочих рук и поменьше иждивенцев, то есть стариков и детей. На Верхней Идели взяли большую семью Дятловых*, взяли Серегиных**, Гнетневых и некоторых других. И нас Москвиных могли взять, но из-за меня оставили в поселке. На меня комендатура была очень злая.
* Дятловы жили и работали до выхода на пенсию на шлюзе № 10 ББК (п. Надвоицы). ** Серегины работали до выхода на пенсию на шлюзе № 14 ББК (п. Сосновец).
Я ведь в лес на работу идти не захотел, отказался. У нас комендантом Верхней Идели был в начале полуеврей Конычев, а потом хохол Довгаленко. Я им говорю: «Я этот лес не сажал и пилить его не буду! А то, что родители у меня кулаки – не отвечаю. Что хотите, то со мной и делайте…» Меня в Сосновец в одиночку. Но в одиночку я не попал, она оказалась занята комендантом из Сумской Ветки Веревкиным. Веревкин в сердцах разбил портрет Сталина, и кто-то его продал. Тогда меня отправили в следственный изолятор, где со мной занимался старший лейтенант НКВД. Я ему снова про лес, который не сажал. В третьей части крутили меня и вертели: что со мной делать? Там был начальником некто Платонов, а уполномоченным Купершмидт. Вариантов было немного: дать мне десять лет «за агитацию» или отпустить. Они помучались со мной, помучались и отпустили. Вернулся я в Верхнюю Идель, а тут комендатурские чуть с ума не сошли. Они думали, что мне уже срок дали, а я тут разгуливаю… Захожу в магазин, там Вася Докучаев продавцом работал, а Клепов заведующим. Оба удивляются: «Откуда? Мы уже считаем, что ты сел». Отвечаю, за что же мне сидеть, я же не убивал никого. Дальше встречается стрелок комендатуры Котляров: «Здрастье! Почему тут?» Я: «Отпустили, мол, извините». Котляров за телефон и скорее звонить: не сбежал ли опять… Я ведь в Верхней Идели везде успел поработать, даже «культурником», то есть завклубом. Но коли встал комендатуре поперёк, не спустит. За что-то прицепились и всё-таки сняли. Но что-то ведь делать нужно. Я написал письмо в Сосновец и получил вызов на работу за подписью начальника колонизационной части 5-го Тунгудского отделения ББКомбината Хаймовича. Вызов пришел телеграммой, естественно, на комендатуру. Там его от меня скрыли. Кто-то мне об этом всё-таки сообщил. Я с погрузочной площадки, что на 16 километре, прямо от дежурного позвонил Хаймовичу. Тот ругается: «Мы вас третий день ждём. Почему не выезжаете?» Я все рассказал. Хаймович требует: «Немедленно выезжайте!» Я на поезд и в Сосновец. Там со мной потолковали, пощупали мою подготовку и направили на работу в Майгубу инспектором колонизационной части. Через некоторое время Георгия Моисеевича Хаймовича назначили начальником части общего снабжения (ЧОСа). К тому времени я подчистил дела в Майгубе, которые мне были поручены, и Хаймович перевел меня в Сосновец начальником продовольственной базы, что возле железной дороги. Там было две таких базы: одна для снабжения заключенных, другая для вольнонаемного состава и трудпоселков. До меня базой руководил заключенный. Это было в 1937 году. Через несколько месяцев мне предлагают принять и вторую базу, мол, заведующий-заключенный совсем спился. Я принял. Но вскоре оказалось, что никакого серьезного опыта в подобных делах у меня нет, и меня крепко обманули. На базе стояли ряды ящиков с водкой, которые безо всякого счёта я принял на свою ответственность. Ящики во внутренних, дальних рядах оказались нестандартные, их помещалось не по пять штук в ряд, как снаружи, а по четыре. Недостача составила семь ящиков, около двух тысяч рублей. За меня взялись следователи, я всё объяснил. Последствий особых не было, но заплатить по исполнительному листу заставили. С работы я ушел и переехал в Беломорск. А дальше, дорогой товарищ, началась другая жизнь, совсем не похожая на ту, которой мы жили когда-то в трудпоселке Верхняя Идель, и уж совсем не такая, как когда-то в прежние времена дома в селе Донском Тамбовской области. Всё теперь было другое – и работа, и люди, и страна».
Гнетнев К. В. Беломорканал: времена и судьбы. Далее читайте:Гнетнев Константин Васильевич (авторская страница).
|
|
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА |
|
Редактор Вячеслав РумянцевПри цитировании всегда ставьте ссылку |
