Я.П. Берзиньш

       Библиотека портала ХРОНОС: всемирная история в интернете

       РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

> ПОРТАЛ RUMMUSEUM.RU > БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА > КОСТРОМСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ >


Я.П. Берзиньш

2010 г.

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА


БИБЛИОТЕКА
А: Айзатуллин, Аксаков, Алданов...
Б: Бажанов, Базарный, Базили...
В: Васильев, Введенский, Вернадский...
Г: Гавриил, Галактионова, Ганин, Гапон...
Д: Давыдов, Дан, Данилевский, Дебольский...
Е, Ё: Елизарова, Ермолов, Ермушин...
Ж: Жид, Жуков, Журавель...
З: Зазубрин, Зензинов, Земсков...
И: Иванов, Иванов-Разумник, Иванюк, Ильин...
К: Карамзин, Кара-Мурза, Караулов...
Л: Лев Диакон, Левицкий, Ленин...
М: Мавродин, Майорова, Макаров...
Н: Нагорный Карабах..., Назимова, Несмелов, Нестор...
О: Оболенский, Овсянников, Ортега-и-Гассет, Оруэлл...
П: Павлов, Панова, Пахомкина...
Р: Радек, Рассел, Рассоха...
С: Савельев, Савинков, Сахаров, Север...
Т: Тарасов, Тарнава, Тартаковский, Татищев...
У: Уваров, Усманов, Успенский, Устрялов, Уткин...
Ф: Федоров, Фейхтвангер, Финкер, Флоренский...
Х: Хилльгрубер, Хлобустов, Хрущев...
Ц: Царегородцев, Церетели, Цеткин, Цундел...
Ч: Чемберлен, Чернов, Чижов...
Ш, Щ: Шамбаров, Шаповлов, Швед...
Э: Энгельс...
Ю: Юнгер, Юсупов...
Я: Яковлев, Якуб, Яременко...

Родственные проекты:
ХРОНОС
ФОРУМ
ИЗМЫ
ДО 1917 ГОДА
РУССКОЕ ПОЛЕ
ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА
ПОНЯТИЯ И КАТЕГОРИИ

Рабочие – предприниматели – власть

в конце XIX – начале ХХ в.: социальные аспекты проблемы

Материалы V Международной научной конференции Кострома, 23–24 сентября 2010 года

ЧАСТЬ I

РАЗДЕЛ I. РОССИЙСКОЕ ОБЩЕСТВО В ПОИСКАХ ВЫХОДА ИЗ МОДЕРНИЗАЦИОННОГО ТУПИКА: НОВЫЕ ПОДХОДЫ И МЕТОДЫ ИССЛЕДОВАНИЯ

Я.П. Берзиньш [1]

К вопросу об истории семьи промышленных рабочих Латвии (начало ХХ века)

В конце ХIХ века население этнографической территории Латвии составляло 1,5% населения Российской империи. В 1900 году на территории Латвии работало более 62000 промышленных рабочих, а удельный вес оборота фабрично-заводской промышленности составлял 5,7% оборота империи в целом1. В 1913 году на территории Латвии количество промышленных рабочих составило уже около 135 000 человек 2.

Современные исследователи истории, особенно в Западной Европе, в изучении истории рабочих особую роль отводят семье3. Семья обеспечивала основы существования и деятельности рабочего. Рабочему грозили безработица, несчастные случаи, инвалидность, болезни, алкоголизм, эвентуальный недостаток продуктов, жилья и прочих необходимых вещей, а также – необеспеченная старость. В такой ситуации семья была главной опорой рабочего, помогавшей преодолеть несчастья и кризисные ситуации. Признано, что определяющим показателем того, относится или нет данный человек к основному составу рабочих, является семья. Если семье принадлежит важная роль в формировании его моральных, этических, эстетических качеств и сохранении всех тех человеческих отношений, которые обычно наследовались человеком из крестьянской жизни и традиций его народа, то рабочий, вышедший из такой семьи, может быть причислен к основному составу рабочего класса. Семья стала главным определяющим фактором в формировании личности. Однако необходимо также понимать, что не следует переоценивать роль семьи в жизни рабочих. Она не была всесильной и для того, чтобы осуществлять все упомянутые выше задачи имела весьма ограниченные возможности. Однако у рабочего просто не было иной – более надежной – опоры.

Рабочий, у которого была нормальная семейная жизнь, по возможности созданные семьёй более выгодные условия и средства, необходимые для существования, старался закрепиться на промышленном предприятии работодателя. Чтобы достичь этого, рабочий стремился повысить свой профессионализм, старался стать незаменимым специалистом. В свою очередь, семья аккумулированной в ней силой способствовала росту сознательности рабочего и не позволяла ему опуститься до уровня представителей люмпен-пролетариата. Встречавшиеся в жизни рабочего негативные проявления объединяли и укрепляли семью, однако порой тяжелая жизнь порождала несогласие между членами семьи.

Промышленные рабочие Латвии формировались из рядов безземельных и малоземельных работников, пришедших в промышленное производство из села. В численно меньшем объёме рабочие выросли из ремесленников, подмастерьев, мастеров и низов городского населения. В семье, главный кормилец которой начал работать на новом рабочем месте – фабрике, постепенно возникали новые отношения между членами семьи, менялись требования к материальным и духовным ценностям. Трудно определить, что в своих отношениях семья новоиспеченного промышленного рабочего сохранила из прежних семейных отношений и традиций, что из них со временем ушло, а что возникло. Сложнее была жизнь тех семей, которые недавно приехали из села. Члены таких семей на протяжении длительного времени всё еще сохраняли и крестьянское мышление, и психологию. В свою очередь, в промышленной жизни скорее укоренялись бывшие ремесленники, работники мануфактур и выходцы из тех семей, которые уже прежде были связаны с работой на фабриках или заводах либо вступали в какие-либо иные рабочие отношения в крупных промышленных центрах. Какой же процент фабричных рабочих составляли те, кто пришли из семей горожан? Л. Иванов, изучая данный вопрос истории рабочего класса России, сделал вывод, что выходцами из пролетарских семей в конце ХIХ века были 40% рабочих крупной промышленности, а накануне Первой мировой войны их было уже около 50%4.

Подобные данные относительно промышленных рабочих Латвии отсутствуют. Весьма приблизительные сведения по данному вопросу можно почерпнуть из 442 анкет бывших стрелков, служивших в латышских 1-м Даугавгривском и 2-м Рижском стрелковых батальонах. Трудно сказать, все ли родители этих стрелков – бывших молодых рабочих, были промышленными рабочими, но семьи их родителей уже на протяжении многих десятков лет жили в городе. По национальной принадлежности это были латыши. (В латышской этнографической части Лифляндской губернии в 1908 году из общего числа промышленных рабочих латыши составляли около 51%, русские – 14%, литовцы – 22%, поляки – 5%, немцы – 5%, эстонцы – 3%5.)

С годами ряды промышленных рабочих Латвии всё более росли за счёт проживающих в городе. Анкетный материал показывает, что с 1875 до 1900 года удельный вес родившихся в городах рабочих относительно всех указанных рабочих составлял не менее 52%6. Вполне возможно, что число таких рабочих в предвоенные годы в промышленности Латвии было еще больше.

Насколько можно судить из использованных источников, семьи рабочих Латвии обычно состояли из двух поколений – родителей и не вступивших в брак детей. Когда сын или дочь вступали в брак, они уходили от родителей, начинали жить отдельно. Для промышленных рабочих Латвии в конце XIX и начале ХХ века была характерна так называемая малая семья. Следует помнить, что промышленность Латвии была главным образом сконцентрирована в крупных городах (в 1913 году 76,7% промышленных предприятий с 87,9% рабочих)7. В России семья рабочего часто включала в себя три поколения. Промышленность в Российской империи размещалась главным образом на селе (в 1902 году только 31,9% промышленных предприятий с 30,4% рабочими находились в городах)8. Согласно данным переписи 1897 года, 56,1% семей рабочих состояли из 2 – 4 человек, а 43,9% семей состояли из 5 или более человек9. Для рабочих таких крупных городов как Петербург и Москва были характерны маленькие семьи. Это отличие, думается, возникло потому, что на селе существовала возможность получить дополнительные доходы для бюджета семьи от сельского хозяйства.

В семье, где вместе жили три поколения, существовала значительно бόльшая возможность передать молодому поколению традиции своего народа, фольклорное наследие и религиозные установки. В основе поведения взрослого человека лежит то воспитание, которое он получил в семье, будучи ребёнком. Семейным воспитанием в известной мере даже определялось будущее общества. Неотъемлемым было полученное в семье духовное богатство. Если в семье жили два поколения, наследие духовной жизни, полученное молодым поколением, было беднее. В свою очередь, именно в такие семьи легче могли проникнуть и укорениться в них разного рода революционные идеи.

Изучая институт семьи, важно определить, какая часть рабочих состояла в браке. Обо всех жителях Латвии самые важные сведения дают материалы переписи 1897 года. Учитывая семейное положение всех проживающих на территории Латвии мужчин старше 18 лет и женщин старше 16 лет, можно получить следующие данные: в браке состояли 56,9% мужчин и 50,1% женщин10. При сравнении семейного положения жителей Латвии в конце XIX и начале ХХ века с группами населения по семейному положению в других странах Европы, следует отметить, что структура жителей Латвии более всего походила на Скандинавские страны, приближаясь к странам Западной Европы, но отличалась от России11. Эти показатели могут дать только весьма приблизительное представление относительно семей промышленных рабочих Латвии.

Важно получить известное представление о возрасте, в каком промышленные рабочие Латвии создавали свои семьи. Одной из главных предпосылок для основания семьи было – достигнуть такого заработка, которым можно было обеспечить своей семье минимум существования. Для надежд, что родители одного из молодых супругов материально обеспечат молодую семью, не было никакого основания. Принимая во внимание ограниченные материальные возможности рабочих, это было элементарно неосуществимо. В 1911 году профсоюз рабочих-обувщиков Риги среди учеников отрасли (возраст учеников колебался от 15 до 46 лет) распространил опросные анкеты с различными вопросами. Из полученных 113 анкет видно, что 84% всех учеников были в возрасте от 18 до 30 лет. Из них женаты были только 8%12. Ученики еще материально не обеспечили своё будущее и поэтому в брак не вступали. Рабочие по сравнению с представителями буржуазии в брак вступали раньше. Рабочие начинали раньше зарабатывать, и более молодыми достигали максимальных доходов на своей работе. Вступление в брак рабочих не было связано со смертью родителей, с ожиданием и получением наследства, с достижением высокого уровня образования и т.д. Как доказывают западноевропейские исследования, рабочие раньше вступали в брак в крупных индустриальных центрах, позже – в провинциальных городах и сельских округах. Мужчины-рабочие создавали семьи в зрелом возрасте. Например, в интересующий нас отрезок времени в Германии 8% рабочих мужчин женились в возрасте от 20 до 25 лет, женщин того же возраста вышло замуж около 28%. В возрасте 25 – 30 лет в брак вступили около 50% мужчин и около 66% женщин. В свою очередь, в возрасте 35–40 лет среди рабочих, как мужчин, так и женщин, встречались только 14% не вступивших в брак. Средний возраст вступления в брак мужчин-специалистов был около 28 лет, а рабочих без специальности – около 27 лет13.

На возраст вступления рабочих в брак существенно влияли сформировавшиеся и существующие в народе традиции. Значительная часть кадров латвийских промышленных рабочих сформировались из крестьян входящих в состав губерний территорий Латвии. Поэтому крестьянские традиции играли весьма важную роль. На селе Латвии крестьяне обычно семью создавали в возрасте 30 лет. Материалы переписи 1897 года свидетельствуют, что в Курляндской и Лифляндской губерниях не состояли в браке 75% мужчин и около 57% женщин в возрасте от 20 до 29 лет. Подобное соотношение наблюдается и в городах Латвии. В городах Лифляндской губернии женатые мужчины в возрасте 20–29 лет составляли только 20%14. Возраст женщин в момент заключения брака обычно колебался от 20 до 25 лет. В Латгале женщины, особенно русской и белорусской национальностей, вступали в брак раньше15.

И промышленные рабочие Латвии – мужчины, даже глядя с современных позиций, семьи образовывали, не будучи очень молодыми. Здесь можно наблюдать тенденцию, сходную с Германией. Обработка анкет бывших промышленных рабочих, служивших в 1-м Даугавгривском и 2-м Рижском латышских стрелковых батальонах, показывает, что самый высокий удельный вес женатых рабочих наблюдался в возрасте от 26 до 36 лет15.

Хотя эти данные о семейном положении рабочих Латвии могут дать лишь ориентировочную картину, однако можно предположить, что мужчины заключали брак в возрасте от 25 до 40 лет. Возможно, что значительный процент латвийских рабочих создавали семьи именно в возрасте 30 – 35 лет.

По сравнению с Германией и Россией, рабочие Латвии – мужчины семьи создавали позже. Причины здесь, думается, прежде всего, следует искать в более высокой заработной плате рабочих Германии и отличающихся традициях рабочих России. Автор не располагает статистическими данными о возрасте вступления в брак женщин-работниц. Однако из разных источников известно, что вступавшие в брак женщины были моложе мужчин. Значит, в молодых семьях рабочих муж был лучше знаком с жизнью, лучше ориентировался в общественных изменениях и, самое главное, – он являлся именно тем, кто обеспечивал материальное благосостояние семьи. Эти особенности в рабочей семье выдвигали мужчину на центральное и руководящее место. В свою очередь, женщина – жена, мать была хранительницей семейного очага.

Существовавшее общество в значительной степени было связано с семейной жизнью, поэтому в обществе создавалось своё отношение ко многим семейным проблемам, например, к не состоящим в браке индивидам. Насколько позволяют судить отдельные, фрагментарные, косвенные указания, общественная мысль в Латвии более позитивно относилась к рабочим-холостякам, нежели к «старым девам». Это, очевидно, было связано и с существовавшим в обществе мнением о руководящей роли мужчины и его относительной независимости.

С помощью статистического материала невозможно показать роль национальности в формировании семей промышленных рабочих Латвии. Однако характерным является штрих, что в Латвии на селе вступившие в брак обычно были одной национальности и одной веры. Браки между представителями разных национальностей чаще заключались в Латгале и в районах со смешанным составом населения – в приграничье с Эстонией и Литвой. В Латгале обычным явлением был брак латыша-католика с полькой, белоруской или литовкой, принадлежавшими к той же вере, однако редко латыш-католик женился на лютеранке17. Следует принять во внимание, что представители крестьянства Латгале сравнительно мало включались в основной состав промышленных рабочих Латвии, и что против смешанных браков рабочих возражала как католическая, так и православная церковь, отказываясь венчать принадлежащих к разным верованиям, а иная вера часто была связана с другой национальностью. Поэтому можно высказать предположение, что семьи латышских рабочих еще в конце XIX и в начале ХХ века по своему национальному составу были относительно однородны.

Важно проследить, с какой социальной группой, сравнительно с собственным происхождением, через брак вступали в родство сыновья и дочери рабочих. Уменьшало ли вступление в брак социальную дистанцию внутри рабочего класса? Было ли вообще возможно посредством вступления в брак хоть немного уравнять различия между классами? Эти вопросы сложно изучать из-за недостатка исторических источников, и до сих пор в Латвии таких исследований не имеется. Как признают немецкие исследователи истории рабочих, довольно часто выбор партнера для вступления в брак осуществлялся в пределах имеющейся среды18. Детям рабочих Латвии было не всегда просто вступить в брак в пределах своего класса, если, например, это касалось представителей разных отраслей производства. Во внимание принимался и уровень обучения рабочего, и его специальность, и сформировавшееся в рабочей среде отношение к той или иной отрасли производства. Существенной считалась величина заработной платы рабочего, а также реальные перспективы в будущем получить повышение жалованья, или же существовавшая возможность вообще лишиться работы. Однако через вступление в брак всё более переплетались отношения внутри класса между различными группами рабочих. Через брачные узы укреплялись связи между рабочими – специалистами и неспециалистами, между представителями разных производственных отраслей, между сельскими и городскими рабочими. Барьер для вступления в брак был преодолим внутри класса, но не между различными классами. Среда вступления в брак ничем не была столь остро ограничена, как классовой принадлежностью. В капиталистическом обществе вообще существовало негативное отношение к рабочему классу, а также в наличии был целый ряд ограничений и дискриминационных условий. Через вступление в брак рабочему было практически невозможно войти в буржуазные круги. Всё сказанное выше о процессе образования семей латвийских рабочих в основе своей характерно также для Западной Европы и для России. Однако в Латвии, в дополнение ко всему тому, что мешало латышским рабочим выйти из своего класса через вступление в брак, существовала их двойная национальная угнетенность. В буржуазной среде – русской и немецкой – имела место весьма низкая оценка латышских рабочих, и существовало даже национально презрительное отношение к ним.

Семья латвийского рабочего, если он создал ее с работницей или вышедшей из рабочей среды женщиной, как это в основном и происходило, в плане экономического обеспечения вначале находилась в весьма благоприятном положении. Глава семьи, создавая ее, как правило, уже владел специальностью и был в расцвете физических сил. Теоретически рабочий в данный период своей жизни получал наивысшую заработную плату. Бюджет семьи дополняла зарплата жены, если она продолжала работать или же начала работать после вступления в брак. К рабочей нагрузке замужней женщины добавлялись домашние заботы – забота о муже, уборка квартиры, стирка, покупка продуктов, готовка еды. Экономическое положение семьи рабочего менялось, когда в семье рождались дети. Особенно трудно приходилось жене, если муж не мог материально обеспечить семью. В такой ситуации жене приходилось поступать на оплачиваемую работу, оставляя младшего ребёнка «на попечение и воспитание» своего первенца. Сложно определить, какую в среднем часть доходов в семью промышленного рабочего Латвии вносила жена, получая их за работу на промышленном предприятии или за дополнительную работу (готовку еды и стирку белья для поднанимателей, стирку белья для живущих по соседству холостых рабочих, уборку квартиры мелкого служащего, уход за могилами и т.д.).

Анализируя увеличение членов семей фабрично-заводских рабочих Латвии, т.е. рождение детей в зависимости от возраста главы семьи, было проведено исследование на основании имеющихся в архиве анкет, дающих сведения о 56 семьях латвийских промышленных рабочих накануне Первой мировой войны. Были получены следующие показатели: если возраст главы семьи был от 21 до 25 лет, то дети были в 20% семей; в возрасте 26 – 30 лет – в 70%; в возрасте 31 – 36 лет – в 76% и в возрасте 37 лет – 41 года – в 80% семей были дети19. Эти показатели свидетельствуют о двух характерных признаках: во-первых, рождаемость в начале ХХ века в семьях промышленных рабочих Латвии планировалась и, во-вторых, это происходило на этапе, когда глава семьи находился на высшем подъеме своих физических сил и профессиональных навыков. В исследованных семьях среднее арифметическое число детей составляло только 1,6. Возможно, что число родившихся детей было больше, ибо в конце XIX–начале ХХ века в Латвии, если и не в столь большой мере, как в среднем в Российской империи, детская смертность, тем не менее, была высока. В этой связи можно указать на данные статистики земств о России, где из 100 детей фабрично-заводских рабочих 59–64% умерли в возрасте до 10 лет20.

Семья занимала определяющее место в формировании рабочего класса, обеспечении его экономического и психологического климата. В Латвии еще до Первой мировой войны были весьма незначительные возможности использовать детские ясли и сады. Насколько сейчас известно, в Риге действовали как минимум двое детских яслей, и пять детских садов, которые могли обслуживать детей рабочих21. Понятно, что столь небольшое количество детских учреждений не могло оказать семьям рабочих существенную помощь в воспитании детей.

В семье дети овладевали жизненным опытом рабочего класса, что со временем становилось традицией: они рано убеждались, что все должны работать, что работа является жизненной необходимостью, что труд связан с трудностями, что для жизни рабочих характерны недостаток материальных благ, узость взглядов, зависимость, но вместе с этим приходило и убеждение о солидарности рабочих, о необходимости рабочим дистанцироваться от люмпенов. Родители, старшие братья и сёстры, иногда и бабушки и дедушки в молодом представителе рабочего класса воспитывали послушание, усердие и порядочность. Наиболее квалифицированные латышские рабочие старались дать детям лучшее образование, чтобы те впоследствии могли выполнять более квалифицированную работу. Если уж быть рабочим, то хотя бы высокой квалификации, но лучше быть мастером, служащим или торговым работником.

В основе семьи рабочих лежали авторитарные отношения. Хотя определяющую роль мужа в семье порой подрывало то, что жена и иногда даже дети выполняли оплачиваемую работу и вносили свою лепту в общее благосостояние семьи. В результате и этих активностей, и движения эмансипации патриархальные отношения в семьях постепенно исчезали. О свойственных для главы семейства патриархальных традициях свидетельствовали прежде всего внешние проявления уважения к нему со стороны остальных членов семьи: отец имел своё постоянное и лучшее место за столом, ему первому подавали еду, порой она была лучше, чем для других членов семьи и т.д. В исследуемый период времени в семье рабочего Латвии при решении важного вопроса решающее слово всё же оставалось за главой семьи. Слово это, как и прежде, высказывалось категорично, возражения членов семьи не принимались. Если какие-либо разногласия решались, когда глава семьи был в состоянии опьянения, не исключалось и применение физической силы. Однако подобные случаи не следует обобществлять со всеми рабочими Латвии, которые были людьми, представлявшими разные национальности и верования, людьми с разной степенью образованности и со своими традициями. У рабочих разных национальностей были разные семейные традиции, определявшиеся ментальностью, психологией, религиозной принадлежностью и уровнем образования. Понятно, что, характеризуя внутренние отношения в семьях рабочих разных национальностей, нельзя допустить никакой абсолютизации, ибо не было двух совершенно одинаковых семей, каждой были свойственны свои черты, особенности, у каждой было своё лицо. Однако ясно и другое – нежелательных привычек и проявлений в семье рабочего и в отношениях внутри её было достаточно: «Ревность, зависть – ими мы дышали изо дня в день, исходили они от дома, двора, от ругательств, которые были столь повседневными и – столь невинными. Никто не задумывался, что на самом деле означают эти слова. Это была обычная музыка»22. Так в своих воспоминаниях сказал человек, хорошо знавший жизнь лиепайских рабочих, человек, чьи отец и мать были портовыми рабочими, а дед работал каменотёсом.

Если в семье рабочих между супругами царило полное несогласие, то еще в конце XIX века достигнуть расторжения брака было практически невозможно. В царской России браки не расторгались. Только в начале ХХ века вместе с разрушением патриархального уклада крестьянских семей крестьянки, а вместе с ними и работницы получили возможность уйти от мужа. Однако лишь в случае, если с привлечением свидетелей можно было доказать, что муж к жене относился плохо. В соответствии с данными переписи 1897 года, в Латвии было 0,8% разведенных мужчин и 0,10% разведенных женщин23. Хотя и известно, что в городах брак распадается быстрее, чем на селе, однако нет никаких оснований делать вывод, что уже в начале ХХ века в истории семей рабочих Латвии в численных показателях разводов произошли резкие изменения.

Пока в семье рабочего дети были маленькими, главные внутренние отношения строились между отцом и матерью. Когда дети подрастали, центр тяжести отношений перемещался к отцу и детям. И всё же, влияние главы семьи на детей была меньше, чем в семьях представителей буржуазии. Рабочие не владели накоплениями материальных ценностей, а поэтому отношения в семье не носили печати наследственных интересов. Взрослые дети вскоре сами начинали зарабатывать. У них постепенно исчезали непосредственные связи с отцом. В более сильной степени они сохранялись с младшими братьями и сёстрами, которых старшие по возрасту, наряду с отцом и матерью, материально поддерживали. Обычно на всю жизнь у детей сохранялись чувства сердечной благодарности к матери.

Среди членов латвийских семей рабочих царила обширная гамма верований. Рабочие верили в Бога, в судьбу и в себя. Жены рабочих верили в Бога глубже, более чувственно. Мужчина, особенно молодой, к вере относился более поверхностно и практично. Различие наблюдается между представителями разных вер. В промышленности Латвии помимо лютеран работали католики, православные, староверы и иудеи. Так как лютеранскую церковь латыши считали церковью немецких господ, то среди рабочих она не пользовалась большой популярностью. Глава семьи церковь посещал, и согласно вере, и под влиянием привычки, и по побуждению жены, и просто, дабы не отличаться от остальных членов окружающего его общества. У рабочего существовала и официальная связь с церковью (конфирмация, вступление в брак, крестины и т.д.). Отношение рабочих к религии и церкви весьма неоднозначно. Церковное издание Baznīcas Vēstnesis («Церковный вестник) неоднозначно высказывается об отношении общества к церкви: «Многие дремлют в церкви, есть и такие, кто, притворяясь перед людьми, ходят в церковь лишь ради того, что так принято»24. У жены, с уважением хранящей Псалтирь или Библию, случалось, где-то был припрятан и сонник25. Чтобы исследователь мог серьёзно раскрыть эту проблему в жизни семей рабочих, недостает исторических источников. Даже сохранившиеся воспоминания, являющиеся весьма неполным историческим свидетельством, весьма скудны. Рядом с верой или неверием в Бога в рабочем жила вера в себя. Свое материальное существование рабочий обеспечивал тяжким трудом. Трудом, который часто был на пределе физических возможностей человека. Благодаря вере в себя, рабочий обретал оптимизм и сознание, что надо уметь ценить сущность жизни, которая когда-то закончится.

Члены семей рабочих Латвии в своих мечтах о будущем обычно высшей целью считали – быть равными по благополучию буржуазным семьям. В распоряжении рабочего, чтобы улучшить экономическое положение своей семьи, был самый простой, но одновременно и самый тяжелый путь – работа. Многим рабочим для улучшения жизни своей семьи кое-что удавалось сделать. Построить свой, пусть небольшой, дом, обеспечить детям лучшее образование, чем у самих, и многое другое. Естественно, что таким образом нельзя было реализовать самые смелые мечты. Часть рабочих, более молодых, больше жаждали образования и знаний, однако, не видя сиюминутных возможностей реализовать выдвинутые цели улучшения жизни, они начали активно перенимать учение социалистов с обещанными в них утопическими перспективами на будущее, перекликавшимися с мечтами рабочих. Теоретически был указан путь, который по простоте своей казался весьма вероятным и быстро реализуемым.

 

Примечания

1 Очерки экономической истории Латвии 1900 – 1917. – Рига, 1968. – С. 6.

2 Bērziņš J. Latvijas rūpniecības strādnieku dzīves līmenis 1900 – 1914. – R., 1997. – 24. – 27. lpp.

3 Industrielle Welt. Schriftenreihe des Arbeitskreises für moderne Sozialgeschichte. Herausgegeben von Werner Conze. – Band.33: Arbeiterterexistenz im 19. Jahrhundert. – Stuttgart, 1981.; Kocka Jūrgen. Lohnarbeit und Klassenbildung. Arbeiter und Arbeiterbewehgung im Deutschland 1800.–1875. – Verlag J. H. W.Dietz. – Berlin–Bonn, 1983.; Kocka Jūrgen. Arbeitsverhāltnisse und Arbeiterexistenzen. Grundlagen der Klassenbildung im 19. Jahrhundert. – Verlag J. H. W. Dietz. – Band 2. – Bonn, 1990.; Nipperdey Thomas. Deutsche Geschichte 1866–1918. – Erster Band. – Arbeitswelt und Būrgergeist. – Verlag C. H. Beck. – München, 1990.

4 Иванов Л. М. Преемственность фабрично-зaводского труда и формирование пролетариата в России. // Рабочий класс и рабочее движение в России 1861– 1917. – Мocква, 1966. – С. 140.

5 Bērziņš J. Latvijas rūpniecības strādnieku dzīves līmenis 1900–1914. – 53. lpp.

6 Подсчитано по: LVVA (далее – ЛГИА, Латвийский Государственный исторический архив), ф. 5434, оп. 1, д. 686, лл. 7–74; д. 687, лл. 2–71; д. 688, лл. 2–85; д. 689, лл. 1–103; д. 690, лл. 2 64.; д. 691, лл. 1–97; д. 692, лл. 5–69; д. 693, лл. 8–107; д. 694, лл. 1–88; д. 695, лл. 1–116; д. 696, лл. 2–87; д. 697, лл. 7–55; д. 698, лл. 1–115; д. 699, лл. 2–75.; д. 700, лл. 1–59; д. 701, лл. 4–60; д. 702, лл. 1–39; д. 703, лл. 1–43; д. 704, лл. 1–97; д. 705, лл. 1–79; д. 723, лл. 1–80.; д. 724, лл. 8–79; д. 725, лл. 2–90; д. 726, лл. 13–37; д. 727, лл. 2–50; д. 728, лл. 5–67; д. 729, лл. 1–112.; д. 730, лл 3–65; д. 731, лл. 1–89; д. 732, лл. 3– 87; д. 733, лл. 1–96; д. 734, лл. 2–92; д. 735, лл. 1–56; д. 736, лл. 4–106.; д. 737, лл. 4–85.; д. 738, лл. 3–62; д. 739, лл. 2–65.; д. 740, лл. 10–60.

7 Bērziņš J. Latvijas rūpniecības strādnieku dzīves līmenis 1900–1914. – 29. lpp.

8 Ушаков И. А. Борьба за единство рабочего класса. – Москва, 1981. – С. 21.

9 Численность и состав рабочих в России на основании данных первой всеобщей переписи населения Российской империи. – 1897. – Т.1. – С. X IV .

10 Skujenieks M. Latvija. Zeme un iedzīvotāji. Trešais pārstrādātais un papildinātais izdevums. – R., 1927. – 250. lpp.

11 Tам же. – С. 252.

12 Подсчитано по: Arodnieks. – 1912., 10. marts. – Nr. 9., 132.lpp.

13 Nipperdey T. Deutsche Geschichte 1866–1918. Arbeitswelt und Būrgergeist. – 1. Band. – München, 1990. – S. 67.

14 Первая всеобщая перепись населения Российской империи 1897 г. – 19. Курляндская губерния. – СПб., 1905. – С. IX. – 21.; Лифляндская губерния. – СПб., 1905. – С. VIII.

15 Latviešu etnogrāfija. – R., 1969. – 335., 377. lpp.

16 Подсчитано по: LVVA (ЛГИА), ф. 5434., оп. 1, д. 686, лл. 7–74; д. 687, лл. 2 –71; д. 688, лл. 2–85; д. 689, лл. 1–103; д. 690, лл. 2–64; д. 691, лл. 1–97; д. 692, лл. 5–69; д. 693, лл. 8–107; д. 694, лл. 1–88; д. 695, лл. 1–116; д. 696, лл. 2 –87; д. 697, лл. 7–55; д. 698, лл. 1–115; д. 699, лл. 2–75; д. 700, лл. 1–59; д. 701, лл. 4–60; д. 702, лл. 1–39; д. 703, лл. 1 – 43; д. 704, лл. 1-97; д. 705, лл. 1 –79; д. 723, лл. 1–80.; д. 724, лл. 8–79; д. 725, лл. 2–90.; д. 726, лл. 13-37; д. 727, лл. 2-50; д. 728, лл. 5-67; д. 729, лл. 1-112; д. 730, лл. 3-65; д. 731, лл. 1-89; д. 732, лл. l, 3-87; д. 733, лл. 1-96; д. 734, лл. 2-92; д. 735, лл. 1-56; д. 736, лл. 4-106.; д. 737, лл. 4-85; д. 738, лл. 3-62; д. 739, лл. 2-65; д. 740, лл. 10-60.

17 Latviešu etnogrāfija. - 336. lpp.

18 Kocka Jürgen. Lohnarbeit und Klassenbildung. Arbeiter und Arbeiterbewehgung in Deutschland 1800.–1875. – Berlin–Bonn, 1983. – S.150.

19 Подсчитано по: LVVA (ЛГИА), ф. 5434,оп. 1, д. 686, лл. 7–74; д. 687, лл. 2 –71; д. 688, лл. 2–85; д. 689, лл. 1–103; д. 690, лл. 2–64; д. 691, лл. 1–97; д. 692, лл. 5–69; д. 693, лл. 8–107; д. 694, лл. 1–88; д. 695, лл. 1–116; д. 696, лл. 2 –87; д. 697, лл. 7–55; д. 698, лл. 1–115; д. 699, лл. 2–75; д. 700, лл. 1–59; д. 701, лл. 4–60; д. 702, лл. 1–39; д. 703, лл. 1 – 43; д. 704, лл. 1-97; д. 705, лл. 1 –79; д. 723, лл. 1–80.; д. 724, лл. 8–79; д. 725, лл. 2–90.; д. 726, лл. 13-37; д. 727, лл. 2-50; д. 728, лл. 5-67; д. 729, лл. 1-112; д. 730, лл. 3-65; д. 731, лл. 1-89; д. 732, лл. l, 3-87; д. 733, лл. 1-96; д. 734, лл. 2-92; д. 735, лл. 1-56; д. 736, лл. 4-106.; д. 737, лл. 4-85; д. 738, лл. 3-62; д. 739, лл. 2-65; д. 740, лл. 10-60.

20 Рабочий класс России 1907–февраль 1917 г. – Москва, 1982. – С. 67.

21 LVVA (ЛГИА), ф. 105, оп. 1, д. 214, лл. 142, 143; д. 217, л. 269; ф. 3, оп. 5, д. 1729, л. 2; Jaunā Dienas Lapa. – 1909. – 24. okt.; 1913. – 5. nov.; Düna Zeitung. – 1906. – 18. Mai.; Рижский Вестник. – 1906. – 11 марта; Dzīves Balss. – 1914. – 17. janv.; Rīgas Balss. – 1994. – 27. jūn.

22 Valters M. Atmiņas un sapņi. – 1.d. – Stokholma, 1969. – 34. lpp.

23 Latviešu etnogrāfija. – 337. lpp.

24 Baznīcas Vēstnesis. – 1901. – Nr. 3. – 129. lpp.

25 Deglavs A. Zeltenīte. – R., 1935. – 10. lpp.

[1] © Я.П.Берзиньш, 2010

Вернуться к оглавлению V Международной научной конференции

 

 

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании всегда ставьте ссылку