Наталья Федченко

       Библиотека портала ХРОНОС: всемирная история в интернете

       РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

> ПОРТАЛ RUMMUSEUM.RU > БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА > КНИЖНЫЙ КАТАЛОГ Ф >


Наталья Федченко

2009 г.

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА


БИБЛИОТЕКА
А: Айзатуллин, Аксаков, Алданов...
Б: Бажанов, Базарный, Базили...
В: Васильев, Введенский, Вернадский...
Г: Гавриил, Галактионова, Ганин, Гапон...
Д: Давыдов, Дан, Данилевский, Дебольский...
Е, Ё: Елизарова, Ермолов, Ермушин...
Ж: Жид, Жуков, Журавель...
З: Зазубрин, Зензинов, Земсков...
И: Иванов, Иванов-Разумник, Иванюк, Ильин...
К: Карамзин, Кара-Мурза, Караулов...
Л: Лев Диакон, Левицкий, Ленин...
М: Мавродин, Майорова, Макаров...
Н: Нагорный Карабах..., Назимова, Несмелов, Нестор...
О: Оболенский, Овсянников, Ортега-и-Гассет, Оруэлл...
П: Павлов, Панова, Пахомкина...
Р: Радек, Рассел, Рассоха...
С: Савельев, Савинков, Сахаров, Север...
Т: Тарасов, Тарнава, Тартаковский, Татищев...
У: Уваров, Усманов, Успенский, Устрялов, Уткин...
Ф: Федоров, Фейхтвангер, Финкер, Флоренский...
Х: Хилльгрубер, Хлобустов, Хрущев...
Ц: Царегородцев, Церетели, Цеткин, Цундел...
Ч: Чемберлен, Чернов, Чижов...
Ш, Щ: Шамбаров, Шаповлов, Швед...
Э: Энгельс...
Ю: Юнгер, Юсупов...
Я: Яковлев, Якуб, Яременко...

Родственные проекты:
ХРОНОС
ФОРУМ
ИЗМЫ
ДО 1917 ГОДА
РУССКОЕ ПОЛЕ
ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА
ПОНЯТИЯ И КАТЕГОРИИ

ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО ПО ОБРАЗОВАНИЮ

АРМАВИРСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ

Федченко Н.Л.

Проза Л.И. Бородина 90-х – 2000-х годов

«“Охранная грамота” роду человеческому» (Л. Бородин)

(О нравственной доминанте прозы писателя)

В эссе «Женщина и “скорбный ангел”» Л. Бородин высказывает позицию, которую можно назвать определяющей для всего его творчества: «…Женщины, молящиеся за сохранение жизни своим мужчинам, правы абсолютно! Эта их абсолютная правота как бы пребывает НАД всеми прочими правдами, и она – есть единственное и вечное ДОБРО в нашем недобром мире» [1; с. 4]. Эту абсолютную правду писатель противопоставил «разным уровням правоты» [1; с. 4] сражающихся мужчин.

Определяя понятие «третьей правды» в одноименной повести Бородина, исследователи видят ее «в поисках третьей, своей, независимой правды» (Л. Аннинский) [2], в нежелании «гореть угольком в чужом костре» (Т. Марченко) [3], в уподоблении «законам природы», в определении ее как «закона… установившегося в незапамятные времена между людьми, живущими на какой-либо территории» (О. Тимошенко) [4]. Е. Клименко называет ее «правдой “по нутру”» [5], а В. Верин ущербность «третьей правды» видит в том, что герой, в конце концов, оказывается вынужденным «жить “росомахой”, то есть “не без подлости”» [6]. П. Басинский отходит от «принятия» «правды» героя как правды противостояния миру, трактуя «правду» Селиванова как «народную правду, которая позволила народу сохранить свою душу и лицо, не растранжирить их ни на одну из “идей” и не дать их погубить сторонним от народной правды людям», однако критик не проясняет до конца, как, в чем эта «народная правда» проявляется, и отказывает герою в сознательности выбора: «…Не выбирал Андриан Селиванов своей судьбы, странным образом ставшей судьбой “при Рябинине”, при его доме, его жене и дочери» [7]. В. Дружинина, апеллируя к Басинскому, тоже не избегает крайне отвлеченной трактовки «правды» героя: «Его (Селиванова. – Н.Ф.) правда – правда самосохранения и выживания» [8].

Характеризуя позиции самых разных исследователей в вопросе о «третьей правде», утверждаемой в одноименном произведении писателя, Ю.М. Павлов делает точное замечание о том, что стало традицией «зацикливаться на “самости” героев… как на некой правде свободной личности», в то время как, опираясь на анализ всего творчества Л. Бородина, можно сказать, что «…одна из главных составляющих “третьей правды” – это правда материнства-отцовства», «политические страсти в повести побеждаются в конце концов родительским началом» [9]. И не только побеждаются, но и проверяются. Родительским началом, правдой «материнства-отцовства» испытываются на истинность убеждения и нравственные идеалы героев прозы Л. Бородина.

Определяя свою жизненную позицию как человека, обреченного гипертрофированно остро, «уродливо», переживать прежде личного – государственное, видеть и не принимать неправду, Л. Бородин в своем творчестве утверждает, тем не менее, идеал не противостояния, а созидания: «…Ответ на пресловутый русский вопрос: “Что делать?” Быть! Просто быть – и все! …Победа – в нравственном противостоянии распаду» [10]. Его размышления о семье, скупо и сдержанно проговариваемые в автобиографических произведениях, оборачиваются самым искренним, самым проникновенным звуком в его прозе.

Как определяет В. Бондаренко, писатель «слегка “сдвигает” героя с привычной колеи жизни и проверяет на прочность его жизненные правила» [11]. И неважно, что может стать причиной «сдвига», казалось бы, незыблемых и многократно судом совести испытанных ориентиров. Это может быть начало «обратного отсчета» времени, знаменующего месяц, остающийся до освобождения («Правила игры»), письмо из родных мест («Божеполье») или размышления о смерти, которая одна способна дать ответ, вплетется ли твое личное человеческое дело в «высшее и общее» («Царица смуты»). Только в момент такого сдвига-слома привычного ракурса взгляда на жизнь оканчивается игра, рассыпаются правила, и тогда к герою предъявляются уже требования по иному счету. Тогда от своей малой правды герой обращается к правде народа и к высшей истине.

И такое нравственное выздоровление героя оказывается непосредственно связанным с «растворением “я” индивида в другом» (Ю.М. Павлов), что выражается в принятии не просто отношений мужчины и женщины, но отношений родительства. Построение семьи – это и составляющая, и метафорическое отображение преодоления духовной и душевной смуты.

В безысходном отчаянии зовет сына Ивашку «царица смуты» Марина Мнишек, когда «вся мысль в одном слове… Сыно-о-чек мо-о-й!.. Дите мое!» («Царица смуты»). В этом же произведении «проговаривается» автор устами монаха Никиты Долгорукого: «Жизнь дитя первей всего, первей богатства или сана какого, что родительница для него замыслит и возжелает». Главный герой повести, боярин Олуфьев, к женщине, на которую было направлено его страстное желание, испытывает вдруг «жалость отцовскую (подчеркнуто автором. – Н.Ф.)». Символичен выбор героя: принимая правду царства, что, «втаптывая в грязь самозванство и смуту, утверждается вновь на московской земле», он уже не в состоянии оставить Марину, в которой видит теперь «соблазненную царством и покинутую людьми» «несчастную женщину».

Изменяется в момент «слома» «правил игры» отношение Юрия Плотникова к презираемой всеми лагерными жене начальника диванного цеха Мане, в которой под наносной грубостью и вульгарностью видится ему женщина «красивая и настоящая» («Правила игры»).

Страсть с «темью перед глазами» поглощает героя романа «Трики, или хроника злобы дней» Олега Климова, подводя его, в конце концов, в пьяном бреду к распахнутому окну квартиры «элитной многоэтажки». И многократно более права Маша в ее счастливом, хотя и грешном («Маша исповедовалась. Не каялась, просто рассказывала») материнстве, нежели жена Олега, холодная красавица Надежда, оплачивающая устоявшееся жизненное благополучие нерожденным ребенком. Только уверовав, придя «к Дому Бога, где его ждали уже почти две тысячи лет», физически и нравственно выздоравливает Виктор Крутов, и в этом его выздоровлении естественным становится для героя принятие любви к чужому сыну, прощение друга-недруга Семки, и, наконец, чувство вины за то, что едва не разрушил дом, в котором жила его «любимая и прекрасная» женщина, когда из-за «несвоего» ребенка «уходил, и чуть было навсегда не ушел».

Приговором Андрею, герою повести «Вариант», даже вне его страшных игр, становится аборт любившей его женщины. Любовь к женщине уступает долгу перед ожидаемым ребенком («Расставание»).

В повести «Ловушка для Адама» разрушение «ЕГО числа» происходит через разрушение семейного бытия Антона, Ксении и маленького Павлика.

Фантом игры в жизнь Клементьева («Божеполье») сталкивается с реальностью женских судеб, губя и коверкая их. Грех героя – разрушенная жизнь Ульяны, бездетность первой жены, «боевой подруги» Надежды Петровны. Но и жизнь самого Павла Дмитриевича сталкивается с игрой в жизнь и игрой в любовь второй жены, Любови Петровны, оказавшейся неспособной передать женское сострадательное начало своей дочери. Писатель не приводит героев повести к искуплению. Потому напряженный мотив несостоявшихся человеческих отношений напряженным звуком застывает в воздухе. Мечтает о сыне, не замечая дочери, Клементьев. Слова Надежды Петровны о «детских ладошках» показавшихся из земли зеленых ростков звучат в одном контексте с признанием: «…Нужно было разделить мою жизнь на две очень неравные части. В первой я бы рожала, растила, снова рожала и растила… <…> Но зато во второй, очень короткой, части сейчас была бы у меня большая семья, дети и внуки… Вот тут-то и следовал вопрос: а стоит ли одно другого?»

В произведениях писателя последних лет все острее звучит мотив предательства самых близких людей. В рассказе «Выйти в небо» внук старого солдата оказывается «не на нашей стороне». В рассказе «До рассвета» героя предает сын. Разрушается тот установленный народом порядок жизни, о котором говорит боярин Олуфьев: «Жизнь виделась… домом… Или храмом? Нет, скорее, домом все-таки… Имя дому было – порядок – ряд к ряду, бревно к бревну, и сам он при этом не снаружи, но внутри… склонил голову – на столе яства угодные, поднял голову – икона с образом Божиим. Из дому вышел – воля нраву и прихоти, но знаешь, что в дом к ночи вернешься, и если в воле меру нарушил, опустил голову – стол пуст, голову поднял – а из глаз Божиих слеза…» («Царица смуты»).

«…Каждое время и всякая судьба имеет “несравненное право” на ошибки» [1, с. 7], – пишет Л. Бородин, – в том числе и на ошибку утраты «охранной грамоты» абсолютной правоты женской молитвы. Но символичен созданный в рассказе «До рассвета» образ негаснущего в ночи окна квартиры, в которой женщина баюкает больного ребенка. И хотя после посещения «бессонной» квартиры герой вспоминает все то, что и толкнуло его на крышу, рождается надежда на возможность «еще пожить», а не раствориться в «породистой» бесшумной ночи.

 

Литература.

1.      Бородин Л. Женщина и «скорбный ангел» // Москва. – 1994. – № 3.

2.      Аннинский Л. Правды и правдежки // Литературная газета. – 1990. – № 46. – С. 5.

3.      Марченко Т. Смятенные люди смутного времени // Литературная Россия. – 1991. – № 16. – С. 9.

4.      Тимошенко О. Где она, «третья правда»? // Москва. – 1990. – № 6. – С. 204-206.

5.      Клименко Е. В ожидании Афродиты, или Парадоксы прозрения // Литературное обозрение. – 1991. – № 6. – С. 67-69.

6.      Верин В. Три правды // Литературная газета. – 1990. – №7. – С. 4.

7.      Басинский П. Четвертая правда Леонида Бородина // Литературная газета. – 2002. – № 17. – С. 7.

8.      Дружинина В.И. Tertium non datur [Электронный ресурс] / Режим доступа: http://tpl1999.narod.ru/WEBLSE2004/LSE2004Druzhinina.htm

9.      Павлов Ю.М. Духовные искания личности в повести «Третья правда» Леонида Бородина / В кн.: Проблемы духовности в русской литературе и публицистике ХVIII-ХХI веков: Материалы международной научной конференции. – Ставрополь: Ставропольское книжное издательство, 2006. – С. 239.

10. Бородин Л. Без выбора // Москва. – 2003. – №8. – С. 84.

11. Бондаренко В. Дети 37-го года // Роман-газета. – 2003. – №11. – С. 40.

Вернуться к оглавлению книги

Федченко Н.Л. Проза Л.И. Бородина 90-х – 2000-х годов. (Идейно-содержательный и стилистический аспект). Научно-методическое пособие. Армавир 2009.


Далее читайте:

Бородин Леонид Иванович (р. 1938), писатель и общественный деятель.

Наталья Федченко (авторская страница)

 

 

 

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании всегда ставьте ссылку